— Может, для Иорама это и создает некое беспокойство, но для меня это благо, весь этот мятеж, — говорил Иаил. — Мы должны что-то делать. Я считаю, что бездействие солдат — это оскорбление природы. Ты не согласен, Князь?
Князь.
— Не думаю, что природе есть до нас дело, за исключением лишь того, что она плачет, когда видит, что мы идем.
Иаил улыбнулся.
— Все верно. Земля пылает, монстры дохнут, а луны плачут в небесах, когда видят все это.
— Осторожнее, — предупредил Акива, замечая на своих губах тонкую ухмылку. — Лунные слезы когда-то создали химер.
Иаил смерил его холодным изучающим взглядом.
— Проклятье Монстров разглагольствует о мифах монстров. Ты разговариваешь с чудищами прежде, чем убить их?
— Надо знать своего врага.
— Да. Надо, — снова этот взгляд: прямой, довольный, очень личный. Что бы это значило? Акива был ничто для Иаила, но был одним из легиона бастардов его брата.
Но когда ужин, наконец-то подошел к концу, Акива удивился тому, что последовало затем.
Иаил оттолкнул свой стул и встал.
— Благодарю вас за гостеприимство, Коммандер, — сказал он Ормероду. — Вылетаем в час, — он повернулся к Акиве. — Племянничек. Всегда рад повидаться, — он повернулся, чтобы уйти, остановился и обернулся: — Знаешь, мне, наверное, не следует признавать сейчас, что ты герой, ведь я ратовал за твое убийство. Если возвращаться в то время. Без обид, надеюсь.
Возвращаться в какое время? Акива невозмутимо рассматривал Иаила. Когда это его жизнь была предметом для дискуссии?
Ормерод поежился и пробормотал несколько слов, но ни Акива, ни Иаил не одарили его своим вниманием.
— Осквернение твоей крови, знаешь ли, — сказал Иаил, как будто это должно было быть очевидным. Итак. Его мать. Опять. Акива проявил столько же интереса к данной колкости, с каким он отреагировал на ядовитую насмешку по поводу новой войны. Его мать — всего лишь обрывки памяти и загадочные язвительные замечания Императора: просто ужас, что с ней случилось. Что у Иаила-то был за интерес?
— Мой братец верил, что его кровь окажется сильнее (кровь сильна и все тут), он и теперь говорит, что был прав. Ты подвергся проверке и прошел ее. Великолепно. И я полагаю, что нет никаких оснований, быть сейчас против тебя. Жаль. Никто не хочет заблуждаться по поводу этого.
С этими словами Иаил Доминиона, второй из самых могущественных серафимов в Империи, повернулся, чтобы уйти, задержавшись ровно на столько, чтобы бросить команду Ормероду:
- Ты же пришлешь женщину в мою палатку? — и вышел.
Ормерод побледнел. Он открыл рот, но не издал ни звука. Именно Акива поднялся на ноги. До него дошел смысл слов Лираз, ее «другие девушки», как говорила она. Ему в голову пришло только сейчас, что это был голос страха. Не напрямую; она не стала бы его выказывать, но сейчас он боялся за нее, за всех «других девушек» тоже. И не только страх был в нем. Ярость.
— У нас здесь нет женщин, — сказал он. — Лишь солдаты.
Иаил остановился. Вздохнул.
— Ну, вряд ли можно быть разборчивым в военном лагере. Но кому-то из них, придется это сделать.
А где-то далеко, в ином мире, Белый Волк готовил свои войска. Он собрал их во дворе с наступлением сумерек и, разделив их на группы (все до одного с крыльями), отослал с заданиями. Девять патрулей по шесть химер, плюс сфинксы, сами по себе. Пятьдесят шесть химер. Казалось, что подобное количество затребовало слишком много боли, слишком много синяков, но Кару, наблюдавшая из своего окна, представляла их сражающимися с Доминионами, заполонившими все небо, и понимала, что их было ничтожно мало. Она вспомнила блеск солнца на доспехах, пылающий размах крыльев серафимов, и ужасающий вид врага, облаченного в силу, и почувствовала оцепенение. На что они надеялись, уходя вот так? Это было самоубийством.
Их эскадрон поднялся в воздух и улетел.
Зири на ее окно так и не взглянул.
37
САМОУБИЙСТВО
Это не было самоубийством.
Эскадрильи не повернули на юг, когда пересекли портал. Пятьдесят шесть химер не полетели к Хинтермосту, на помощь своим сородичам, которые выглядывали из-под полога леса вверх, чтобы понять, почему солнце то появлялось, то исчезало, и что же им уготовило небо на этот раз. Неужели каких-то пятьдесят шесть химер смогут противостоять такому огромному войску? Самоубийство было не в характере Тьяго. Бессмысленное занятие, пустое расточительство солдатских сил.
Мятежники не были свидетелями того, как метались и предавались отчаянию химеры, как они бежали, падали, вновь поднимались, хватали детей, а стариков вели, поддерживая под локти. Они не видели страданий своих близких. Они не видели, как те сотнями вымирали, преследуемые горящими лесами. Мест, где можно было укрыться, становилось все меньше и меньше. И повстанцы не погибали, защищая свой народ, потому что их там не было.
Они находились в Империи. Именно это обстоятельство стало причиной их собственных страданий.
