[14]. И говорит:
– Я все видел, Четвертый дурачок полез к Третьей и порвал застежки у нее на кофте.
Четвертая тетушка перевела взгляд с мужа на Четвертого дурачка:
– Сынок, поди сюда, мама тебе кое-что скажет.
Тот нерешительно подошел. Четвертая тетушка замахнулась и отвесила сыну оплеуху.
Дурачок схватился за щеку и в крик.
– Ты разве не знаешь, что Третья – твоя родная сестра?! – проорала Четвертая тетушка.
Дурачок нырнул в кукурузное поле и, как побитая собака, спрятался в густых зарослях. Сел на кукурузные стебли, уставился в небо и заплакал, и весь склон наполнился его сизым безумным ревом.
Четвертая тетушка решила, что все позади, буря стихла, и снова взялась за урожай. Она вывалила початки из корзины и сказала мужу:
– Иди туда, откуда пришел, у меня работы – конца-краю не видно. И больше не ходи к нам на каждый чих.
Затем обернулась и увидела, что Третья дочь стоит на том же месте и смотрит так жалобно, будто у нее живот подвело от голода.
– Проучила я твоего брата, чего тебе еще? – сказала Четвертая тетушка.
– Мам, я хочу замуж, хочу, как старшие сестры, спать с мужем в обнимку.
Четвертая тетушка застыла как громом пораженная.
И муж ее застыл как громом пораженный.
Четвертая тетушка стояла рядом с кучей початков и разглядывала свою слабоумную дочь: та была на целую голову выше и вполовину шире матери, грудь ее вздымалась горой, и Четвертая тетушка вдруг поняла, что Третьей дочери сравнялось уже двадцать восемь лет. Двадцать восемь лет – при мысли об этом Четвертая тетушка едва не подскочила от испуга. Сама она к двадцати восьми годам успела родить четверых детей. И как раз когда Четвертой тетушке стукнуло двадцать восемь, а Четвертому дурачку едва сравнялось полтора года, ее муж ушел, оставив мир живых ради мира мертвых. В тот день они принесли Четвертого дурачка в поселковую больницу, и тамошний врач погасил последний свет их надежды.
В семнадцать лет Четвертая тетушка, напевая куплеты из оперы, вышла замуж в деревню Юцзяцунь, в восемнадцать родила первую дочь и с тех пор раз в полтора года производила на свет по дочери. После первых родов Четвертая тетушка месяц не вставала с постели[15], наслаждалась заботой мужа и мурлыкала песенки. Но она и представить не могла, что все три дочери у нее окажутся слабоумными. После полугода взгляд у них начинал мутиться, зрачки закатывались. Заговорили сестры только к четырем годам, в шесть лет еще подбирали с земли навоз, а подростками продолжали ходить под себя. Родив трех слабоумных подряд, Четвертая тетушка испугалась, что им с мужем нельзя иметь детей, и больше уж не пела. Но спустя несколько лет супруги решили еще раз испытать судьбу, взялись за дело, и на этот раз родился мальчик. В полгода он уже лопотал, к девяти месяцам выучился бегать. Четвертая тетушка радовалась, что наконец-то родила умного малыша, нянчила его и мурлыкала песенки. Но в полтора года ребенок промок под дождем, поднялась температура, сначала думали – обычная простуда, но он прометался в жару всю ночь, а на другой день родители смотрят: рот у сына кривится, глаза косят, говорить разучился, чашку с рисом не держит. Только хихикает как дурачок да смотрит куда-то пустыми глазами.
Вся деревня застыла от ужаса. Четвертая тетушка и Ю Шитоу с ног до головы поросли мертвенно-белым, кромешно-черным страхом, страх затянул и дом семьи Ю, и двор со всеми постройками.
Деревенские советовали: несите малыша в поселковую больницу, да поскорее.
И они понесли.
– Сколько детей в семье? – спросил врач.
– Четверо, – ответила Четвертая тетушка.
– Старшие здоровы?
– Сестрам его ума… немного недостает.
Врач целую вечность разглядывал Четвертую тетушку, а потом наконец спросил:
– У вас в роду случались такие болезни?
– Нет, мои отец и мать были здоровы, – ответила Четвертая тетушка.
– А дед с бабкой?
– Тоже.
– А прадед с прабабкой?
– Я их не застала, но отец говорил, что прадед в восемьдесят два года исполнял в деревне «танец льва», а прабабка в семьдесят девять распевала оперные арии.
Тогда врач перевел взгляд на Ю Шитоу:
– А у вас в роду?
Ю Шитоу молчал, как покойник.
Четвертая тетушка хлопнула его по плечу:
– Тебя спрашивают.
И Ю Шитоу промямлил:
– Мой отец болел падучей. Когда мне было три года, он ушел распахивать землю на гребне, свалился в овраг и умер.
Взгляд Четвертой тетушки застыл.
– Идите домой, – вздохнул врач, – эту болезнь не вылечил бы сам Хуа То[16], она передается через поколение, от дедов к внукам. Родите вы четверых детей, четверо будут слабоумными, родите восьмерых, восемь будут слабоумными, родите сотню, слабоумных будет два раза по пятьдесят. Идите и хорошенько подумайте, как будете жить до конца дней с четырьмя дурачками.
