Наша газета явилась также стартовой площадкой для одного комсомольца примечательной для начала двадцатых годов судьбы. Это был Анатолий Николаевич Шилов, невысокий здоровяк с румяными будто раскаленными щеками. Одновременно с партизанами, знатоками Алтайских гор, он, член уездного комитета комсомола, был включен в отборный отряд частей особого назначения (ЧОН) под командованием барнаульского жестянщика Ивана Долгих. В составе отряда юный чоновец совершил легендарный зимний бросок через Теректинский хребет, по трудности превосходящий всемирно известный переход Суворова через Альпы.
Я знал Ивана Ивановича, бывал у него дома, когда он ведал северными поселками, созданными в годы ликвидации кулачества как класса. А во время первой сибирской альпиниады на Белуху я больше месяца жил в его командирской палатке. Он был гренадерского роста, весил сто семь килограммов. Глаза у него были крупными, по-охотничьи зоркими, нос с горбинкой. Нрав крутой и непреклонный. Зимой он носил серую каракулевую папаху, заломленную к затылку, летом — армейскую фуражку. В 1918 году, присоединившись в Барнауле к кузбассовскому красногвардейскому отряду Петра Сухова, он с боями прошел по всему Алтаю до северного подножия Белухи. За деревней Тюнгур отряд погиб в ущелье реки Катунь, где оказалась белогвардейская засада с пулеметами. Иван Иванович чудом уцелел. Скитаясь по Теректинскому хребту, огибающему с севера Уймонскую долину, он узнал все особенностях гор.
В 1921 году банда подъесаула Кайгородова, укрывавшаяся в Монголии, вторглась на Алтай, перерезала Чуйский тракт. У Телецкого озера к Кайгородову присоединились две банды. Набрав силу, бандиты двинулись в западные волости Горного Алтая, заняли все пути-дороги и даже стали угрожать Бийску. Кавалерийские части, незнакомые с горными условиями, в боях с бандитами несли большие потери. Вот тогда-то и был сформиро¬ван истребительный отряд Ивана Долгих.
Уймонскую долину, окруженную снежными хребтами, Кайгородов считал своей неприступной крепостью. Туда веди только два прохода: со стороны устья Чуи — ущелье, в котором погиб отряд Сухова, со стороны Усть-Кана — Коксинское ущелье, еще более опасное для наступающих частей. Штаб Кайгородова расположился в центре долины, в деревне Катанда. Бандиты чувствовали себя, как за каменными стенами.
В марте 1922 года сводный чоновский отряд Ивана Долгих двинулся на юг по Чуйскому тракту. На перевале Чике-Таман Иван Иванович сломал на пакете сургучные печати и достал приказ: сводному отряду поручается разгром кайгородовцев. Командир глянул вниз на обширную долину, «которая, — писал он в хранящихся у меня воспоминаниях, — накануне стала могилой двух батальонов 185 полка. Спаслось лишь несколько отставших красноармейцев. Командир полка застрелился».
Вернувшиеся разведчики доложили, что теперь в долине бандитов нет. Значит, ушли по катунской тропе в свое уймонское гнездо. И с такой уверенностью в недосягаемости, что даже не оставили заслона.
Чоновцы спустились в поселки, расположенные по тесной долине Катуни, стали запасаться вареным мясом. Командир собрал старых охотников, которых Кайгородов — по их возрасту — не смог мобилизовать в свою банду. Все сказали, что в это время года Теректинский хребет непроходим. Но выбора не было, и Долгих приказал выступать в поход по снежной целине.
Известно, что Суворов вел свою армию через Альпы все же по населенной местности, по древним, хотя и трудным, дорогам. Чоновцы проламывались к подножию хребта по двухметровой снежной толще, где не было даже звериных троп. Через двое суток опустели переметные сумы: иссякли запасы мяса, гибли лошади, оставшиеся без овса. Истощенных коней прирезывали на шашлык. Появились маловеры, возник ропот, и командир был вынужден объявить по цепи: «За панику — расстрел на месте». Он-то знал — обратного пути нет. Если бы кто-то посмел вернуться, погиб бы в снегах от истощения и морозов, навалившихся на этот край. Только — вперед. И не погибнуть в снегах, а за перевалом истребить врага, если он не сдастся в плен.
