Вейкину, спросил у него, а он только плечами пожал. Так и ушел я от него ни с чем.
— Вот тебе и взаимодействие, — покачал головой Штыков. — Каждого ограничивают рамками своей задачи, не раскрывая ни замыслов старшего начальника, ни задач соседей. Пришлют выписку из приказа, вот и все, комбинируй как знаешь. Если интересуешься, что будет делать сосед, то сходи к нему сам и узнай, а его добрая воля — сказать тебе это или не сказать. А как у тебя с людьми?
— Хвалиться нечем, ниже среднего. Хоть и в обороне лежим, а потери несем каждый день. Люди выбывают, а пополнения не поступает.
— А у меня совсем людей мало, — вздохнул Штыков.— Плоховато дело и со снарядами.
Переговорив о делах, мы перевели разговор на знакомых нам офицеров.
— Скажи, пожалуйста, как у тебя мой Чуприн поживает?— спросил я Штыкова.
— Аа-а!.. Алексей Иванович! Ну, это молодец! За такого командира, откровенно говоря, я тебя благодарить должен. Сейчас на полк его поставил, думаю, справится. Да, ты знаешь, — Штыков улыбнулся, — он теперь отец, сынишка у него растет, Алексей Алексеевич.
Так беседовали мы со Штыковым дня за два до начала наступления, не предвидя, как и когда оно начнется и во что выльется.
А началось оно очень просто и еще проще закончилось.
Был получен приказ, в котором указывались задача и время начала действий и давалась выписка из плана артиллерийского наступления.
Согласно плану за продолжительной артподготовкой должен был последовать огневой налет по переднему краю, а вслед за ним бросок пехоты в атаку.
Но в бою всё приобрело иной вид, чем на бумаге.
Рано утром, до начала артподготовки, я был на своем НП, в двух километрах к северо-западу от Сорокино, у отметки 59,5.
Началась артподготовка. Реденько, один за другим, проносились над головой снаряды и падали на широком фронте, создавая видимость не артподготовки, а пристрелки.
— Какой же толк от вашего огня? — спросил я у Носкова.
— А что же я могу поделать? — ответил он. — Снарядов мало.
— Мало снарядов, так надо бы и время брать меньше, вместо сорока минут хватило бы пятнадцати.
— На меня не обижайтесь, товарищ полковник, я здесь ни при чем, — сказал Носков, — план прислали сверху, армейскую операцию планировала армия, а не мы.
Он был прав.
Наступило время огневого налета. Огонь несколько усилился, но опять это было совершенно не то, чего ожидала изготовившаяся к атаке пехота. В атаку она поднялась не дружно. Ее бросок к окопам противника был встречен шквалом неподавленного огня, и она тут же вынуждена была залечь в снег и окапываться.
Наблюдая за всем этим, я нервничал, ругался с командирами полков, вызывал к проводу комбатов, но был бессилен что-либо изменить.
Подчиненные реагировали на мои требования по-разному.
— Заикин! Почему не атакуете? — спрашивал я у командира Карельского полка.
— Сильный огонь не дает пехоте подняться.
— Подавляйте его и атакуйте!
— Стараемся, но не можем. Подавите, пожалуйста, артиллерию и минометы. Почему молчит наша артиллерия, почему она не хочет помогать пехоте?
— Помогает, как может. Подавляйте своими средствами и атакуйте! Алло!.. Алло!.. Николай Васильевич! — звал я.— Карельцы никогда не подводили, они и сейчас не должны подвести! Алло!..
Но Заикина у телефона уже не было. Он совершенно не выносил, когда я случайно в бою называл его по имени и отчеству. Он считал тогда наши дела настолько плохими, что хватал автомат, срывался с места и бежал в один из батальонов, чтобы участвовать в бою лично.
— Черепанов! Почему не атакуете? — спрашивал я командира Новгородского.
— Не подавлен огонь. Пехота рванула и залегла, ничего поделать не может. А батальон Захарова совсем не поднялся.
— Почему?
— Захаров артподготовки ждет.
— Да что он? Артподготовка уже была. Часы-то у него есть? Сигнал атаки видел?
— И часы есть, и сигнал видел, а артподготовки, говорит, на его участке не было.
— Соедините меня с Захаровым! — требую у телефонистов.
— Я вас слушаю! — доносится голос комбата.
— Вы почему не перешли в атаку? Все атаковали, а вы лежите, товарищей подводите! — обрушиваюсь я па него.
— Товарищ первый, — отвечает он, — у вас по плану атака после артподготовки, а артподготовки еще не было.
— Как не было?
— На моем участке была только пристрелка. За сорок минут артиллерия выпустила не более двухсот снарядов. Сигнал я видел, но жду огневого налета. Произошла какая-то ошибка, вот я и выясняю.
— Ошибки никакой нет, сигнал был, и остальные батальоны уже атаковали, — говорю я.
— Но они же залегли, и никакой атаки не получилось. Что же мне делать теперь? — спрашивает Захаров.— Если артподготовки не будет, то огонь и мне не позволит атаковать.
— Одни не атаковывайте,— говорю я ему, — ждите повторного огневого налета и нового сигнала для атаки.
Через два часа мы снова пытались атаковать, и снова безрезультатно. Не принесла успеха атака и па второй день. Потери возрастали, а передний край оставался непрoрванным.
