— Странно, — сказал я Людвигу, изучая ситуацию на шахматной доске, — как же можно поставить мат, если среди фигур нет короля? — Давай вернемся домой, — прошептал Людвиг, — я устал. Мы шли молча. Выходя с Александер-плац, Людвиг вытер мокрое лицо тыльной стороной руки. «Я прошу прощения за эту постыдную сцену в кафе, — он опустил голову, — не знаю, что нашло на меня, словно какой-то припадок случился. А что за чушь я нес, — у меня ведь и брата-то нет. — Он сделал очень много зла и заслужил смерть, — пытался я приободрить Людвига. — Может быть, — проговорил он, — но я стрелял не из-за этого. Мы еще прошли некоторое время в тишине, не прерывавшейся разрывами снарядов, как вдруг из горла Людвига вырвался какой-то неестественный смех, больше похожий на хрип: «Был у меня младший брат, Карл… — передразнил он сам себя, — а она еще говорила, что у меня нет фантазии». На стене одного из домов висело объявление, а на нем — изображение фюрера. Я мысленно сравнил его с тем, кого видел в кафе. «А ты был прав, Людвиг, — сказал я, — без усов ему и впрямь лучше».
Веселенькие цвета
Дани было приблизительно шесть лет, когда он в первый раз увидел рисунок из еженедельной серии «Найди и раскрась». Детей просили помочь дядюшке Ицхаку найти его потерявшуюся курительную трубку и раскрасить ее в веселенькие цвета. Дани нашел трубку, раскрасил ее в веселенькие цвета и даже получил приз — энциклопедию «Пейзажи нашей страны», — который разыгрывался между теми, кто сумел выполнить задание. Но это было только начало.
Дани помог Йоаву найти его песика, которого звали «Герой», Яэли и Балхе найти их маленькую сестренку, полицейскому Авнеру найти его пропавший пистолет, милуимникам[27] Амиру и Ами найти их патрульный джип и всегда обязательно раскрашивал находки в веселенькие цвета.
Он помог Яиру-охотнику найти спрятавшегося зайца, римским солдатам — отыскать Иисуса, Чарльзу Мэнсону — обнаружить Шарон Тейт,[28] которая пряталась в спальне, Шуки и Зиву из спецотдела полиции он помог выследить Герцеля Авитана,[29] и при этом Дани не забывал раскрасить каждого из них в веселенькие цвета.
Он знал, что за спиной его называли «стукач», но это его не трогало. Он продолжал помогать. Он помог Джорджу[30] отыскать спрятавшегося Норьегу, нацистам — обнаружить Анну Франк, румынскому народу — найти увертливого Чаушеску и всегда-всегда раскрашивал прятавшихся в веселенькие цвета. Террористы и борцы за свободу по всему миру начали думать, что им нет никакого смысла скрываться. Часть из них, отчаявшись и растерявшись, сами выкрасили себя в веселенькие цвета. И вообще, большинство людей утратили веру в свою способность сражаться с судьбой, которая была им предназначена, и мир превратился в весьма унылое место. Да и сам Дани не был особенно счастлив. Процесс поиска и раскрашивания уже не интересовал его, и он продолжал этим заниматься только в силу привычки. Кроме того, у него уже не было места для складирования семисот двадцати восьми экземпляров энциклопедии «Пейзажи нашей страны». Только цвета оставались веселенькими.
Никто не понимает квантов
Вечером в канун Судного дня кванты отправились к Эйнштейну просить прощения.
— Меня нет дома, — прокричал им Эйнштейн через закрытую дверь.
Когда они шли домой, люди кричали им из окон всякие оскорбления, а кто-то даже запустил пустой жестянкой. Кванты делали вид, что это их совсем не трогает, но в душе были страшно огорчены.
Никто не понимает квантов, все их ненавидят.
— Эй, паразиты, — кричат им, когда они идут по улице, — шли бы служить в армию.
— Так мы хотели служить, — пытаются оправдаться кванты, — но армия не согласилась призвать нас, потому что мы такие маленькие.
Однако никто не прислушивается к их аргументам. Никто не слушает квантов, когда они пытаются защитить себя, но, когда они говорят что-то, что можно истолковать не в их пользу, о! — тогда каждый сразу ловит их на слове. Кванты, например, могут сказать безобидное предложение типа «Ну, вот кошка». А в новостях сразу заявляют, что они устраивают провокацию, и журналисты бросаются брать интервью у Шредингера.[31]
Вообще журналисты более всего ненавидят квантов, и все из-за того, что однажды на конференции, организованной журналом «Мысли», кванты сказали, что наблюдатель, сообщающий о событии, влияет на него. Все журналисты подумали, что кванты говорят об освещении интифады в СМИ, и тут же заявили, что это провокационное высказывание, призванное взбудоражить массы. Кванты могут говорить хоть до завтра, что они совсем не это имели ввиду, и что у них нет никаких политических намерений, но никто и ни за что не поверит им. Все знают, что они друзья Юваля Нээмана.[32]
Многие считают, что кванты — тупые, что они бесчувственные, но это совсем не так. В пятницу, когда показывали передачу об атомной бомбардировке Хиросимы, квантов пригласили в студию в Иерусалиме… Им даже трудно было говорить. Они сидели перед включенным микрофоном и просто плакали, и все те телезрители, которые не знают квантов хорошо, вообще не поняли, что кванты плачут, а посчитали, что они уклоняются от ответа.