— У нас двойное преимущество, — сказал Тьяго. — Во-первых, они не знают, где мы находимся, и они все еще не догадываются, кто мы такие. Мы для них призраки. Во-вторых, мы теперь крылатые призраки. Благодаря нашей воскресительнице, мы стали маневреннее, чем когда-либо прежде. Мы можем охватить огромные расстояния. Они не будут искать нас на своих же землях, чтобы напасть. Иначе они сами пострадают.
Волк замолчал, подождав, пока воцарится тишина, прежде чем продолжить, обманчиво мягко, как умел только он:
- И у ангелов есть дома. У ангелов есть жены и дети. И теперь их станет меньше.
Единственным предводителем отряда, кто бросил вызов приказам белого Волка, был Белирос. Этот мужественный бычий кентавр не повернулся спиной к своему народу. Как только группы химер разделились, чтобы направится к тем территориям, которые были за ними закреплены, он предоставил своим солдатам выбор, и они гордо последовали за ним. Медведь Иксандер, грифон Минас; Вия и Азай, оба из рода Оленей, как и Военачальник; и Зири. Все они полетели на юг. Их крылья взбивали облака, оставляя позади себя длинный белый след. Так же стремительно, они пересекли землю, которую когда-то защищали (это была внушительная по размеру просека), и они летели еще день, прежде чем увидели вдали бастионы Хинтермоста.
Всего шесть солдат в водовороте вражеских крыльев — это самоубийство, которое могло закончиться только одним.
Они знали это, они летели прямо туда. Сердца горят огнем, кровь стучит в висках. Выбрав свою судьбу, они были бесконечно более живые, нежели их товарищи, которые пошли другим путем, надеясь выжить.
— Итак, — сказал Азаил, спокойно подойдя к Акиве, пока они ожидали приказа подняться в воздух. Сегодня они следовали за Ормеродом, их патрули были объединены, чтобы сопровождать Доминион, который уже отправился в путь.
— Что нам делать теперь, брат? Как думаешь, сегодня будет много птиц?
— Птиц?
Акива повернулся к нему. Они так и не поговорили о тех химерах в овраге.
«Должно быть, птица», — пришли они тогда к согласию, притворившись, что не видят народ, сгрудившийся прямо перед ними.
— Думаю, не особенно много, — ответил Акива.
— Нет. Наверное, нет, — Азаил положил руку Акиве на плечо и задержал ее там на мгновение. — Хотя, может быть, несколько.
Он обернулся, приближалась Лираз. Он перехватил ее, оставив Акиву наедине со своими мыслями.
Может быть стайка. Его настроение чуть поднялось.
Когда отдали приказ взлететь, он оставил свое отчаяние в лагере, положившись только на свою целеустремленность. Он не обманывался на счет того, что выдастся героический день. Это будет день смерти и ужаса, как и череда многих прошедших дней, слишком многих дней, и он — отступник-серафим (или теперь их было уже двое) — не смел надеяться, что спасет много жизней.
Хотя, может, несколько.
38
НЕИЗБЕЖНОЕ
Грохот кадил, стук зубов.
Пальцы Кару неутомимо порхали над подносами. Рассортировать, нанизать. Зубы, зубы. Человеческий, бычий. Нефритовый кристалл, железный. Зубы игуаны — словно пилы — кости летучей мыши. Рассортировать, нанизать. Когда она добралась до зубов антилопы, она присела и уставилась на них.
— Для кого они?
Кару вздрогнула и сжала зубы в кулаке. Она забыла о Тен на мгновение. Наблюдает. Волчица всегда наблюдает.
— Ни для кого, — сказала она и отложила их в сторону.
Тен пожала плечами и вернулась к своему заданию по смешиванию благовоний.
В Лондоне, в Музее естествознания, Кару задумалась на несколько секунд возле красивого орикса*, она проводила руками по длинным, остроконечным рогам, вспоминая, как это было — носить такой вес на своей голове.
— Ты могла бы снова быть Кирин, — сказала Тен, но эта мысль никогда Кару не заботила. Зубы антилопы были не для нее. Они были предназначены Зири, и она никогда не хотела забрать их себе. Ей казалось, возможно, это было суеверие, что подобные приготовления могли накликать его смерть. Это как копать могилу для того, кто еще не умер. Да, смерть была ожидаема, смерть стала обыденностью, но... не для Зири.
Везунчик Зири.
Удивительно, но он все еще был в своей первозданной плоти. Благодаря своей скорости, мастерству — везению, он был первым, кто мог сказать, что его еще никогда не убивали. И как бы не было глупо и лицемерно радеть за его «непорочность», Кару это делала. Он был последним из ее клана. Когда он вылетел на свое первое задание, маленький холодный ужас засел в ней, растворившись лишь тогда, когда она увидела, что он вернулся.
И вот теперь она снова ждала — просто, чтобы увидеть его и осознать, что на земле еще кто-то остался из Кирин, — но сейчас все было не так, как раньше. Сейчас она не понимала, как можно оттуда вернуться. Ее слова при прощании (единственные слова, которые она ему сказала) были такими жестокими, словно он был в них виноват. Будет ли у нее шанс сказать ему другие слова?
Рассортировать, нанизать. Зубы, зубы.