— Вот что, Афанасий, довольно тебе корпеть здесь. Перебирайся-ко ты к нам в Новосибирск. Там у нас, сам знаешь, журналы, издательство. Изберем тебя секретарем нашей писательской организации. А Охотсоюз утвердит секретарем своего журнала. Даю слово…
— Здесь у нас квартира. Алтай — рядом, — отнекивался я.
— Ну и что? Привязан ты к своему Алтаю, что ли? — продолжал Никандр Алексеевич. — Да мы из Новосибирска будем давать тебе командировки в горы. Хочешь — от Охотсоюза, хочешь — от писательской организации. Ну, по рукам?
— Так уж сразу? Как-нибудь…
— Не как-нибудь, а сразу.
Нам было нелегко и непросто с большой семьей срываться с места, расставаться с городом, где нам все было мило и дорого.
На обратной дороге Никандр снова остановился у нас. Разговор о моем переезде на этот раз начал исподволь:
— Ты знаешь, у нас под Новосибирском отличная вальдшнепиная тяга! Буквально сразу за Второй Ельцовкой. Да, да. Не хуже, чем на моей Псковщине.
— А здешние охотники говорят, что в Сибири нет вальдшнепов. Я даже читал об этом.
— Врут. Плохие охотники не знают такой птицы. И не представляют себе всей прелести охоты на вальдшнепов. Переедешь — я свожу тебя на тягу. Это же великолепно? Только такой талант, как Лев Николаевич, мог описать. А сибирская тяга, можно сказать, еще не описана. Ну так как?
Мы с женой переглянулись.
— А с квартирой поможем, — поспешил заверить Никандр. — Не сомневайтесь. Через краевые организации. Да и Литературный фонд обещает дать деньги на квартиры…
И я подал заявление об увольнении из редакции газеты, с которой так сроднился.
Это оказалось своевременным, так как предстояло дробление округа на районы с подчинением их краю. И вскоре оно началось.
Районные центры выиграли: их укрепили опытными кадрами во всех областях деятельности, а окружные города многое потеряли: интеллигенция хлынула в Новосибирск. Бийск вдруг стал всего лишь районным центром.
Культурная деятельность пошла резко на ущерб.
Я поднялся на высокое плато, глянул на город, подаривший мне счастливую встречу, которая изменила всю мою жизнь.
Глянул в даль, на синие горы, навсегда расположившие к себе мое сердце. Я не прощаюсь с ними, а говорю: «До свидания». Я вернусь к ним, непременно вернусь. И много-много раз пройду по их тропам, послушаю говор горных речек, поближе подружусь с пастухами и охотниками. Быть может, удастся отыскать знатока мудрых народных сказаний. Нужно отыскать…
В Новосибирске, как всегда, я остановился у Пермитиных, в старом деревянном домике на Обском проспекте. Ефиму Николаевичу до отъезда в столицу было необходимо для работы над эпопеей «Горные орлы» еще раз побывать в горах Алтая, и мы условились: с первыми теплыми днями Пермитины всей семьей приедут в Бийск, а мы с женой и детьми приедем в Новосибирск, и какое-то время, пока нас не выселят, поживем в освободившейся квартирке наших друзей. Тем временем подыщем какое-нибудь постоянное жилье. Хотя заранее знали, что в переполненном городе, ставшем столицей Сибири, это очень и очень трудно, но мы жили надеждой на доброе будущее.
И нам посчастливилось: жену сразу же приняли учительницей начальных классов в школу № 2, в Закаменском районе, а хозяева бывшей пермитинской квартирки согласились не выдворять нас недельки две. А мы рассчитывали: авось проживем и месяц. Той порой… что-нибудь прояснится.
По ночам я в тесной комнатушке начал писать новый роман. На этот раз об алтайцах. «Сибирские огни» в то время находились в руках сибапповцев, а я состоял в организации пролетарско-колхозных писателей, но меня по-прежнему в редакции считали своим и даже напечатали фрагмент под названием «Первая весна». И тут же издательство выпустило его в переводе на алтайский язык.
Так в трудах, тревогах и заботах начиналась новая полоса нашей жизни. Нам светила звезда по имени Надежда.
Владимир Зазубрин любил называть журнал «Сибирские огни» костром на снегу. Свет от него, как от маяка, на всю Сибирь-матушку.
И со всех концов необъятного края спешили на огонек прозаики и поэты. Несли в охапках топливо. Кто что мог. Из лесов — дрова и щепки, из степей — кизяки.
Из Барнаула сразу же приехал Глеб Пушкарев, из Омска поспешил юный землепроходец Леонид Мартынов, за ним — Михаил Никитин и его жена Надежда Чертова. Из Красноярска на широких охотничьих лыжах, подбитых лосиным камусом, прикатил Михаил Ошаров. Из далекой глухомани прорвался к костру Николай Анов. Из Иркутска явилась целая дружина во главе с бывалым ссыльно-поселенцем Исааком Гольдбергом. С ним был и славный партизан Петр Петров, и пионерский затейник Иван Молчанов-Сибирский, и юный выходец из русско-бурятской среды Василий Непомнящих. Он принес лиственничные поленья, пахнущие, как и его стихи, лесной смолкой. С алтайских приисков пришагал длинноногий, молчаливый Максимилиан Кравков, чьи папки оказались переполненными золотыми самородками, которых ему хватит на несколько книг.
