Довольный Гарольд слез со стола и с помятого клочка бумаги, из-за которого пострадало столько швов.
– Можешь прочесть, если хочешь, – с благодарностью произнес он, – это Письмо Смерти.
За всю свою жизнь я ни разу не отгадал, во что решит играть Гарольд. В одном только я никогда не сомневался, что игра его будет посвящена чему-нибудь совершенно невероятному, неповторимому и невозможному. Кто еще мог, ради развлечения, составлять предсмертные распоряжения по поводу имущества? Однако, именно таким было последнее увлечение Гарольда, и справедливости ради стоит заметить, что окрестил он свое произведение абсолютно точно, раскрывая, так сказать, суть вопроса. Слова «воля» и «завещание» достаточно многозначны и часто используются не в прямом смысле, а словосочетание «Письмо Смерти» не вызывает никаких сомнений.
Я разгладил помятую бумагу и погрузился в чтение. По стилю и форме завещание брата значительно отличалось от тех, какие обычно заверяются семейными нотариусами, единственное, что напоминало юридический документ – это полное отсутствие знаков препинания.
«дарагой эдвард, – говорилось в письме, – када я умру фсе мои манеты вазьми себе и палки и меч и еще пушки и крепости фсе что хочешь прощай дарагая шарлотта када умру часы твои и компос и карандаши и фсе мои маряки и книжки с картинками фсе прощай дарагой брат аминь дарагая Марта я очень тебя люблю оставляю тебе мой сад мышей и кроликов мои цветы в гаршках када умру ухаживай за ними дарагая…» (Здесь рукопись обрывается.)
– Почему ты мне ничего не оставил! – с негодованием воскликнула Селина. – Ты – негодный мальчишка! Я заберу обратно то, что подарила тебе на день рождения.
– Ну и пусть, – ответил Гарольд, вновь завладевая документом. – Я хотел и тебе что-нибудь оставить, но теперь не буду, потому что ты прочла мое письмо до того, как я умер!
– Тогда я напишу свое Письмо Смерти, – парировала Селина, решив отомстить брату тем же, – и не оставлю тебе ничегошеньки!
И она отправилась за карандашом.
Буря, разыгравшаяся в доме, отвлекла меня от непогоды на улице, но золотистый солнечный свет за окном, подобный оттенок я не сумел бы отыскать ни в одной коробке с красками, говорил о том, что дождь давно кончился. Предоставив Селине и Гарольду самостоятельно решать животрепещущий вопрос наследства, я выскользнул из комнаты на свежий воздух. Мне хотелось подобрать болтавшиеся концы новой дружбы, возникшей этим утром, и закрепить их крепким узлом. В блестящем ликовании солнца, среди влажных теплых ароматов и буйной растительности, во вдохновляющем прикосновении промытого дождем воздуха воображаемые дворцы и парки расцвели с новой силой, словно обрели плоть и кровь. Я мчался на свидание и вновь мысленно водил новую подругу по коридорам любимого дворца, о котором так опрометчиво рассказал ей. Поразмыслив, я понял, что из этой затеи ничего не получится. Я совершил ошибку. Тот дворец, который я показал девочке, не подходил ей, она не могла в нем блистать. Но у меня были другие дворцы, множество дворцов. Теперь, когда я знал ее вкусы, мне будет не трудно подобрать для нее что-нибудь подходящее.
Например, у меня был арабский дворец. Я редко посещал его, только когда Восток внезапно завладевал моим сердцем. Там были чудесные шелковые портьеры, фонтаны с розовой водой, шатры и минареты. Сотни молчаливых хорошо обученных рабов заполняли лестницы и аллеи дворцового парка, они были готовы носить вещи за хозяйкой хоть целый день, если она пожелает. Мои же славные солдаты будут избавлены от подобного унижения. Кроме того там часто устраивались шествия по базару с верблюдами, слонами и паланкинами. Да, ей больше подойдет восточный дворец, этой властной юной деве, ее нужно отвести туда как можно скорее.
Я добежал до забора и взобрался на него, чтобы разглядеть за ним родственную душу, с которой подружился сегодня утром. Я недолго искал ее. Она стояла ко мне спиной и – никогда не знаешь, что ждет тебя впереди – разговаривала с мальчиком.
В этом не было ничего особенного и, Бог свидетель, я никогда не был ревнивцем, но перед ней стоял сын священника из соседней деревни, рыжий и совершенно ничем не выдающийся парень. Единственное в чем он преуспел, это в разведении хорьков, и именно с помощью хорька он бесчестно вытеснил меня. Девочка с интересом разглядывала зверька, которого он держал в руках. С некоторым беспокойством я окликнул ее: «Привет!» Ответа не последовало. Я снова крикнул: «Привет!» хотя уже понял, что проиграл. Она ответила лишь жестами, но весьма красноречивыми. Раздраженно взмахнула головой, дернула левым плечом и брыкнула левой ногой – и все это одновременно. Слова были излишни, а рыжий мальчишка даже не соизволил взглянуть в мою сторону. И правда, зачем? Я спрыгнул с забора и побрел домой по скучной дороге.
