Слава сказал, что им интересно познакомиться с гей-семьей, которая воспитывает ребенка. Я не понял, что в этом интересного, но пообщаться согласился сразу: мне было очень интересно посмотреть на другую гей-пару, чтобы избавиться от навязчивого ощущения, что мои родители одни такие на целом свете.
Похожими у Гриши и Гоши оказались не только имена, но и внешность. Однажды в каком-то российском сериале я видел образ гея – этакого рафинированного манерного мальчика, но родители сказали мне, что это глупое и неправильное представление, на которое даже не стоит обращать внимания. Однако Гриша был очень похож на того персонажа: он даже оделся в розовое, будто хотел победить в конкурсе на максимальное соответствие стереотипам. В Гоше этого было меньше, но их схожесть друг с другом являлась очевидной.
Они подарили мне куклу. Такую длинноногую красотку, похожую на Барби. И, вручив ее, сказали родителям:
– Надеемся, вы не растите ребенка в глупых гендерных стереотипах, среди машинок и солдатиков. – И оба почти одновременно натянуто улыбнулись.
Серьезно, они будто шагнули в нашу реальность из какого-то ситкома.
Я сдержанно поблагодарил их за куклу, уже прикидывая, на что ее можно обменять. Конечно, фанатом машинок и солдатиков я не был, но и куклы меня нисколько не привлекали.
Когда мы шли до кафе, Гриша и Гоша задавали мне странные вопросы:
– Ну, как ты ее назовешь?
– Никак, – отвечал я.
В девять лет я уже никак не называл игрушки, да и любил их всё меньше и меньше.
– Он у вас такой бука, – елейно произнес Гриша и потрепал меня за щеку.
Я резко – пожалуй, слишком резко – отпрянул от него, отбежал к родителям и схватился за Славину руку.
– Он не любит, когда его трогают незнакомые люди, – пояснил Слава.
– Ой, я вообще сразу заметил, что он у вас очень закрытый, замкнутый. – Тут Гришу понесло. – Это очень-очень плохо, ему нужно раскрепощаться, заводить друзей, иначе как он будет жить дальше? Весь этот дефицит общения приводит к тому, что они потом сидят как затворники, как эти хикки в Японии, и ничего не делают.
– Да замолчи уже… – вдруг негромко, но очень четко сказал Лев.
– Что, прости?
– Ты слишком много говоришь о том, что тебя не касается, не заметил? Закрой рот, – повторил Лев.
Он говорил это очень спокойно; таким же тоном можно было сказать, что сегодня хорошая погода или что Лондон – столица Англии. Но я чувствовал, что если Гриша сейчас ответит, продолжит гнуть свое или нагрубит в ответ, то случится нехорошее. Слава, видимо, тоже чувствовал накал ситуации, а потому мягко встрял в их диалог:
– Не будем ругаться, хорошо?
Эту затею надо было оставить уже тогда, но почему-то мы все-таки дошли до кафе. Ситуацию спасли только Славины дипломатичность и способность перевести разговор на нейтральную тему. Тогда Гриша и Гоша начали говорить о какой-то ерунде: «Сейчас выложу фотку, поставь мне лайк… А потом ты выложи и я тебе поставлю лайк… Только ты первый мне поставь!»
В течение часа, проведенного с ними, возникло ситуаций десять, которые едва не привели к скандалу.
Во-первых, Гоша называл всех нас «котиками»: и меня, и моих родителей. Когда он в третий раз обратился так ко Льву, мне показалось, что у того задергался глаз.
Во-вторых, Гоша с Гришей постоянно пытались нарушить наши личные границы – приобнять, взять за руку, обхватить за талию, а потом говорили: «А че тако-о-ова?»
В кафе нам стало чуть проще: все сидели, и чересчур тактильным Грише и Гоше стало нелегко дотягиваться до совсем не тактильных нас. Особенно это желание всех потрогать выводило из себя Льва: он скидывал с себя их руки, будто что-то склизкое и неприятное. Я так летом скидывал с себя жуков, потому что очень их боялся, особенно летающих.
Когда эти двое пошли за меню, Лев сказал Славе, что он в шаге от тяжкого смертного греха и пожизненного срока за особо жестокое убийство.
– Я даже не думал, что такие на самом деле бывают…
– Все люди разные, – отвечал Слава. – Не похожие на нас, но это не значит, что плохие.
– Они называют меня котиком.
– Зато не медвежонком, – усмехнулся Слава.
Это потому что друг друга эти двое называли медвежатами. Каждый раз, когда один из них обращался к другому «медвежонок», Лев тяжело вздыхал и нарочито закатывал глаза.
У нас в семье такие слова были не приняты. Если родители не использовали имена, то называли друг друга «родной». Но они и меня так называли.
Когда Гриша и Гоша вернулись с меню, первое, что они решили спросить, было:
– Кстати, вы развлекаетесь только вдвоем?
Я подавился своим апельсиновым соком, который пил из трубочки.
– Развлекаемся? – переспросил Слава.
– Ты зачем переспрашиваешь? – возмутился Лев. – Они же сейчас уточнят.
– Просто надеюсь, что я не так понял.
Они и правда начали уточнять что-то не слишком понятное для моего детского мозга, но определенно смущающее моих родителей.