Самое печальное то, что даже, если кванты напишут десятки писем в редакции всех научных изданий в мире и неопровержимо докажут, что во всей этой истории с ядерной бомбардировкой просто использовали их наивность, и что они в жизни не думали, чем это может закончиться, — это все равно им не поможет, потому что никто не понимает квантов. И прежде всего — сами физики.
Алиса
В день моего восемнадцатилетия брат взял меня к проституткам. «Если не сделаешь кое-чего для себя, — сказал он, — так всю жизнь и останешься девственником». Мы взяли автомобиль отца и поехали на берег к проституткам. Всю дорогу брат пел неприличные песни и давал мне советы, исходя из своего опыта. Он еще более некрасив, чем я. Все его сальное лицо покрыто прыщами с беловатыми гнойными головками.
Первый раз у него тоже было с проституткой, сказал он. Это было за день до призыва в армию, и он с приятелями отправился на берег к проституткам. «Стоит только трахнуться, как весь мир тебе вдруг покажется другим», — сказал брат и лихо обогнал грузовик с мусором.
— Посмотри на меня, например, — улыбнулся он своему ухмыляющемуся отражению в левом боковом зеркале автомобиля и выковырнул ногтем кусочек скорлупы от ореха, застрявший между передними зубами. — Посмотри, например, на меня…
Брат остановил автомобиль возле берега и дал мне триста шекелей («Это стоит дешевле, но пусть лежат у тебя в кармане — на всякий случай»). Презерватив. Он дал мне еще несколько последних советов, а потом захотел, чтобы я повторил их вслух, дабы убедиться, не забыл ли я чего.
Когда я выходил из автомобиля, у меня дрожали ноги, от волнения я с трудом мог стоять, но как-то умудрился сойти по спуску к морю. Ступни глубоко провалились в песок, и я испугался, что у меня не хватит сил вытащить их, поэтому не стал даже пытаться и остался на месте. Море вдруг показалось мне очень шумным и агрессивным, мне стало страшно, что оно меня поглотит.
— Огонька не найдется? — услышал я, как кто-то тихонько прошептал возле меня. Я попытался обернуться на голос, но мои ноги сделались ватными, и я осел на песок.
— С тобой все в порядке? — спросил тот же голос, а полноватая рука, украшенная звенящими браслетами, помогла мне подняться. Та же рука помогла мне отряхнуть песок с одежды. Мне было ужасно неловко, потому что все это время у меня стоял, и я боялся, что она заметит. В коние концов я осмелился поднять глаза и взглянуть на нее. У моей проститутки было красивое лицо, полноватое, но действительно красивое. Ее большие зеленые глаза смотрели прямо на меня.
— Извини, у меня нет огня, я не курю.
— А, да ладно, — она рассмеялась, — я тоже не курю. Я это говорю, чтобы только растопить лед. — Она подошла еще на шаг и поправила мне воротничок рубашки.
Брат объяснял мне, что проститутки всегда хотят, чтобы ты кончил побыстрее, поскольку ждут уже следующего клиента, но эта была совсем не такая. После того, как все произошло, она продолжала обнимать меня и разговаривать, как будто никуда не торопилась, а я — единственный в мире.
Элиза немного рассказала мне о своих родителях; отец — моряк, а мать — домохозяйка. Ее отец постоянно хвастался, что его папаша был капитаном знаменитого затонувшего корабля, однако в порту никто ему не верил. Элиза — тоже, поскольку в их семье традиционно все мужики непутевые. Она была ужасно милой и предложила мне, чтобы мы остались так лежать и дождались восхода солнца. Она рассказала, что восходы на этом берегу — самая красивая вещь в мире. Но резко я вскочил, услышав звуки клаксона.
— Это, наверняка, мои брат, — пробормотал я, — он ждет меня.
Я вдруг вспомнил, что он мне говорил — прежде всего надеть… Я разжал кулак правой руки — на потной ладони лежал нераспечатанный презерватив.
— Успокойся, — прошептала Элиза, — ничего не случится. Я принимаю таблетки.
Она вытащила две новые сотенные купюры из потертого кожаного кошелька. «Все было чудесно, — она всунула деньги в мой влажный кулак, — поторопись, чтобы брат не тревожился». Я поцеловал ее и пообещал еще прийти на следующей неделе. Поднявшись к шоссе, я обернулся, и мы помахали друг другу рукой на прощанье. Она, очевидно, решила подождать восхода.
В нескольких десятках метров от меня на вершине известнякового холма сидел заяц. Я не знаю, что он держал во рту, но издали это казалось сигарой. «Ты был героем», — подмигнул мне заяц обоими глазами, и я преисполнился гордости.
Я побежал к машине. Брат сидел за рулем и нажимал на сигнал. Когда он увидел меня, то вышел наружу и поспешил мне навстречу: «Чего так долго? Я уже беспокоиться начал. Ну, трахнул?» (Элиза