Тогда я часто слышал, как они переругивались за закрытой дверью (взрослые, не переоценивайте закрытые двери!).
– Ты вообще не стараешься найти с ним общий язык, – говорил Слава раздраженным шепотом.
– Ну извини, я простой человек, до искусства не дорос, – так же раздраженно шептал в ответ Лев.
– При чем здесь искусство? Поговори с ним о том, в чем сам разбираешься.
– О чем? Обсудить с ним сердечно-легочную реанимацию?
– Да что угодно, только прекрати это молчание.
Сердечно-легочную реанимацию Лев со мной не обсудил ни в тот день, ни на следующий. Я и не хотел с ним ничего обсуждать, но Слава переживал – это было видно даже мне.
Я спросил его, когда Лев был на работе и мы обедали только вдвоем:
– Почему ты хочешь, чтобы я дружил с твоим другом?
Слава растерялся. Ответ прозвучал не очень уверенно:
– Мы живем втроем, в одной квартире, было бы неплохо, чтобы мы все общались.
– Это что, навсегда?
Я был очень разочарован. Признаться, я надеялся, что ситуация временная, ведь раньше никакого Льва в квартире не было.
– Да, это навсегда.
– Почему? У него что, нет своего дома?
– Здесь его дом.
– Здесь твой…
– Здесь его дом, – жестко перебил меня Слава.
Я не ожидал от него такого стального тона и почему-то захотел заплакать. Даже глаза намокли, но Славу это не впечатлило. Он продолжил гнуть свое:
– Здесь наш дом. Мой, твой, его. Наш.
Я не знал, что сказать. Боялся, что, если что-то отвечу, этот стальной тон вернется.
Загоняя слезы поглубже, я все-таки проговорил:
– Раньше здесь жил только ты…
– Нет, он и раньше жил со мной.
– Неправда, – с обидой выговорил я. – Когда я тут бывал, его не было. Никогда не было.
Слава перестал есть, отложил вилку. Помолчал какое-то время, потом сказал ровно, спокойнее, чем раньше:
– Я не хотел добавлять тебе стресса, ясно? Ты и так был вырван из привычной жизни, к тому же переживал из-за мамы.
– Я не переживал.
– Переживал, Мики, даже если тебе кажется, что это не так.
На самом деле я не знал, переживал или нет. Мне было тяжело давать определения своим чувствам. И просто из нежелания оставлять за ним последнее слово я повторил:
– Я не переживал…
Слава тяжело вздохнул. До конца обеда мы ели молча.
Нельзя сказать, что Лев мне категорически не нравился. Сейчас я определил бы это как чувство стесненности и неуюта из-за необходимости жить рядом с чужим человеком. Думаю, оно знакомо всем, кому приходилось делить одну жилплощадь с посторонними людьми или дальними родственниками.
К тому же у нас не было совершенно никаких точек соприкосновения. Разве что мы оба любили читать книги. Но я читал «Чиполлино», а он – Булгакова.
Именно Лев придумал то, что я ненавидел больше всего, – режим. Я должен был просыпаться, есть и спать в одно и то же время. Особенно мне не нравилось ложиться в десять вечера, но Слава говорил: «Это еще по-божески». Когда мы жили с ним вдвоем, то смотрели «Симпсонов» и «Южный Парк» до рассвета и никаких режимов не существовало. Но с тех пор, как мы зажили вот так, все поменялось и стало серьезнее. Больше не было никаких мультиков с матом, бессонных ночей и «Несквика» на ужин.
Я подумывал, что еще не поздно изменить свое решение и переехать к бабушке. Только вряд ли она ест «Несквик» и смотрит «Симпсонов», так что смысла в этом было немного.
Пару раз Лев читал мне книги на ночь и делал это абсолютно бездарно. Засыпал я исключительно от скуки, причем не только я, но и Слава – в соседней комнате. Наутро он говорил Льву:
– Не понимаю, как можно читать «Буратино» так, чтобы он звучал будто учебник по квантовой физике…
Лев раздражался:
– Я тебе сразу сказал, что у меня не получится.
Интуитивно я тогда почувствовал, что «не получится» касалось не только чтения сказок на ночь.
Со Славой все было проще: он рассказывал мне про художников, музыкантов и писателей, учил рисовать, ставил пластинки, и все это мне нравилось.
В один из таких дней, когда мы лежали на полу возле патефона, я даже спросил у него, как у всех этих людей получается делать такие шедевры.
– Они талантливы, – объяснял Слава.
– А у меня есть талант?
– Я думаю, что у всех есть талант.
– А какой у меня?
– Пока не знаю. – Слава щелкнул меня по носу. – Но не переживай: талант всегда себя проявит.
– А у тебя есть талант? – не унимался я.
– Да. Я рисую.
– А у Льва есть талант? – Я самодовольно улыбнулся, уверенный, что подловил Славу. Если Лев бесконечно далек от искусства, какой там может быть талант?
Но Слава сразу ответил, не заметив моей иронии:
– Есть. Он хороший человек.
