Дверь открылась почти сразу. Лев встал на пороге, очень спокойный.
– Поясни, пожалуйста, что значит «как нормальные»? – попросил он. – Чтобы мы ничего не перепутали.
Я молчал. Я знал, что сказал нехорошую вещь, но извиняться за нее не хотел. Она казалась мне абсолютно справедливой.
Лев повторил свой вопрос.
Тогда я проговорил негромко:
– Мне надоело.
От слез у меня дрожали губы и голос.
– Что надоело?
– Так жить надоело.
– А как ты живешь?
Я поднял на него глаза.
– Ничего никому рассказать не могу и никого не могу в гости позвать так, чтобы заранее фотографии убирать не пришлось…
– Это не из-за нас ты так живешь.
– А из-за кого? – с вызовом спросил я. Не дожидаясь ответа, я быстро заговорил: – Я ни в чем не виноват, я ничего не делаю плохого, но почему-то живу так же, как и вы!
– А мы с папой чем виноваты? – спросил Лев.
Была секунда, когда я подумал, что не надо этого говорить. Но злость и обида оказались сильнее любви и здравого смысла.
Очень четко и ровно я сказал:
– Тем, что вы гомики.
Я увидел, как от напряжения у него вздулись желваки, но он остался спокоен.
– Что? – переспросил он.
Он дал мне шанс, сыграл в поддавки. Шанс сказать что-то другое или извиниться. Тогда все кончилось бы нормально.
Но я уже кипел.
– Тем, что вы гомики! – почти закричал я. – Голубые! Пидорасы!
Кажется, я выкрикивал что-то еще. Вываливал на него все ругательства, которые выучил за год в школе. Кричал, чувствуя, как по лицу текут горячие слезы, какой вязкой становится слюна во рту, думал, что надо остановиться, но не мог. И продолжал кричать, пока мой затылок не столкнулся со стеной.
Он ударил меня по лицу. И меня откинуло назад.
Грохнула дверь. Я остался в комнате один.
Я смотрел, как на светлое покрывало кровати быстро-быстро падают капли крови. У меня были разбиты губа и нос. Нос – от его удара, а губу я, наверное, сам прокусил, когда ударился о стену.
Слезы у меня высохли в тот же миг, когда я ощутил удар. Будто кончились. Как у мальчика из моей сказки. Я стал абсолютно спокоен, даже кровь меня не напугала.
Конечно, первая мысль была такой: надо выскочить вслед за ним и закричать, что я ненавижу его больше всего на свете; что он не имеет права меня трогать; что они вообще мне не родители, а никто, особенно он – всего лишь какой-то посторонний мужик.
Но потом я подумал: а смысл? Слава от него не уйдет. Он всегда будет выбирать его, а не меня.
И как дальше с ними жить после того, что случилось?
Никак. Надо уходить.
Я поднялся, чтобы взять рюкзак. Проходя мимо двери, смачно плюнул в нее кровью. Затем аккуратно принялся вытаскивать свои учебники из рюкзака и складывать вместо них одежду, цветные карандаши, компьютерную игру от Лены (на память) и кубик Рубика. Все самое необходимое.
Ночью, когда они будут спать, я соберусь и тихо уйду. Навсегда. Я буду жить как бродяга, потому что я такой и есть, ведь я сирота: моя мама умерла, а отец меня бросил. Мне не положено иметь ни дом, ни семью. Буду жить на улице и писать книги на клочках бумаги, а потом отнесу их в издательство и заработаю много денег. Стану самым известным писателем. И построю себе собственный дом, где буду жить один – так, как захочу. Вместо мужа я заведу жену, и моим детям ничего не придется скрывать, и я никогда не буду их бить. Если вообще захочу детей. Может, мы не будем их заводить. А может, я не стану заводить и жену. Заведу лучше собаку. И буду жить с ней. Один. В своем большом доме с кучей книг.
По-моему, план хороший.
Прогулка под дождем
Я решил не ложиться спать и уйти глубокой ночью. Будильник завести нельзя – родители его могут услышать. Поэтому придется собраться с силами и высидеть хотя бы до трех часов ночи.
Я старался вести себя неподозрительно. Делал все, как обычно, когда был обижен: сидел в комнате, редко выходил, а если выходил, то демонстрировал всем свое недовольство. Слава не заходил ко мне в комнату. Видимо, он слышал, что я сказал, и был согласен со Львом.
Тем лучше. Значит, мне правда стоит уходить.
Я бесшумно взял куртку и кроссовки из прихожей и разместил их в шкафу в своей комнате, чтобы не возиться в коридоре перед выходом.
Ночью я чуть все не проспал. Случайно заснул, но резко открыл глаза, как от какого-то толчка. Будто во сне вспомнил, что пора бежать.
Я посмотрел на часы: 4:30. Сильно задержался, уже скоро утро.
Я прислушался. В квартире стояла абсолютная тишина.
Наспех одевшись, я выскользнул в коридор. Самое сложное – бесшумно открыть входную дверь. У нее щелкающий замок. Оставалось только надеяться, что от этого щелчка никто не проснется.
Открыв дверь и бесшумно закрыв ее за собой, я ломанулся вниз по лестнице. Даже если кто-то проснется, главное – успеть убежать быстрее, чем меня заметят.
