В Москве – омерзительно. Опять открыли какой-то «заговор». Усилили буйство! А Кускова (да что с ней?) ежедневно кричит, что «надо работать с большевиками».
Эти облизываются, хотя ту же Кускову ежеминутно закрывают.
Не понимаю это бескорыстное хлебание помоев. А как третируют союзников те же большевики!
На Западе, говорят, плохо. Немцы снова брошены на Париж. Взяли Реймс и Суассон?
21 мая, понедельник
Не взяли Реймса и Суассона! Это было злорадное большевицкое вранье. Впрочем, – что мы знаем?
Умер Плеханов. Его съела родина. Глядя на его судьбу, хочется повторять соблазнительные слова Пушкина:
Нет правды на земле…
Но нет ее и выше.
Он умирал в Финляндии. Звал друзей, чтобы проститься, но их большевики не пропустили. После октября, когда «революционные» банды 15 раз (sic) вламывались к нему, обыскивали, стаскивали с постели, издеваясь и глумясь, – после этого ужаса внешнего и внутреннего, он уже не поднимал головы с подушки. У него тогда же пошла кровь горлом, его увезли в больницу, потом в Финляндию.
Его убила Россия, его убили те, кому он, в меру силы, служил сорок лет. Нельзя русскому революционеру: 1) быть честным, 2) культурным, 3) держаться науки и любить ее. Нельзя ему быть – европейцем. Задушат. Еще при царе туда-сюда, но при Ленине – конец.
Я помню его года за два до войны, в Сан-Ремо и в Ментоне. В Сан-Ремо мы провели с ним однажды целый день. На белой вилле у Б. Там в то время умирала нежная, тихая девушка – Марья Алексеевна, невеста Сазонова. Помню ее душистую, свежую комнату, – окнами в южный сад мая; и в белых подушках – ее лицо, такое прекрасное и прозрачное, что все лица других, рядом, казались грубыми. Темными, земными, красными…
Плеханов был тогда бодр. И его лицо казалось слишком здоровым. Но оно было удивительно благородное. Старик? Нет, наши русские «старики» – не такие. Скорее «пожилой француз». И во всем сказывался его европеизм. Мягкие манеры, изысканная терпимость, никакой крикливости. Среди русских эмигрантов он был точно не в своем кругу. Тогда шли разговоры о «единой социалистической партии». С нами, из Ментоны, приехал к Б. и Илья. И все почти были эсеры. Благодаря нашему присутствию разговоры велись, конечно, не специальные. Но все же, по-русски, сходили на приподнятый спор. И нужно сказать, не только эмигранты, – и мы частенько оказывались дикими русопятами перед культурной выдержкой Плеханова.
А потом в Ментоне, у Ильи, мы как-то неистово спорили с Борисом (помню, из-за статьи Иванова-Разумника о Рел. – Фил. Обществе и Карташёве). Присутствовавший Плеханов был шокирован. А между тем спор был самый обыкновенный – для России. Но Плеханов – европеец!
Надо сказать, однако, что в нем была и большая узость. При серьезном научном багаже, при всей изысканной внешней терпимости и всем европеизме – это истинно русская партийная, почти мелочная, узость казалась даже странной. Она, вероятно, и давала ему налет педантизма. Но его «скучность» (как говорили последнее время) не от узости, нет! Это наука, это Европа, это культура – скучны нашему оголтелому матросью, нашей «веселой» горилле на цепочке у мошенников.
По деревням посланы вооруженные кучки – отнимать хлеб. Все разрушили, обещают продолжать, если найдется недорушенное. Грабят так, что даже сами смеются. А журналиста П.Пильского засадили за документальное доказательство: из числа правящих большевиков – 14 клинически помешанных, уже сидевших в психиатрических лечебницах.
Топливо иссякает. Электричество везде гаснет в 10 часов. Погода пронзительно-холодная, ледяной ветер, 3° тепла.
Всеобщее унижение – унижение человека, возвышение обезьяны.
24 мая, среда
Сегодня белое место.
А затем – хочу, наконец, записать с полной отчетливостью, как выяснилось это мне сегодня, все относительно «германской ориентации». И надо кончить с ней, это – в последний раз. Беру лишь схему, оставляя в стороне сложность международной политики.
Союзники нам помочь бессильны, потому что: 1) до сих пор ничего не понимают, держатся принципа невмешательства; 2) поздно и, по времени, физически – возможная их помощь уже мало реальна. Германия может сделать с нами что хочет. Что же она хочет?
Интересы свои она могла бы рассматривать двояко: менее дальновидно – и более.
Первая схема: Германия рассматривает Россию как врага. Как объект, которым она все время пользуется, все время держа ее в руках. Она устраивает ее по Рорбаху. Смотря по своим нуждам и своему положению, она поддерживает у нас правительство или разлагающее, или анархию, или собственную диктатуру, или (все по времени и по своей нужде) русское консервативное, вполне ей покорное правительство. Раздробленность и распыленность России нужна при этом Германии непременно и всегда. Такая новая Индия рассчитывается не на годы и даже не на десятилетия. Это первая схема (о ней, касаясь интересов Германии, и линии ее русской политики, я всегда и говорила). Но есть —
Вторая схема: Интересы Германии могут рисоваться, при большей дальновидности, так: она рассматривает Россию как друга. Она эксплуатирует ее… на «законных основаниях», что ли. И помогает сейчас – не государству, его нет, – но спасает жизнь народа. Навстречу Германии, действующей в этом смысле, русские общественные силы могли бы пойти, если не «за совесть», – то от последней нужды. Спасение жизни народа – это сейчас насущно, и это немало, это может стать всем. Германия готовит в будущем крепчайший союз восточных стран, и для этого ей нужна Россия: объединенная, порядливая, не самодержавная (это опасно), и ежели под крепким германским, – то лишь внутренним влиянием.