У дивизии Штыкова условия были не легче наших. Мы атаковывали на широком фронте между Сорокином и Малым Стёпановом, рассчитывая прорвать в центре своего участка и обойти сорокинский опорный пункт с запада. Штыков же атаковывал, хотя и на более узком фронте, но зато прямо в лоб на опорный пункт с его траншеями и сильной огневой системой.
Так же, как и мы, дивизия Штыкова не сумела добиться главного — подавить огонь противника, а без этого атаки затухали, едва начавшись.
Поздно вечером в конце второго дня наступления я зашел к Штыкову, чтобы обменяться с ним своими впечатлениями и посоветоваться насчет дальнейших действий.
За последние два дня нас сильно ругало начальство.
Мы в свою очередь ругали своих подчиненных, но дело от этого с места не двигалось. Для подавления огня артиллерии и минометов противника у нас не было средств...
— Руганью делу не поможешь, — сказал мне Штыков, — надо задачу обеспечить материально. Возьмем, к примеру, артиллерийское наступление. Мы имеем план, но разве это артиллерийское наступление? В чем оно должно заключаться? В непрерывной поддержке пехоты массированным, действительным огнем на всю глубину, пока не возьмем Сорокинo. Наша артиллерия должна подавить всю огневую систему противника, в том числе его артиллерию и минометы, и расчистить дорогу другим наземным родам. А разве похоже наше артнаступление на то уставное, о котором я говорю?
— Конечно, нет, — ответил я. — Если было бы похоже, то наверняка бы выполнили задачу.
— Вот, вот! — горячится Штыков. — Согласен! Но ведь в уставе-то все это записано? Записано. Учат нас тому, как надо организовывать наступление? Учат. Верховный требует сопровождать наступление артиллерийской музыкой? Требует. Так в чем же дело? Почему же не хотят выполнять этих требований?
— Уставные требования и требования Верховного выполняют, — говорю я ему, — только не везде, конечно. Там, где их выполняют, и успех налицо, вот, например, под Сталинградом. Там дела идут прекрасно.
— А почему же у нас нельзя этого сделать? — перебивает он меня.
— Нам отпускают меньше, чем там. Как-никак, там направление главное, решающее, а у нас второстепенное, вспомогательное. Там всего должно быть больше, чем у нас.
— Но и у нас на фронте есть кое-что, мы не такие уж бедные. Уверяю тебя! Надо только свои ресурсы использовать лучше, чем они используются, — говорит Штыков.
— А что бы ты хотел? — спрашиваю у него.
— Как что? Конечно, артиллерию, минометы. Надо создать соответствующую плотность и обеспечить эту плотность снарядами и минами.
— Было бы замечательно.
— А как же! Сколько у нас с тобой артиллерии? По тридцать стволов на дивизию. А сколько нужно, чтобы прорвать оборону? По скромным подсчетам, 60 — 80 стволов на один километр. Вот сколько! — Штыков ударяет ребром ладони по столу. — А теперь подсчитай, сколько мы должны с тобой иметь. Расчет простой — мне на два километра прорыва полагается полтораста орудий и минометов, а я не имею и одной трети того, что мне положено.
— Правильно. И снарядов отпустить нам по крайней мере раз в десять больше, чем нам их отпустили, — говорю я ему.
— И снарядов. Без снарядов пушки не пушки, их можно поставить хоть тысячи, а толку никакого.
— Не забывай, нам с тобой, кроме артиллерии, полагаются еще танки и авиация, — говорю я. — Ну да что об этом толковать. Давай лучше подумаем о том, как выполнить задачу наличными средствами. Как бы нам обмануть противника?
— Я считаю, что надо подготовить ночную атаку, — сказал Штыков. — Ночью огонь менее действен, да и направление удара можно скрыть.
— Надо предложить такой план командующему. А предварительно поручить нашим штабам разработать несколько вариантов ночных действий.
— Верно. Но это потом. А вот как завтра будем выполнять задачу?
— Слушай, Серафим, — назвал я его по имени, — давай не будем расстраиваться.
— Как же не расстраиваться? — с грустью посмотрел он на меня. — Вот подумай: пройдут годы, закончится война, и станем мы отчитываться перед своим народом — кто, где и как воевал. И вот, представь себе, как ты будешь отчитываться. Одни будут говорить — они сражались за Москву и отстояли ее, другие отстояли Сталинград и, больше того, уничтожили там крупные силы врага, третьи совершили еще что-нибудь такое же значительное. Ну а мы с тобой что сделали? Вторую зиму окружаем и пытаемся уничтожить демянскую группировку — и все попусту. Нервничаем, несем потери, а толку мало. Задача не выполнена...
Наша беседа была неожиданно прервана появлением командующего артиллерией армии генерал-майора Рыжкова. Генерал прибыл к нам по поручению Военного совета.
— Я привез для вас новую задачу, — сказал он. — Штыков с этого участка переходит на другой, а вы, — обратился он ко мне, — примите дополнительно и его участок. Немедленно приступайте к смене. К утру дивизия Штыкова должна сосредоточиться здесь в лесу, в районе командного пункта. Днем вы пополните свой боевой состав за счет тылов, — сказал генерал Штыкову, — надо выжать все что можно. В батальонах у вас должно быть не менее пятисот человек.