Было с кем познакомиться, даже подружиться возле зазубринского самовара. Но я сошелся первым делом с Васей Непомнящих. Нас свели вместе не только недавние крестьянские пути-дороги из деревни в город, но и нелегкая судьба: в Новосибирске мы оказались без крыши над головой. И все же мы жили надеждой не столько на счастливый поворот судьбы сколько на Литературный фонд. Этот заботливый дядя обещал со дня на день прислать нашему отделению пролетарско-колхозных писателей порожденные нэпом всемогущие червонцы, еще не успевшие отощать. И нам с Василием уже обещано:
— Будут червонцы — будут и квартиры. Потерпите, ребятки.
А чтобы не осаждали ежедневными, напоминаниями о своем тупике, нас отправили на поиски литературных дарований. На пароходе мы прибыли в пристанской городок, вольной россыпью деревянных домов сродни волостному селу. Одним боком городок прислонился к огромному синеватому камню. Вот он-то и дал ему имя — Камень-на-Оби. На запад от него расстилалась необъятная Кулундинская степь. Когда-то там колыхался серебристый ковыль да паслись табуны резвых куланов, похожих на жеребят. Русские и украинские переселенцы, распахивая степь, оттеснили куланов на юг, а название, данное кочевниками — Кулановая степь — сохранилось навсегда. В 1925 году по материалам Алтайского горного округа я написал очерк о последней дикой лошади, которую после многочасовой погони на сменных конях поймали первые засельщики, но приручить вольнолюбивую не сумели. Степь распахали, и на вековой целине стали собирать обильные урожаи белотурки, отменной пшеницы, ценнее которой мне не доводилось видать. Хлебопеки не знали лучшей муки, чем из того зерна. Белотурку продавали за границу. На макароны! В урожайные годы пароходы не успевали вывозить. В амбарах переполнились сусеки. Где хранить пшеничное золото? На помощь пришла фирма Хлебопродукт, прислала редкостного умельца. Тот возле самой пристани из сосновых бревен отгрохал громаднейший элеватор, каких не видывала Сибирь. И обошелся без единого гвоздя (их невозможно было достать), как обходились искусные поморские плотники при сооружении чудесных храмов в Кижах. Каменсккие патриоты с гордостью рассказывали: посмотрел умелец на законченный элеватор и сам удивился:
— Мастодонт отгрохал! Деревянный мастодонт!
Мы прошли в тени редкостного сооружения; запрокинув головы, подивились его высоте. Кто же построил такую махину?
— Инженер Кондратюк, — сказали нам патриоты. — На память нам и потомкам. Юрий Васильевич Кондратюк. Редкий человек!
Кондратюк, Кондратюк, — звенело в ушах. — Уж не тот ли, прозванный чудаком?
И вспомнилась мимолетная встреча. Мы втроем — Глеб Пушкарев, Михаил Ошаров и я — шли к центру Новосибирска и разговаривали и разговаривали о первых застройщиках незатейливых домов. Планировка привокзальных кварталов не совпадала с теми, которые примыкала к Красному (когда-то Николаевскому) проспекту. У конца Бурлинской нам придется отыскивать поворот на нынешнюю улицу Романова.
— Какая неразбериха в планировке! — упрекнул Ошаров первых засельщиков. — Тут скорее заблудишься, чем в тайге!
— Ничего, язык до проспекта доведет, — обнадежил Глеб Михайлович.
И вдруг откуда-то слева перед нами мелькнул довольно высокий человек в сером плаще, в помятой фуражке, видать, пропыленной дорожными ветрами. Он шел стремительно, словно боялся опоздать на важное свидание. Когда он скрылся за углом, Пушкарев с легкой улыбкой, прощающей непонятного чудака, посоветовал нам:
— Запомните фантаста! Инженер. Автор книги, изданной за свой счет. Помешался на междупланетных путешествиях. Новосибирский Циолковский. Фамилия — Кондратюк.
Оказывается, этот стремительный человек приносил в издательство необычную рукопись о полетах на соседние планеты. С расчетами траекторий, с чертежами воздушных кораблей. В редакционном отделе, где работал Глеб Михайлович, полистали рукопись чудака и вернули:
— Неплановых книг не издаем.
— Вот везде так, — огорчился изобретатель. — А как быть? Жизнь не ждет. И межпланетные полеты поторопят.
Издатели не знали, что неугомонный землянин был подбодрен Циолковским и начинающим конструктором крошечных ракет, которого через десятилетия мир будет называть академиком Сергеем Королевым. Неугомонному землянину посоветовали обратиться прямо в типографию. Авось там улыбнется счастье. Одному новосибирскому поэту удалось издать книжку за свой счет. И вот Кондратию Урманову, — слышали такого писателя? — тоже повезло. Правда, он сам, выпускающий «Советской Сибири», наблюдал и за набором, и за версткой, и за печатью. Вдруг, да и вам повезет…
— Да я ничего не пожалею, — обрадовался странный автор, посчитавший, что его подбодрили.
— И ему повезло, — продолжал Пушкарев. — Вскоре же напечатали книгу. В областной библиотеке можете посмотреть обязательный экземпляр. А на жизнь зарабатывает в Хлебопродукте — строит элеваторы.
Да, в трудное время, когда для строительства элеваторов было невозможно достать просто