Слава изобразил свою самую доброжелательную улыбку и сказал:
– Слушайте, вы классные ребята, но у нас семья, обычная, классическая, понимаете? Ничего не имеем против ваших привычек…
– Я имею, – перебил Лев.
– Ничего не имеем против ваших привычек, – вкрадчиво повторил Слава, покосившись на него, – но это не для нас, хорошо? А еще, может быть, вы не заметили, но тут наш сын, поэтому…
– А что сын? – хмыкнул Гриша. – Или вы еще одни пуритане, которые собираются до совершеннолетия рассказывать ему, что его принес аист? Не нужно ничего бояться говорить при детях, будущее за сексуальной свободой, а иначе вы загоните его в обычные традиционные рамки, так же как и все эти гетерасики.
Я уже подумал, что всё, шансов уйти без физических повреждений у Гриши не осталось, и покосился на Льва, который, по моим личным прикидкам, должен был уже сорваться, но он смотрел на Гришу с какой-то непонятной улыбкой.
Абсолютно спокойный, он произнес:
– Ребята, вы прямо профессиональные геи. Я всё, конечно, понимаю, но в жизни надо заниматься чем-то еще. Мне вот на дежурство ночью. Поэтому мы, пожалуй, пойдем.
Гриша и Гоша на прощание сказали, что им меня очень жаль. И добавили: «Кстати, ты вылез из вагины». Но это я и без них знал, потому что у меня была энциклопедия про все на свете, включая особенности зачатия и рождения ребенка.
Глядя им вслед, Слава сказал:
– Что-то мне больше не хочется общаться с другими гей-парами.
Лев был с ним солидарен.
– Мне тоже.
Но с одной парой наша семья еще пообщалась. Точнее, не с парой, а с семьей: двумя женщинами и их семилетней дочкой. Однажды они пришли к нам в гости и оказались вполне ничего. Подарили мне настольную игру, не донимали никакими расспросами, не прикасались ко мне и вели себя очень вежливо.
Мои родители тоже вели себя вежливо: я прислушивался к их разговорам из соседней комнаты, и Лев держался очень хорошо.
Я тем временем остался «за старшего», следил за их Дашенькой, развлекал ее и был милым. Хотя она только с виду казалась такой простой и наивной – когда я учил ее строить из конструктора башню, она вдруг предложила:
– Хочешь, покажу тебе, что у меня в трусах?
– Нет, – честно ответил я.
– А ты покажешь, что у тебя?..
– Нет.
– Почему? – Даша обиженно выпятила нижнюю губу.
– Я же не эксгибиционист, – просто ответил я.
Не знаю, поняла ли меня Дашенька, но больше она эту тему не поднимала.
«Эксгибиционист» было самое сложное слово в моем лексиконе на тот момент. Я узнал его, когда прочитал на столбе предупреждение, что такой мужчина водится в местном парке. Думал, оно мне никогда не пригодится, и все ждал случая, чтобы использовать его в разговоре. И вот случай подвернулся благодаря Даше. Осталось дождаться момента, когда можно будет вслух сказать «вдоволь». Вдоволь… Ужасно странное слово!
А с Дашей и ее мамами мы общаться перестали. Оказалось, что схожесть жизненных ситуаций и проблем – не гарантия того, что людям друг с другом будет интересно. В итоге идея дружить гей-семьями была заброшена на веки вечные.
Третий лишний
Однажды мы с бабушкой вступили в сговор. О нем никто не знал, только мы вдвоем. И вообще-то я сначала от него отказался. Она тогда пришла к нам утром: родителей дома не было, а у меня – лето и каникулы перед третьим классом. В общем, я встретил ее один. Она поговорила ради вежливости о моих делах и оценках, а потом вдруг спросила:
– А ты хотел бы с папой познакомиться?
Я ее не понял: чего с ним знакомиться, если мы вместе живем.
– У тебя же есть папа, ты знаешь? – поясняла она, заметив мое недоумение. – Настоящий, тот, от которого ты родился.
Тут я начал ее понимать. Тот, который меня бросил.
– Я не хочу с ним знакомиться, – холодно ответил я.
– Да подожди, не горячись. Он на самом деле очень хороший парень, просто трусливый был по молодости, ну а кто не был? Они тогда только школу закончили, да и время было неспокойное…
– Я не хочу! – твердо повторил я. – У меня есть папа, мне не надо другого! – «И даже два», – мысленно добавил я.
Бабушка быстро-быстро начала открывать свою сумку и вытаскивать оттуда фотографии. Некоторые выглядели уже потрепанными, блеклыми, на них были запечатлены школьники-старшеклассники. Она водила пальцем по фотографиям, на каждой показывая мне одного и того же темноволосого парня.
– Вот он, видишь? Игорь, красавец… Папа твой!
– Не хочу смотреть! – закричал я и отвернулся.
Бабушка меня будто и не слышала.
– А сейчас он хоккеист! Играет в нашей сборной, представляешь? Сама случайно узнала… Связалась с ним, поговорила, и он, между прочим, не против с тобой познакомиться.
Я демонстративно закрыл уши, но бабушка продолжала:
– Зря ты так, любой мальчишка обрадовался бы, что у него папа – спортсмен. Это же очень хорошо для мальчика. Тебе бы точно пошло на пользу, у тебя данные для спорта очень хорошие, а Слава тебя все в театр, на музыку, на рисование…