2 февраля, пятница
Киев нейдет у меня с ума. Тысячи убитого населения. Вчера сидела опять до 8 утра, с этими – ныне уже вполне бесцельными, «бумажками». Ильи нет, меня просили через Б.Н., пришли два, мне незнакомых, Коварский и Ильяшев. И они вроде Илюши: сознающиеся, жизнерадостно-бессильные пленники партии.
Серьезные слухи, что Каледин застрелился. Может быть. Но еще не понимаю психологии этого самоубийства. Хлеба (с соломой) выдают 1/8 ф. в день.
В Киеве убили митрополита Владимира.
5 февраля, понедельник
Каледин застрелился, кажется, от измены казаков: кучами стали переходить на сторону большевицких войск. Очевидно, зараза обольет весь юг. Большевики уже под Ростовом и Новочеркасском.
У нас атмосфера очень напряжена. «Поднимают голову» анархисты. Печать задавлена, газеты ежедневно – «судятся». О безумии здешних грабежей я уже не упоминаю.
Но есть нечто самое любопытное и… чреватое последствиями. Сегодня кончилось «перемирие»: сегодня же немцы заняли Двинск. Большевики закопошились, силятся эвакуировать Ревель и Гельсингфорс. У Балтийского флота, конечно, нет топлива. Немцы, слышно, продвигаются и на юг (еще бы, не дураки они, заключив с Радой сепаратный мир, оставить хлебный Киев большевикам!).
Все это в порядке вещей. И лишь два опасения: что немцы лишь проучивают большевиков, как «не подписывать» похабного мира, и большевики проучатся, и покорятся, и немцы, взяв, что они себе жирно наметили, еще будут поддерживать столь им удобное российское «правительство». Лучше для их жадности не будет ведь! Только… но это потом, а теперь о втором опасении. Даже не опасение… просто некоторое содрогание инстинктивное перед моментом операции в том случае, если немцы не остановятся (большевики не успеют покориться) и если желанное (Боже, до чего дошла Россия!) немецкое спасенье к нам прибудет. В последний момент орда жестоко себя покажет: осенние мухи жестоко жалят, издыхая.
Но пусть! Все – лучше, чем то, что сейчас длится.
С каждым днем яснее, неоспоримее: не революция у нас, а та же война. Ее же продолжение – людьми, от нее впавшими в буйное безумие. Вся психология именно войны, а не революции, да и вся внешняя обстановка с тяжелыми орудиями, с расстрелами городов, с летчиками, бомбами и газами, – обстановка именно современной войны; это ее физическая «культура» и ее внутреннее опустошение, тупость, ожесточенность, духовное варварство, почти идиотизм.
Полузаеденную царем Россию легко доедает война. Но спеши, спеши с миром, Европа! Еще год войны – содрогнутся и твои здоровые народы. И твой, Германия! Еще год – они приблизятся, один за другим, к тому же безумному, вихревому продолжению войны под маской революции.
Этому «продолжению» – какие конгрессы положат определенный конец? Тут конец – вне человеческой воли и разума, он теряется в темноте…
А немцы, кажется, в лучшем для большевиков случае, позволяют им сидеть лишь над голодным Петербургом. Вряд ли не выгонят они их, несмотря на любой похабный мир с петербургскими, из Украйны и из Финляндии. В Финляндии они энергично помогают «белой гвардии», уже удушили самыми немецкими газами 2000 человек.
О другом. Как дико видеть плоды своих ночных трудов, свои слова – подписанные ненавистным именем. Но не отрекаюсь. Отвечаю за то, что делаю. Я – человек. Объяснение напишу «при свободе». Доживу ли? Дневник все обессмысливается. Не оставить ли? Чтобы потом, мемуарным способом… Но это две вещи разные, и пусть дневник скучен – только он дает понятие атмосферы тому, кто хочет понимать, не боится скуки.
О, столько вижу, слышу, знаю, и – нельзя писать! Нечестно писать. Европейцы, вы этого абсолютно не разумеете? Ну конечно!
Итальянского посла ограбили у самой Европейской гостиницы (пора переименовать ее в Российскую). «Соглашатели» из «Новой жизни» (см. старое «Новое время») скоро пойдут в «правительство». Клянусь, что если не рано, то поздно – в нем будет Горький!
Циник Суханов, кажется, уже пошел. Это слух, впрочем.
6 февраля, вторник
Вот оно, разыгрывается «по писаному». Утром узнаем, что немцы двинулись по всему фронту, и с севера, и с юга, и с запада. Швеция заняла свои острова. Немцы просто себе пошли и идут, заявляя при этом, что идут (надо заметить!) «не для захвата лишних территорий». Большевики, газетно, еще продолжают хорохориться, но… в 10 ч. утра уже послали в Берлин унизительную телеграмму с предложением (мольбой?) подписать тот (похабный) мир, от которого отказались в Бресте. Вот те и «небывалое», коим они так недолго, в полном идиотизме, хвастались!
Тут же явился слух, что левоэсеровская мразь – против этой телеграммы, не может будто выдержать, выходит из «правительства».
Но пошел Ив. Ив. сегодня ратовать за очередного арестанта. Талмудист Штейнберг встретил его весь трясущийся.
– Вы знаете, что случилось?
– ??