Таковы (объективно) дальновидные интересы Германии.
Теперь, с той же объективностью, рассмотрим, по какой же схеме, по какой линии действует Германия фактически? Какова ее реальная политика?
Ответ слишком ясен: по первой. Т. е. – Россия по Рорбаху, новая Индия.
Быть может (мы ведь в полном неведении!), в Германии есть какая-нибудь внутренняя борьба, есть люди, или партия, со взорами более дальновидными. Но мы-то, во всяком случае, можем считаться лишь с партией господствующей (военной?), с той, которая, в данное время, активно ведет политику, действительно, фактически, направляет Германию по тому или другому пути.
И мы должны, на основании всей совокупности фактов, признать бесповоротно: вся политика Германии, до мелочей, совпадала и совпадает с линией первой, со схемой первой.
Вывод отсюда будет самый определенный, самый резкий и уже вне всяких соображений моральных. Вывод тот, что германская ориентация неосуществима, а потому все споры о ней бесполезны. Ни на какие сделки ни с кем, кроме большевиков, Германия сейчас не пойдет, ибо в линии ее политики сегодняшнего дня (Рорбах) никто, кроме большевиков, не лежит. Таким образом, безразлично, говорю ли я, что беру германскую ориентацию, говоришь ли ты, что не берешь, – результат у нас получается один и тот же. Будем ли мы лизать германские пятки, или не будем, – мы не то что ничего не получим от Германии, но мы просто останемся на тех же местах, без всякой Германии, и она без нас, потому что мы ей сейчас ни на что не нужны.
А большевики так нужны (по Рорбаху!), что могут не то что пятку не лизать (лижут так, по склонности, и «страха ради иудейска»), но могут – могли бы – многое себе позволить, всякие капризы и бутады, – немцы простят.
Вот и конец «германской ориентации»!
26 мая, суббота
Приехала Ася из Одессы. Рассказывает… Ну, а у нас то же. Трудно писать, пишу при огарке.
Опять был [пропуск в тексте. – Прим. ред.]. Я его боюсь, чего-то в нем не понимаю.
Плеханова хоронят завтра. Как жалки «гражданские» панихиды. Дважды в день: сначала пропоют «вечную память», потом «вы жертвою пали» (!), а потом друзья начинают «болтать». Нехорошо. Неуважение к великой Молчаливой. Крошечная человечья болтовня над тем, кто перешел в небытие и мудрее их всех.
29 мая, вторник
Что писать? Душа моя полна до краев, выше краев – льдом.
Не буду я больше писать! – какой выстрел загрохотал на улице… Точно взрыв. Я задернула портьеры. Хотя ведь и пишу с тусклой лампой, ничего не видно с улицы.
Льдом, острым, полна моя душа.
30 мая, среда
Чехо-словаки, сибирское правительство, опять флирт Фрэнсиса с большевиками, крестьяне в войне с хлебными отрядами, германцы, наступающие на Смоленск, волнения на Украйне, Совдеп, Совнарком, Иксокол, викждор, истердеп, апс, бип, – Дмо!
Остальное – белое место.
1 июня, пятница
Ничего я не жду ни от каких «чехо-словаков». Все там в Сибири распылены; и сколько уж было сибирских «правительств»!
Большевики зашушукались и завозились (немцы наступают на Воронеж, Чичерин с Мирбахом любезничают «нотами») – не испугаться ли чехо-словаков? Бодритесь, милые: с чехо-словаками немцы вам будут помогать. Непременно.
Союзники инертны или бессильны.
2 июня, суббота
Чехо-словаки пока не утихают. Но Пензу взяли не они, а немцы. Дело просто: Россия превращается в поле битвы. Сама лежит в идиотизме и позоре, пассивно помогая сильным, пассивно мешая слабым. Она уже давно – объект.
Мы, сознательные люди, даже наблюдать ничего не можем, мы заперты и ослеплены, – мы ничего не знаем.
Большевики, переарестовав кадетов (не досада ли, Кишкин опять сидит!), принялись за всех остальных, кто не они. Из Совета своего сначала выключили всю, начисто, оппозицию (даже интернационалистов), а выключив – засадили. Опять на улице стрельба. Подхожу к окну: бело-серая ночь, глухо… и опять выстрел.
Когда я вздрогнула, – точно взрыв! – это просто-напросто грабили соседний кооператив. И дули из нагана. Наш кооператив ограбили на три дня раньше.
Ну вот. Значит, лизать большевицкую пяту столь же бесполезно, как немецкую. «Интернационалисты» отвергаемы и «гонимы» тоже. Впрочем, приветствуют «непартийников», которые «душою с ними». Эти душевники быстро переходят и телом.