А на перевале — того труднее. Крутой спуск оледенел. К тому же, кружилась вьюга, закрывая все внизу. Старик-охотник, взятый в проводники, сказал: «В других местах еще хуже. Не приведи бог!»
— Без бога спустимся, — отмахнулся от него Долгих и повернулся к чоновцам. — Ну, кто не робкий? Вперед!
Отчаянно смелых вблизи не оказалось, и командиру пришлось расстегнуть кобуру нагана:
— Считаю до трех. Раз, два…
Командир одного подразделения крикнул своим:
— За мной, мужики! — Нахлобучил папаху на глаза и, дернув коня за собой, покатился во мглу.
А ниже — второй спуск, тоже оледенелый. И таких спусков оказалось девять. Считать покалеченных было некогда. Скорей — вниз!
У выхода в долину — заимка. Там устроили поверку. На спусках «потеряли двух человек зашибленными» записал позднее командир в своем донесении.
Среди ночи отряд построили, и на уцелевших конях ринулись на Катанду.
В деревню ворвались до рассвета. Бандиты еще спали в теплых домах…
Помощник главнокомандующего войсками Сибири Петин отметит в приказе:
«10-го апреля истреботряды под общей командой Долгих, совершив поистине суворовский сорокаверстный переход через Теректинский хребет при глубине снега в три аршина, потеряв при подъемах и спусках 157 лошадей… внезапным ударом захватили в деревне Катанда весь бандитский гарнизон, в том числе самого Кайгородова и его штаб. За разгром основного ядра Кайгородова т. Долгих награждается орденом Красного Знамени».
Комсомольцу Шилову посчастливилось: он оказался в числе ворвавшихся в Катанду.
— Бандиты выскакивают в одних рубахах, а мы их, как зайцев, — рассказывал мне Анатолий. — Раз, да раз. По всем улицам уложили. И без потерь. Главарь тоже выскочил во двор. Увидел, что штаб окружен, и — обратно в дом. Там нырнул в подполье. Успел глотнуть какого-то яда. Его вытащили оттуда за черные вихры, и Иван Иванович отрубил ему голову… Что с ней делать? Ведь народ в горах считал Кайгородова неуловимым. Убили? Не поверят. А легенду о его непобедимости нужно развеять. Необходимо доказательство. И командир решил отправить голову в Барнаул…
Героический поход Долгих ждал художников слова и кисти. Первым отозвался талантливый живописец, знаток Алтая Иван Иванович Тютиков. Он запечатлел на полотне трагический момент первого спуска, когда командир был вынужден считать до трех. В тридцатые годы детская писательница Клеопатра Гайлит, жена командующего войсками Сибирского военного округа Яна Гайлита, написала для детей повесть об этом беспримерном походе. Тогда же Владимир Зазубрин опубликовал в «Новом мире» первую книгу романа «Горы» и в нем вывел Кайгородова под фамилией Огородова. Между прочим, написал и о том, что голову бандита везли по горным деревням. Это встретило резкую критику. Помнится, Федор Панферов писал в центральной прессе, что такое могло быть только во времена Тамерлана. А вот у Горького эпизод с головой бандита не вызывал сомнения. После прочтения корректуры романа «Горы» с критическими замечаниями на полях Алексей Максимович обратился к начальнику Главлита Борису Волину: «Очень прошу Вас оставить на 15-й стр. сцену с головой бандита, как чрезвычайно ценную эпическую деталь». «Роман же этот, — продолжал Горький, я ценю весьма высоко… вместе с книгой Шолохова это — весьма удачный шаг вперед нашей литературы».