– Да вот, так и так, сегодня мы такую телеграмму…
– И вы тоже? И вы согласились?
– Да ведь как же? Да ведь немцы идут… Ведь они, пожалуй, и дальше пойдут? А мы ничего не можем… Ну, 50 тысяч красногвардейцев пошлем… Так ведь немцы их сейчас же перестреляют…
– Конечно, перестреляют. О чем же вы раньше думали? Разве не явно было всем и каждому, что именно так будет? Как же немцам не идти?
– Мы думали… пролетариат… Мы думали… а теперь где же защита нашей революции? Надо соглашаться…
Ив. Ив. даже руками всплеснул.
– Вот так ловко! Пролетариат! Думали! Хорошо думали, нечего сказать! Вот вам «мира не хотим, войны не ведем»!
До позднего вечера на изъявляющую покорность телеграмму ответа не было.
Наконец узнаем: пришел ответ. Гласит: пришлите ваши условия мира – в Двинск. А в Двинске уже немецкая штаб-квартира, которую большевицкая сволочь оставила со всем, еще громадным, запасом орудий и снаряжения.
Сию минуту происходит «бурное» заседание мятущихся большевиков: как отвечать? Что послать в Двинск?
Ведь теперь им нужно самим предложить тот мир, который они не захотели принять как «аннексионистский». Достаточно громко его таким огласили. Это бы что! Им ведь на все наплевать, лишь бы усидеть. Но примет ли еще Двинск мир Бреста? Что прибавить придется? Или вдруг немцы вспомнили, что у Германии есть разумные, серьезные основания быть против мира, всякого, с данной Россией, зараженной и заражающей, быть против открытия ей своих границ?
Каются теперь большевики, что не удержались на первой своей твердой линии во дни Бреста, – линии, мной отмеченной: лгать, извернуться и принять. Их сбили и соблазнили левые эсеры и «небывалое»… Дрожмя дрожат большевики, а вдруг Германия-таки порешила их свергнуть? По-прежнему они пойдут «на все и даже более», чтоб удержаться у власти; но закралось сомненьице: не на эту ли священную точку посягает Германия?
Страшно сказать, но все-таки скажу: мне думается, что Германия, от сомнения и жадности, уже потеряла разум. И, если Троцкие запредлагают ей и то, и это, и семижды аннексионистский, самый «двинский» мир, – только нам дозвольте сидеть! Только своих позвольте до косточек объедать, да и косточки нам отдавать! – если, что наверно, так будет, обалдевшие от жадности немцы соблазнятся. На всю опасность заразы закроет им глаза надутая уверенность в себе. О, как она оглупеет!
Непременно соблазнится. Да, так будет. Да, я думаю…
Впрочем, ничего не думаю, и не хочу ни о чем думать, я тоже собрана в одной точке: в острие против предателей, убивших, распявших мою Россию и ныне, под крестом, делящих ее одежды.
В каком последнем хитоне будут они завтра метать жребий?
7 февраля, среда
Все на своих местах, идет «нормально». Немцы, кажется, склонны заключить что-то вроде мира: есть признаки…
Остановят где-нибудь ход, оставив сидеть большевиков. Эти, значит, своего пока достигнут. Очень хорошо.
Союзники поразительно мало понимают. Благодаря ли неудачным представителям или коренному их непониманию России – но они странно действуют. Англия несколько определеннее: посол ее уехал – неофициально, правда, – но другим и не заменен. Мы не требуем, чтобы союзники думали о наших интересах, – отнюдь! Но каждая страна, думая о своих, должна бы понимать, что эти свои связаны с общемировыми. Мы, таким образом, хотели бы от правительства каждой страны только более широкой и дальновидной заботы о своих собственных интересах. Союзники сейчас несколько уподобились нашим ослепшим кадетам перед революцией: «полная победа над Германией!» – и, конечно, ничего не видят, даже не видят, что этой победе грозит и откуда (пусть и будет победа, если будет).
Не учитывая опасности существования России в виде чумного очага, они смотрят крайне просто: в России какое-то правительство, это ее дело; для нас оно плохо, если заключает сепаратный мир, и хорошо, если не заключает. (К тому же и воспитаны мы так, что в чужие дела не мешаемся.)
Когда Троцкие начали свои фарсы с «небывалым» – союзники усмотрели тут одно: ага, мира не заключают. Значит – хорошо. И тотчас пошли дипломатические, условно-милые улыбки большевикам и Троцкому в частности.
Очередной фортель – приниженные мольбы о каком угодно мире с Германией – застал послов именно за обсуждением какого-то – осторожного, правда, – нового изъявления дружественности большевикам… и совсем ошеломил.
Случаен ли столь неудачный подбор послов? А послы так ничего не понимают, что… за Евгением Семеновым послали для информации! Точно анекдот.
Тут могли бы помочь кадеты… но они скрываются. Да и очень в них много озлобления, кроме их святого страдания и справедливого отчаяния.
Германия всегда понимала нас больше, ибо всегда была к нам внимательнее. Она могла бы понять: сейчас мы опаснее, чем когда-либо, опасны для всего тела Европы (и для тела Германии, да, да!). Мы – чумная язва. Изолировать нас нельзя, надо уничтожать гнездо бацилл, выжечь, если надо, – и притом