Они ничего не сказали и ушли. Пошли домой, в деревню Юцзяцунь, что спряталась в глубине гор Балоу. Четвертая тетушка шла впереди, Ю Шитоу шагал следом, нес на закорках сына. Как вышли на тропу, Четвертая тетушка еще перекинулась с мужем парой слов, но потом солнце покатилось к западу, и под его обжигающими лучами супруги примолкли. Устали. Даже ребенок спал, пуская слюну на отцово плечо. Когда дошли до реки Шисаньли в тринадцати ли от деревни, Ю Шитоу остановился, посмотрел на воду и перевел взгляд на дурачка. А дурачок спал, скалясь не то в улыбке, не то в плаче, потом вдруг задрожал всем телом и закатил глаза. Ю Шитоу перепугался, но странное выражение быстро сошло с лица ребенка, он похныкал, похихикал и снова уснул.
Ю Шитоу стоял на берегу реки и пристально вглядывался в лицо своего слабоумного сына.
Жена ушла далеко вперед, а теперь обернулась и крикнула:
– Ну же, идем! А то от жары и помереть недолго.
– Отнеси ребенка к дереву, – велел Ю Шитоу. – Отдохни в теньке, а я напьюсь и мигом вас догоню.
Четвертая тетушка взяла ребенка и ушла ждать мужа под мелией.
Ждала долго, уже стемнело, а его все не видно. Пошла искать, идет по берегу, кричит: «Отец, отец, куда ты подевался? Помер никак? Куда ты подевался, отец?» Прошла несколько сотен шагов и увидела в заводи Ю Шитоу, отца своих слабоумных детей. Он утопился, и его тело плавало в заводи, точно ствол трухлявого дерева. Четвертая тетушка бросилась к воде, вытащила мужа на берег, поднесла палец к его носу, чтобы проверить дыхание, на секунду застыла и галопом помчалась с кошмарной вестью в деревню.
Муж умер. Умер, испугавшись будущего.
Муж умер, и свет померк, будто свечу задули. В страду некому стало нести лопату и держать серп, в перерывах между работами не с кем стало поговорить и позабавиться. Зимой от мороза треснул глиняный чан, и Четвертой тетушке пришлось самой скреплять его проволокой.
Как-то летом она отвела четырех своих дурачков к дереву у края поля, привязала там, словно собак, наловила им воробьев и кузнечиков, разложила перед ними камушки и черепки, а сама пошла в поле жать пшеницу. Жала с рассвета и до полудня, а когда вернулась к дереву передохнуть, увидела, что дети уложили кузнечиков с воробьями на черепки и долбят по ним камнями – только хруст стоит, кругом все забрызгано кровью и птичьим мозгом, а головы кузнечиков размазаны по черепкам, будто чесночная паста. Дети набили рты добычей: кто лапку воробьиную жует, кто крылышко, кто брюшко, а кто голову – рты и щеки перемазаны алым, а кругом все пропахло свежей иссиня-красной воробьиной кровью.
Четвертая тетушка смотрела на детей, оцепенев от ужаса, и вдруг как завоет, как зарыдает. Она встала лицом к склону, где был похоронен ее муж, и крикнула сквозь слезы:
– Ю Шитоу, чтоб тебя разрубили на тысячу кусочков, прохлаждаешься на том свете, а меня с детьми бросил мучиться!
Бранится:
– Какой из тебя мужик, сучий ты сын, и меня погубил, и детей!
Бранится:
– Думаешь, помер и ни забот, ни хлопот? Помер и лежи себе, отдыхай? Вот что я скажу, сучий ты сын: пока дети не заживут каждый своим домом, ты у меня о покое даже не мечтай.
Говорит:
– Мерзавец Ю, а ну выходи. Куда спрятался?
Говорит:
– Выходи и вставай передо мной на колени, мерзавец Ю! Встань на колени и посмотри на своих детей. И посмотри, много ли пшеницы я могу сжать одна.
Четвертая тетушка бранилась и кричала, все тише и тише, пока совсем не охрипла, пока сизое от гнева лицо не сделалось мертвенно-бледным. Мало-помалу ее крики стихли, и Четвертая тетушка застыла на месте, не сводя глаз с пустоши у края пшеничного поля. Пустошь растянулась между полем и горной дорогой, будто соломенная циновка, сплошь в желтых камнях и сорной траве. Трава пробивалась между камнями, укрывая их в своих зарослях. И Ю Шитоу, муж Четвертой тетушки, стоял на коленях посреди этой пустоши, и трава под ним была примята. Его силуэт под палящим солнцем был не толще крылышка цикады, словно белесая тень, он качался над синей травой и желтыми камнями. Сельчане, собиравшие вдалеке урожай, успели сходить домой пообедать, наточить серпы и снова разбрестись по своим полям. Кто-то уже раскладывал срезанную пшеницу на земле для просушки. Муж Четвертой тетушки все стоял на коленях, сначала он еще поднял глаза, взглянул на жену, но потом склонил голову к самой земле.
Говорит:
– В этой жизни я перед тобой в самом большом долгу.
Говорит:
– Бросил тебя здесь, обрек на бесконечные страдания, на бесконечную муку.
Говорит:
– Как бы ни было трудно, ты должна поднять детей, вот заживут они каждый своим домом, тогда и у тебя настанут счастливые времена.
Когда он заговорил о детях, Четвертая тетушка обернулась к своим дурачкам, а они так и сидели под деревом, жевали воробьев с кузнечиками. Мало-помалу ее лицо, белое, как у раненой рыбы, вновь налилось сизой яростью, Четвертая тетушка подхватила с земли серп, бросилась на своего мужа и стала колотить его серповищем, словно безумная. По голове, по лицу, по рукам, да так звонко, что по всему склону гуляло светло-голубое эхо. Погуляло эхо по одному склону и перекинулось на соседний. Серп Четвертой тетушки рассекал солнечные лучи на мелкие клочки, а длинные ленты прохладного ветра выходили из-под лезвия горячими обрубками.