– Ну, примерно так.
– Не верю. Вы же просто шутите, да? Я спущусь туда, и выяснится, что вы уже сами разобрались с этим делом «Книг» против «Компьютеров»!
– Я бы не возражал, чтобы все так и было.
– Значит, вы в самом деле меня пошлете?
– Только если ты не нарушишь нашего уговора.
– Запросто.
– Значит, обещаешь?
– Обещаю.
– Тогда отправляйся.
Крис испускает радостный вопль:
– Ну и ну! Вот это да! Просто фантастика! Что тут еще скажешь? Спасибо, братья. Спасибо вам огромное…
– Не за что, – отвечает Торни.
– Если, – добавляет Понди, – ни у кого нет возражений.
Он видит, как Субо кусает губы.
– Ну?
– Полагаю, мы совершаем ошибку, – после некоторого колебания говорит Субо.
– Это замечание, а не возражение.
– Мне это известно, но, учитывая настроение, преобладающее в данный момент за столом, более активный протест показался бы чересчур грубым и прозвучал бы диссонансом с общим духом, поэтому для нас всех будет лучше, если я промолчу.
– У кого-нибудь еще есть что добавить по данному вопросу?
Все безмолвствуют.
– Тогда нужно проголосовать, – заключает Чедвик.
Рука Криса взлетает вверх.
– Ну, теперь все остальные, – подзадоривает он. – Давайте-ка.
Одна за другой поднимаются пять рук. Последней тянется рука Субо, медленно и неохотно.
– Принято единогласно, – констатирует Понди.
– Кто бы мог подумать? – присвистнув, удивляется Питер. – Мы ведь только что согласились возложить на Криса часть работы.
– Чудеса в решете, – вторит ему Серж.
– Ладно, пойду к себе, буду готовиться, – заявляет Крис, возбужденно поднимаясь со своего трона на ноги. – Надо ведь принарядиться для персонала, а?
Торни предлагает спуститься вместе с ним и дать ему несколько маленьких советов касательно одежды, но Крис отвечает, что сам справится.
– Еще кое-что помню, несколько правил хорошего вкуса сохранились у меня в голове с прошлых лет – далеких и подернутых дымкой воспоминаний.
– Чедвик, – обращается к брату Понди, – пошли записки в оба отдела, предупреди их о приходе Криса.
– Пусть расстелют красный ковер, – распоряжается Крис, выходя из-за стола.
– И свяжись со «Стратегической безопасностью» – пусть четверо охранников ждут Криса на Желтом этаже в – ну, скажем, в одиннадцать тридцать.
– Хорошо.
– Запомнил, Крис? В одиннадцать тридцать.
Крис уже возле двери.
– Ага, в половине двенадцатого, буду.
Выйдя из Зала заседаний, Крис через мгновенье просовывает голову в дверную щель и смотрит на братьев. На его лице – трогательное выражение искренней благодарности.
– Вы не пожалеете об этом, – заверяет он братьев, серьезно морща лоб. – Клянусь вам – не пожалеете.
– Уж ты постарайся, паршивец, чтоб мы не пожалели, – бормочет себе под нос Чедвик.
16
Дом Брака: в астрологии – седьмой дом
10.16
Ах, мамочка, как бы мне хотелось, чтобы ты увидела все это вместе со мной. Здесь так чудесно – гораздо чудеснее, чем мы с тобой воображали!
Такова была первая мысль Линды, когда она прошла сквозь арку и попала в «Шелка». Блестящие драпировки и длинные полосы материи, ниспадающие со всех сторон, и образованные ими ряды напоминают огромный, лабиринтоподобный шатер сказочного шейха. Оглядываясь вокруг, Линда почувствовала, как ее досада на Гордона мгновенно улетучилась, сменившись безмятежным, почти гипнотически-блаженным состоянием.
Через час (и восемь отделов) Линда по-прежнему чувствует, что не идет, а будто бы плывет. Все выглядит не вполне настоящим, все кажется более ярким и красочным, чем обычно, и в то же время более расплывчатым и в некотором роде нематериальным. Наполовину поверив в то, что весь магазин, со всеми товарами и людьми впридачу, соткан из дыма, Линда боится дотрагиваться до предметов – чтобы те не дрогнули и не сгинули, а весь этот морок не рассеялся, поэтому она ни к чему не прикасается, а просто разглядывает. И память сохраняет все, о чем докладывает ей зрение.
Персидские и армянские ковры свисают мягкими рядами, как листы гигантского вручную раскрашенного манускрипта. Рулоны материала для штор и тканей для обивки громоздятся в виде зиккуратов, касающихся вершинами четырнадцатиметровых потолков. Нескончаемая с виду анфилада кухонь, ведущих одна в другую, как разноцветные комнаты в рассказе Эдгара Аллана По.[9] Обои – ситцевые, хлопчатобумажные, фотообои, толстые рельефные, обычные. И постоянное любезное внимание со стороны продавцов и консультантов: «Могу я вам помочь, мадам?» «Хотите что-нибудь поближе посмотреть, мадам?» «Не желает ли мадам взглянуть на…?» «Не хочет ли мадам примерить…?»
