Мысли хаотично крутились в голове, так что сложно было вычленить хотя бы одну. Но я понял, почувствовал, что он хочет сказать. И проникся.
– Ну что? – спросил он. – Пошли домой?
– Я не помню, откуда пришел, – честно признался я. – Я просто шел, шел… И все.
– Адрес знаешь?
Адрес я знал. В моей куртке даже была специальная бирка с названием нашей улицы и номером дома.
Я назвал ему улицу, и он повел меня за руку.
– Почему ты идешь со мной? – спросил я, решив, что к нему можно обращаться на «ты».
– Знаешь, что такое святочный рассказ?
– Нет.
– Это рассказ, в котором путник встречает замерзшего малыша под Рождество и помогает ему.
– Сейчас осень, а не Рождество, – придирчиво заметил я.
Парень пожал плечами.
– Ну и ладно.
Какое-то время мы шли молча. Я и не заметил, как далеко умудрился уйти: мы шли-шли, а рельсы всё не кончались.
У меня в кармане зазвонил мобильный. Сердце куда-то провалилось. Вот что значит – «в пятки ушло».
Я вытащил телефон и посмотрел на экран. Одновременно заметил две вещи: почти шесть утра и звонит Слава.
Парень заглянул в экран.
– «Папа Слава»? – с насмешкой прочитал он. – Ты что, не нагнал про геев?
– Они меня убьют, – только и ответил я, запихивая телефон обратно.
– Не убьют. Ответь.
– Убьют, – упрямо сказал я.
– Брось, какой смысл искать ребенка и потом его убивать? Если бы они и правда хотели тебя убить, то не стали бы искать – считай, избавились без мокрухи.
Хоть я и не понял, что значит «мокруха», но звучало логично. Пока я думал, отвечать или нет, звонок прекратился.
Не сговариваясь, мы повернулись и пошли дальше. Спустя минуту молчания парень спросил:
– Вот серьезно, да? Прям геи?
– Да, – просто ответил я.
Мне не было дела до его любопытства – я переживал личную драму, фантазируя о том, как со мной расправятся по приходу домой.
Телефон снова зазвонил. Парень остановил меня и выдернул его у меня из кармана. Посмотрел на экран.
– Папа Лев… О боже. – И провел пальцем по экрану.
Затем он объяснял в трубку, что «ваш ребенок» у него, что он нашел меня возле рельсов («Да нет, он шел по рельсам!»), что я в порядке, что я назвал свой адрес и мы уже близко, и чтоб они не волновались. Затем вернул телефон мне.
– Пошли. – Он подтолкнул меня за плечо, но я остался на месте. – Ты чего?
– Он очень злой? – спросил я.
– Да нормальный он. Не злой. Обычный папа Лев. – На последних словах он усмехнулся.
Я пошел за ним, но на подходе к дому меня снова сковал страх. Ведь я совершил дикий, безумный поступок, после которого невозможно вот так просто вернуться.
– Да чего ты тормозишь? – нахмурился парень. – Пошли. Твои геи, наверное, уже с ума сходят.
«Твои геи» прозвучало от него так беззлобно, что на секунду я решил, что, возможно, ненависть к таким семьям, как наша, преувеличена. Случайный человек на улице отдал мне свою куртку, утешил меня, привел домой и даже не кинул на съедение крокодилам, когда узнал, что мои родители – геи.
Может, реальность не так уж и плоха?
На крыльце я вернул парню куртку и поблагодарил его. Он потрепал меня по влажным волосам.
– Ну, я пошел, – сказал я.
– Давай, не боись.
– Ага, я пошел, – снова повторил я. И никуда не пошел.
Он усмехнулся. И вдруг произнес:
– Я был сегодня на рельсах, потому что хотел покончить с собой. Так что и ты меня спас.
Я вылупил глаза и, моргая, уставился на него. Он тоже смотрел на меня.
– Это правда, – сказал он. – А про батю-алкаша – нет. Выдумал, чтобы тебя переубедить.
А вот это меня задело. Я почувствовал себя обманутым и нахмурился.
– Все, иди. – Он сам развернул меня за плечи. – Иди и передавай привет Содому и Гоморре.
Я обернулся.
– Кому?
Парень засмеялся.
– Да проваливай уже.
И я пошел к подъездной двери. Но, прежде чем открыть ее ключом от домофона, я обернулся, и мы долгую-долгую секунду смотрели друг другу в глаза.
Напряжение
Дверь мне открыл Лев. Я задрал голову, чтобы посмотреть ему в лицо, и на секунду мне показалось, что ничего не было. Не было никакой ссоры и вообще ничего плохого. Он смотрел на меня привычным супергеройским взглядом, и казалось, что прямо сейчас можно попросить его поднять меня на руки и покружить в воздухе, как это сделал бы Супермен.
Но я посмотрел на его руку, которой он опирался на дверной косяк, вспомнил, как эта рука сжалась в кулак и ударила меня, и опустил взгляд.
Он молча сделал шаг назад, и я зашел в квартиру. Мы ничего друг другу не сказали.
Из коридора я видел кусок зала – Слава сидел на диване и следил за мной взглядом. Но он тоже ничего не говорил. Я думал, они кинутся на меня с расспросами и нотациями, – но ничего подобного.
Они позволили мне молча снять верхнюю одежду в коридоре, и, лишь пройдя в свою комнату, я услышал за спиной шаги. Как обычно, это был Слава. Он выполнял свою обычную роль дипломатического курьера между несговорчивыми державами.