Я бежал, окутанный холодными серыми сумерками, не меньше десяти минут. Лишь когда мой дом полностью пропал из виду, я остановился, чтобы отдышаться. Тогда заметил, что с неба моросит. Не сильно, но, судя по лужам, уже давно.
Мне вдруг стало жутковато от самого себя. Я вдруг осознал, что сделал: одно дело – уйти с уроков, когда обиделся на училку, другое – уйти из дома. И я не ушел. Я сбежал. Ночью.
На секунду мне захотелось просто заплакать, но я сдержал слезы. Это бы все равно ничего не дало: на улице ни души, никто не подойдет и не пожалеет. А если подойдет – еще хуже: вернет домой. Когда ты уже сделал такое, пути назад нет.
И я пошел дальше.
В восемь лет у меня был очень ограниченный маршрут передвижений: я знал, как дойти до школы, ближайших магазинов, детской площадки, бабушки и отделения полиции. Но даже по знакомым местам я редко ходил один. Я совершенно не знал город и не знал, куда попаду, если буду идти все время прямо.
В какой-то момент магазины вокруг меня пропали; началась промышленная зона. Тротуар закончился, зато появились рельсы. Я решил идти по рельсам, ведь по ним ездят поезда, а поезда везут людей в другие города и страны.
Достал из кармана мобильный телефон и посмотрел на время – пять утра. Они еще спят, значит, я успею уйти далеко-далеко. Мне пришла в голову мысль, что потом телефон нужно будет выкинуть. Я видел, как в фильмах отслеживают по ним местонахождение людей, а я не хотел, чтобы меня нашли.
Рельсы пролегали то ли через парк, то ли через настоящий лес, но чем дальше я шел, тем сильнее вокруг сгущались деревья. Было страшно, и я несколько раз подумывал, не повернуть ли назад.
Когда чья-то рука схватила меня сзади, я не успел испугаться. Я подумал, что за мной пришла полиция.
Но это была не она. Незнакомый парень, показавшийся мне настоящим взрослым, на самом деле был не старше пятнадцати лет. Он хмуро смотрел на меня из-под низко опущенного капюшона. В темноте я мог лишь различить, как блестят его глаза.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он таким тоном, будто собирается меня отчитывать.
– Я… иду, – только и ответил я.
Он схватил меня за куртку, как за шкирку, и стянул с рельсов.
– С ума сошел ходить по рельсам? Это же опасно.
– Ладно, – сказал я. – Я тогда по краю пойду.
И уже хотел было его обойти, но он прежним жестом, за шкирку, вернул меня на место.
– Мелкий, ты ку-ку? – спросил он. – Куда ты идешь? Почему ты тут один?
Если бы я понял тогда, сколько ему лет, мог бы спросить у него то же самое. Но он казался мне очень, очень взрослым, и я думал, что должен ему подчиняться. Поэтому стоял на месте и виновато смотрел себе под ноги.
– Где твои родители? – снова заговорил он.
– У меня нет родителей, – насупился я.
– А с кем ты живешь?
– С двумя геями, – легко ответил я, радуясь, что теперь можно не скрывать. Теперь можно не бояться, что меня заберут, ведь я сам ушел.
Парень поморщился.
– Хорош прикалываться! Я тебя серьезно спрашиваю: с кем ты живешь?
– С дядей и его парнем, но я называю их отцами.
Он тяжко вздохнул.
– Пипец у современных детей фантазия…
Мы помолчали, разглядывая друг друга. Я привык к темноте и заметил, что он кудрявый и весь в веснушках. И на самом деле не такой уж и взрослый.
– Ладно, пошли. – Он потянул меня за рукав.
– Куда?
– Куда-нибудь. Не оставлять же тебя одного.
Я хотел спросить, почему нельзя оставлять меня одного, но покорно пошел. Все-таки он старший. С другой стороны, я слышал разные истории про людей, которые убивают детей, – может, я как раз влипаю в одну из таких? Но он не казался мне опасным. Хотя Слава предупреждал, что плохие люди часто выглядят как хорошие.
Мир такой сложный… И когда тебе восемь, разобраться в нем невозможно. Но, наверное, оно и неплохо: пусть убьет. Я умру назло всему свету. Пусть помучаются!
– Из-за чего с предками поругался? – спросил он. – Сказали: «Или мы, или комп»?
Лучше бы они так и сказали…
Я промолчал.
– Смотрю, болтать ты не любишь, – заметил парень. – Тогда просто послушай. Я сто раз сбегал из дома, начиная с твоих лет. У меня батя алкаш, бьет мать, но меня не трогает. У нас на стене висит охотничье ружье, я каждый день мечтаю выстрелить ему в голову. И ухожу из дома, чтобы не сделать этого. Мне убивать не страшно, но меня не посадят – сядет мать. Поэтому я просто всегда ухожу.
Я не знал, верить мне ему или нет. Неужели в жизни так бывает?
– У тебя куртка без капюшона, – заметил он.
– Забыл пристегнуть…
– Накинь мою. – Он снял свою куртку, накинул ее мне на плечи и натянул капюшон на голову, а сам остался в одной толстовке.
Я и не заметил, как промок.
– Знаешь, почему я это рассказал? – вернулся он к разговору. – Просто если у тебя дома не что-то похожее, то вернись, ладно? Если они не отбитые алкаши и уроды, то они просто косячники. Все предки – косячники, от этого никуда не деться. Когда ты станешь батей, тоже будешь косячить – может, даже похлеще. Такой круговорот родительских ошибок.