Но вернемся в Катанду 1922 года. Для сопровождения головы Кайгородова была отправлена группа чоновцев. В ее составе оказался и Анатолий Николаевич Шилов.
— Опустили мы голову в кожаный алтайский бурдюк, — рассказывал Анатолий, — и встревожились: днями-то уже пригревало солнышко — испортится башка. Залили самогонкой. Едем верхами. В каждой деревне — остановка. Сбегаются к нам люди. А то и сами созываем народ на сборню, на площадь. Рассказываем о походе через Теректинский хребет. Так и так было дело. Бандюге каюк. Потом запускаем руку в бурдюк и за вихры вытаскиваем башку: «Он?» Видавшие Кайгородова подтверждают: «Он, сукин сын, разбойник!» Опускаем башку обратно. А с нее самогонка-то стекала — в бурдюке стало меньше. Вдруг да прокиснет? До Барнаула-то путь далекий. И требуем самогонки для добавки. Так верхами и доехали до Бийска. А отсюда, само собой, поездом — в Барнаул. В губернию!
Анатолий Николаевич, живой свидетель этих исторических событий, работал у нас несколько месяцев литературным сотрудником, а когда начали дробить округ, его отправили редактором одной районной газеты. Кажется, в Уч-Пристань.
После Великой Отечественной войны он много лет редактировал газету в Тогучинском районе Новосибирской области, сотрудничал в «Советской Сибири» В 1974 году, когда он уже вышел на пенсию, в областной печати отметили его семидесятилетие.
Память перекидывает меня в наше село Залесово, в дни моей юности. Были ли у нас кулаки? Конечно, были. Но слова такого мы не знали. Мне в деревне не доводилась его слышать. Были у нас зажиточные. Были «крепкие мужики». Были лавочники да перекупщики. Только и всего.
А как хозяйствовали середняки? Помню, отец в свои лучшие годы сеял три десятины пшеницы, две десятины овса, загон льна, загон конопли, ползагона картошки и столько же гороху. Со всем посевом и сенокосом, трудясь, как говорится, до седьмого пота, управлялись родители. Им на подмогу подрастал я. Так в каждом дворе нашей улицы. Но был и такой «крепкий мужик», который захватил земли сколько ему хотелось и засевал до пятидесяти десятин. Ясно, он не обходился без постоянного наемного труда. Настоящий кулак. Один такой на все наше село. Другие помельче.
Наступил для нашей семьи тяжелейший 1914 год. Отца, «ратника ополчения», угнали на войну, и я в одиннадцать лет остался в семье «большаком», как говорилось тогда. Мать ждала прибавления семейства, и на мои плечи свалились все крестьянские заботы. В тот год рано легли обильные снега. Надо было возить с поля корм для скота. Помню, запряг я Рыжуху и поехал на ту дальнюю пашню, где сгорел наш маленький Лаврик. Наложил воз овсяной соломы, заправил бастрык и стал веревкой притягивать к задку саней, а ни силы в руках, ни веса в теле не хватало. Сколько ни старался, а бастрык по-прежнему торчал высоко и веревка не превращалась в тугую струну, как бывало у взрослых да сильных мужиков. Но что же делать? Зимнее солнце уже катилось к закату, вот-вот, поблескивая зелеными огоньками глаз, завоют волки. Надо возвращаться, пока не сгустилась темнота. Взобрался на верх воза, понукнул послушную лошадку. Она тронулась в путь, косо посматривая то одним, то другим глазом на мой лохмато-ненадежный воз, словно не доверяя малолетнему «большаку». И она не ошиблась. На длинном склоне к речке Скакунке снежная дорога уже была избита в ухабы, и мой воз раскатывался то вправо, то влево. При этом охапки соломы сваливались, бастрык все больше и больше ослабевал, и на очередном ухабе мой воз развалился по обе стороны саней. Смирная Рыжуха, к счастью, остановилась. Пришлось сно