– Как ты? – спросил он, аккуратно закрыв за собой дверь.
Я пожал плечами:
– Нормально.
Он подошел и ладонями повернул мое лицо к себе, оценивая нанесенный ущерб. Но у меня только губа была прокушена. Он тяжело вздохнул и пригладил мои волосы.
– Прости, – сказал он. – Я должен был вмешаться.
Сначала я хотел буркнуть что-то вроде: «Да ничего». Но меня захлестнула обида. Я думал, что сдержусь, что не заплачу, но в итоге бросился к нему. Обнял, уткнулся лицом в рубашку, которая пахла гуашью или еще какой-то краской.
Слава гладил меня по волосам, приговаривая, что все хорошо. Когда я немного успокоился, мы сели на кровать, и он начал вытирать мне слезы тыльной стороной ладони.
Потом сказал:
– Он очень переживал, когда ты пропал. И сейчас очень переживает из-за того, что сделал. Правда.
Я подумал над этими словами. По-честному подумал. Но все равно сказал, и довольно жестко:
– Тогда почему здесь сейчас ты, а не он?
Слава как-то грустно улыбнулся.
– Потому что мне легче говорить о чувствах, чем ему. Но он с тобой тоже поговорит, я обещаю.
Я дернул плечом.
– Да не надо…
– Надо. Вам надо обсудить то, что случилось.
– Не хочу ничего с ним обсуждать.
Слава притянул меня к себе, посидел молча. Потом сказал:
– Он не знал, что все так получится. Не знал, что ты так отреагируешь. Он просто тебя не понял, а ты его. Ты тоже его обидел.
– Значит, ему обижаться можно, а мне нет… – проговорил я внезапно охрипшим голосом.
Слава долго молчал. Я вытер слезы.
– Я знаю, я виноват. Но он из-за этого на меня так… Как будто он меня ненавидит!
– Прости его. Я знаю, что он может быть резким. Это издержки профессии, у него очень тяжелая работа, каждый день ответственность за чужую жизнь. И за чужую смерть. Это огромный стресс, иногда он просто не знает, как им управлять.
– Я-то тут при чем? – буркнул я.
– Ни при чем. Он не прав, он совершил непозволительное. И он знает это. Просто не ожидал, что ты так отреагируешь. Его самого в детстве отец постоянно бил, да и многих так, поэтому он не подумал, что для тебя это будет так травматично.
– Я не «многие»! – с вызовом ответил я.
– Я ему это уже объяснял. Что ты другой.
Я вдруг подумал про веснушчатого парня, которого встретил у рельсов. И спросил:
– Почему мой папа меня ударил, а какой-то чужой человек потом подобрал, согрел и успокоил?
Слава опять тяжело вздохнул.
– Так тоже в жизни бывает…
– Как?
– Когда близкий человек предает, а чужой спасает. Думаю, это был полезный жизненный урок.
Мы посидели молча. Я не смотрел на Славу, но чувствовал, как он на меня смотрит.
– Я думал, что сбегать из дома ты начнешь гораздо позже, – невесело усмехнулся он. – Видимо, ты рано взрослеешь.
– Видимо, – хмуро согласился я.
– Раз так, то я хочу попросить тебя, как мистера Восьмилетнего…
Я чуть улыбнулся на этих словах. А он придвинулся поближе и поймал мой взгляд.
– Помиритесь, пожалуйста. Я уже устал между вами разрываться. Мне тяжело от ваших ссор, потому что я вас обоих люблю.
Его искренность и то, с какой открытостью он сказал мне об этом, меня смутили. Я отвернулся и, подумав, сказал:
– Хорошо. Мы помиримся.
Он поцеловал меня в лоб и вышел из комнаты.
Я решил, что первым со Львом не заговорю. Если он тоже хочет мириться – пусть делает шаг навстречу. Ведь шаг назад, от меня, он тоже сделал первым.
На следующий день после моего возвращения мы словно прикинулись, будто никакого побега и не было. Я не хотел никого изводить специально, но сам не заметил, что, обращаясь ко Льву, невольно начал говорить как Антон.
Например, за обедом я ему сказал:
– Папа, я буду тебе премного благодарен, если ты передашь мне хлеб.
А получив хлеб в руки, ответил:
– Спасибо, это было очень любезно с твоей стороны.
Со Славой же я общался как прежде и сам себе не мог объяснить, что на меня находит в разговоре со Львом.
В течение того дня таких случаев было сразу несколько. Я поддержал беседу родителей о медицине, сказав, что «врач – самая благороднейшая профессия на земле, даже не знаю, что бы мы делали, если бы не эти великие люди». Когда Лев читал очередную книгу по реаниматологии, я пожелал ему приятного чтения и сказал, что потом с удовольствием послушаю его ценное мнение о прочитанном.
За ужином конфликт дошел до предела. После моего вопроса «Не соблаговолишь ли передать соль?» вилка Льва полетела на пол.
– Пошли вы на хрен, – четко сказал он, вставая из-за стола.
Я изображал недоумение, но внутренне злорадствовал.
– Сядь на место, – попросил его Слава.
Он не сел, но на пороге комнаты все-таки передумал уходить и повернулся ко мне.
– Ты что, до конца жизни мне это припоминать собрался? – спросил он. – Ну прости меня! Я не подумал, я идиот, быдло, все время забываю про вашу творческую тонкую душевную натуру!