Единственное, что мне оставалось – вернуться в свой дворец и предаться там удовольствиям в одиночестве. Не прошло и двух минут, как я вновь пробрался туда. Я мог утешаться тем, что никто больше не указывал мне, что делать. Никаких женских капризов и странных запретов. Я греб в свое удовольствие, поднимал паруса и отталкивался шестом от дна. В Шоколадной комнате я грыз и хрустел твердым шоколадом, с презрением вспоминая тех, кто предпочитает мягкий. Я перемешал и выпил неисчислимое количество шипучки, и мне было наплевать, как ее следует пить на самом деле. И, наконец, не спеша прогулявшись по парку, я приказал своим солдатам промаршировать по террасе и выстрелить разом из всех пушек.
Волшебная арена
Мне кажется, взрослые должны быть осторожней. Для них нет ничего проще дать слово, а потом не сдержать его. Все удовольствия им кажутся взаимозаменяемыми. Жизнь лежит у их ног разноцветным каучуковым мячиком, и они пинают его то так, то этак, а он меняет цвет от синего к желтому или зеленому, но остается при этом ярким и блестящим. Так происходит почти каждый день. С шутками и смехом планы меняются, и тот, кто только что плакал от жестокого разочарования, уже радуется новому удовольствию, которое вот-вот свершится. Но все же с теми, над кем они властвуют, чей глобус жизни крутят, не задумываясь, с теми, кто спешит выстроить Альгамбру8, устремленную к звездам, после каждого случайного обещания, с ними взрослые должны быть более осторожны.
Например, не мы начали разговор о цирке. Это была целиком и полностью идея взрослых, на которую их вдохновила местная газета.
– Что, цирк? – говорили они в своей раздражающей небрежной манере. – Стоит сводить детей в цирк. В среду, например. Можно пойти в среду. О, юбки-плиссе снова в моде и широкая тесьма…
Не знаю, что почувствовали другие, они не высказали мыслей вслух, но мне показалось, что дом взорвался, стены зашатались и начали падать, а крыша подпрыгнула. Только бегство могло спасти меня, бегство на свежий воздух, чтобы стряхнуть с себя кирпичи и налет извести, забраться куда-нибудь в глушь, где никого нет, и справиться с внезапным волнением.
Природа казалась чопорной и надменной в тот день, земной шар не подавал виду, что и сам летает по цирковой арене вокруг солнца. Неужели все правда, недоумевал я, то, что рассказывают о цирковых номерах? Могут ли длиннохвостые пони расхаживать на задних ногах и стрелять из пистолетов? Под силу ли клоунам совершить хотя бы половину тех ошеломительных фокусов, о которых я слышал? И как осмелюсь я поверить в то, что неземные красавицы встают на спины белоснежным скакунам и перебрасывают себя через бумажные обручи? Нет, это просто невозможно, вероятно многое преувеличено. Но я готов довольствоваться малым, я не стану ожидать ничего фантастического и буду счастлив, если лишь малая толика того, что я слышал о цирке, окажется правдой. Предположим, что все это не ложь. Неужели мне выпадет случай взглянуть на представление своими глазами, пережить истинный восторг? Недостижимая мечта! Что-то обязательно случится: кто-нибудь из нас подхватит корь, или громкий взрыв разнесет мир в клочья. Я не должен лелеять ни малейшей надежды, надо постараться думать о чем-нибудь другом.
Излишне говорить, что день и ночь я только и делал, что грезил о цирке. Я просыпался и гулял рука об руку с клоуном, щелкал необыкновенным хлыстом под бравурную музыку. Я засыпал и во сне скакал на вороном коне за прекрасной принцессой, одетой в газовое платье с блестками, и никак не мог догнать ее. Рано утром, слуги еще спали, мы с Гарольдом делились друг с другом знаниями о цирковых обычаях, и они исчерпывались еще задолго до того, как горничная начинала работу. В таком возбужденном состоянии мы проживали день за днем, пока не наступил самый ожидаемый из них, что возвращает меня к началу рассказа, и я повторюсь: взрослые не должны разбрасываться обещаниями.
Я понимал, что мечты мои никогда не сбудутся, я повторял это себе десятки раз. Слишком сладостны были фантазии. И все же, как болезненно переживать разочарование, словно мне нанесли тяжелую рану. Я почувствовал неладное сразу же, как только мы спустились к завтраку: никто не щелкал хлыстом, не прыгал через стулья, не гикал в восторге от того, что долгожданный день наступил. Обстановка стала еще более мрачной и напряженной, когда я уловил словосочетания «праздник в саду» и «мой лиловый тюль». Я молча слушал и с каждой минутой падал духом все больше, как будто что-то внутри меня опускалось вниз, как гирьки на напольных часах.
Несмотря на все муки, мне даже в голову не пришло спросить напрямую или, тем более, в чем-то упрекнуть. Даже во время радостного ожидания я избегал прямого разговора с взрослыми, опасаясь рассеять волшебные чары. Но Гарольд был сделан из другого теста, и едва он услышал в разговоре старших погребальный звон по своим надеждам, как комната наполнилась его скорбными рыданиями. Ухмыляющийся небосвод звенел криком: «Цирк! Цирк!» Дрожали оконные стекла, хохочущие стены отражали вопль: «Цирк!» Только цирк он хочет, только цирк, и ничего кроме цирка! Никаких компромиссов, никаких уговоров, никаких лживых обещаний. Брат выписал чек Банка Надежды и намеревался его обналичить, иначе он будет кричать и кричать, пока не упадет в припадке, и даже после этого не перестанет кричать. Крик стал его профессией, его искусством, его целью, его судьбой. Он великолепно справлялся с работой и не собирался увольняться.