«Мадам»! За всю жизнь Линда не припомнит, чтобы к ней так обращались, – разве что отец, когда хотел поглумиться, и все, что он говорил, пронизывал злобный сарказм. Однако эти «мадам» звучат искренне и почтительно; то же самое относится и к «сэрам», летящим в сторону Гордона. Кажется, будто персоналу «Дней» действительно приятно обслуживать покупателей, и совершенно неважно, что она вежливо отклоняет их предложения о помощи, – поскольку, ни на йоту не теряя вежливости, они приносят извинения за беспокойство и желают удачного дня и приятных покупок.
Она могла бы провести здесь всю оставшуюся жизнь. Несметное множество земных благ, выставленных на обозрение, почтение, которое ей автоматически оказывается, и ощущение, что ты вроде как на равной ноге с богатейшими и могущественнейшими людьми в стране, создают ощущение, что мир по ту сторону магазинных стен – грубая и жестокая дешевка. В «Днях» есть утонченность и упорядоченность, каких не найти больше нигде в городе. Линда какой-то частицей души поняла, что ее место – здесь, внутри, а не там, снаружи, и теперь чувствует, что наконец-то обрела мирное пристанище, испытывает ликование птицы, приземлившейся после долгого и трудного полета.
Даже когда в десять часов объявили о распродаже, Линда с приятным удивлением заметила, что в том, как несколько покупателей совсем рядом с ней развернулись и устремились к ближайшему лифту или эскалатору, не было ничего безумного либо агрессивного. Они вовсе не казались разъяренным сбродом, как утверждалось в сплетнях и кривотолках. Скорее они мобилизовались подобно бойцам на поле брани, словно пребывали в состоянии постоянной готовности к таким моментам. Это произвело на Линду большое впечатление, и она подумала, что наступит время, когда она тоже освоится с планировкой магазина и будет уверенно принимать столь же быстрые и взвешенные решения. Наверняка это случится очень скоро.
Она уже начала думать, что напрасно послушалась таксиста и приобрела у него перцовую жидкость. Пока, судя по всему увиденному, «Дни» вовсе не выглядели опасным местом. Напротив, Линда чувствовала себя здесь безопаснее и уютнее, чем где бы то ни было.
Если и есть ложка дегтя в бочке меда, то совсем крошечная, хотя и ощутимая: это ее муж.
И не то чтобы он сказал за последний час что-то такое, что ее раздосадовало. Дело скорее в том, что он не сказал совсем ничего – несмотря на ее старательные попытки завязать с ним беседу. Она спрашивала, какого он мнения о всяких полочках, о подставке для специй, о рамочке для фотографий из черепахового панциря – словом, о вещах, имеющих отношение к дому, к жилому пространству, которое он с ней делит, о вещах, которыми он должен был бы интересоваться, – и что же она слышала в ответ? В лучшем случае – односложное бормотанье, в худшем – какое-то мычанье. Он плелся за ней из одного отдела в другой, как старый, сбивший лапы пес на поводке. От теплившегося в нем час назад энтузиазма не осталось и следа, тогда как она, Линда, по-прежнему была бодра и полна энергии. Вот доказательство (словно оно ей требовалось), что мужчины начисто лишены страсти к покупкам.
Наконец Линда, почувствовав, что больше не в силах выносить гнетуще-молчаливого присутствия Гордона, резко останавливается перед входом в отдел «Осветительные приборы». Щурясь от яркого света нескольких тысяч ламп, она едва различает продавцов в темных очках, которые расхаживают по торговому залу туда-сюда, подходя к товарам, заменяя перегоревшие лампочки новыми из патронташей, висящих у них на ремнях поперек груди. Окруженные венчиками сияния, продавцы кажутся какими-то потусторонними, ангельскими существами.
Линда поворачивается к мужу.
– Послушай, Гордон, а что, если нам на некоторое время разбежаться в разные стороны?
Вопрос застает его врасплох.
– Так будет лучше, – продолжает Линда. – В конце концов, ты же не хочешь таскаться за мной по пятам целый день. Наверное, есть отделы, которые ты бы хотел изучить сам.
– Да нет, мне и с тобой хорошо.
– Когда ты врешь, твой голос звучит на октаву выше – тебе известно об этом, Гордон?
– Неправда, – вяло протестует Гордон.
– Ладно, уж я-то знаю, что тебе не терпится побродить в одиночестве. Сейчас десять двадцать. Давай встретимся без четверти час, здесь же. – За это время она как раз успеет купить галстук, который присмотрела для него по каталогу, – а за обедом вручит Гордону в подарок.
Гордон, с огромной, явно утрированной неохотой, сдается.
– Хорошо. Но у кого тогда останется наша карточка?
– Конечно у меня.
– Почему «конечно»?
Линде кажется, что, он, наверное, дразнит ее, но он ее отнюдь не дразнит. Глаза за очками – узкие и серьезные.
– Гордон, мне неприятно думать, что ты не доверяешь мне наше «серебро».
– Я тебе доверяю, – возражает он с излишней поспешностью.
– Но все равно считаешь, что будет разумнее, если карточка будет не у меня, а у тебя.
– Я этого не говорил.
– Но подразумевал.
– Извини, если это так прозвучало. Я имел в виду совсем другое: раз счет у нас один на двоих, то каждую покупку, сделанную при помощи нашей карточки, мы должны согласовывать друг с другом. Ты так не считаешь?