– Это не талант.
– Почему ты так думаешь?
– Это не искусство.
– Еще какое искусство, – серьезно ответил Слава.
Я не принял тот разговор всерьез. «Быть хорошим человеком – это искусство» – звучит как фраза, выдранная из пафосного фильма и не имеющая ничего общего с этим сухим, строгим и замкнутым человеком.
Мысленно я называл Льва занудой – до тех пор, пока мне не довелось узнать, что он супергерой.
Правдивый разговор
Благодаря тому что Слава работал в основном из дома, я не посещал никаких государственных учреждений для содержания детей дошкольного возраста. Лишь изредка, когда меня совсем некуда было деть, я проводил время в частном детском садике, куда можно было закинуть ребенка на пару часов.
Поэтому преимущественно социализировался я на детских площадках. Надо сказать прямо, происходило это со скрипом, потому что другие ребята меня пугали. Как сейчас помню: увидев больше трех детей в одном месте, я прятался за Славину ногу, а слишком настойчивые предложения присоединиться к игре или хотя бы подойти поближе могли довести меня до слез.
Но общение тет-а-тет давалось мне неплохо, а моим частым собеседником на детской площадке стал Илюша, с которым нас приводили туда почти в одно и то же время.
На тот момент мы общались уже целый месяц и повидали в жизни многое. Точнее, повидал Илюша. За время, проведенное с ним, я стал свидетелем того, как он заехал сам себе по носу качелями, как его укусила собака и как он кинул шифер в костер, не отбежав при этом на безопасное расстояние. Я же всегда оставался цел, потому что в наших передрягах был тем, кто стоит за спиной и неуверенно говорит: «А может, не надо?»
Илюшу на детскую площадку приводил отец, целью жизни которого было стремление уничтожить у сына инстинкт самосохранения. Он всегда очень радовался «успехам» сына. Когда Илюша подошел к нему с разбитой от качелей переносицей, отец одобрительно похлопал его по плечу и сказал:
– У-у-у-у, мужи-ы-ы-ык!
Илюша радовался и продолжал размышлять над тем, какой бы еще физической боли ему натерпеться, чтобы порадовать папу. Меня же он считал трусом.
– Ты всегда всего боишься, – говорил мне Илья с нотками презрения.
Как раз перед этим разговором он дразнил собаку, которая укусила его за колено, порвав штаны.
– Тебе нужно в больницу, – ответил я.
– Да мне не больно. – Сказав эту фразу, он даже выпрямился от гордости за себя.
– Не в том дело. Она может быть бешеной.
– И что?
– Ты можешь заболеть.
Илюша хмыкнул и еще раз повторил, что я трус. Тогда я сбил шаг, отстал от него. Специально, чтобы подумать: сказать или не сказать?
Решил сказать:
– Слава говорит, что глупость и смелость – это разные вещи.
Илюша не понял этой фразы и еще раз хмыкнул. Это было признаком того, что он не знает, что ответить.
– Почему ты называешь своего отца Славой? – спросил он.
– Он мне не отец. Он мой дядя.
– А где твой отец?
Тут можно было бы подумать, что я наверняка задавался этим вопросом и раньше. На самом деле он меня мало волновал. Когда обстоятельства складываются так лихо, отсутствие отца кажется мелочью на фоне всех остальных событий. И впервые я осознал, что у всех детей отец есть, а у меня нет, именно тогда – в пять лет, во время этого разговора.
– У меня нет отца, – просто ответил я.
– У всех есть отец. – В голосе Ильи чувствовалась готовность спорить.
– Не у всех. У меня же нет.
– Когда нет отца, значит, он бросил.
– В смысле?
– Отказался от тебя.
Эту информацию было слишком тяжело принять. Что я такого сделал, чтобы от меня отказываться? Я даже этого не помню.
Я решил, что, скорее всего, Илюша сам не понимает, о чем говорит. Он ведь не очень умный. Он собак дразнит и качели раскачивает, стоя позади них.
Поэтому я сказал:
– От меня точно никто не отказывался, его просто сразу не было.
Илья прыснул:
– Так не бывает. Если сразу отца нет, то секса не получится.
– Чего не получится?
Тут, на самом интересном месте, нас и прервали. Грозная фигура Илюшиного папы нависла над нами, сообщая, что пора на бокс. Илья вскинул руки и радостно запрыгал.
– Его собака укусила, – сказал я, задрав голову и пытаясь посмотреть мужчине в лицо. – Надо врачу показать.
Папа Илюши окинул меня насмешливым взглядом и снисходительно покивал.
Сидя на скамейке у детской площадки, вытряхивая песок из сандалий и собираясь домой, я все равно продолжал думать о судьбе Илюши. Рядом сидел Слава, складывая в рюкзак с Микки-Маусом игрушки, и слушал мой вдохновенный рассказ про собаку. Закончив, я спросил:
– Может, ты все-таки скажешь им, что надо к врачу?
Слава улыбнулся и только сказал:
– Хочешь, расскажу про естественный отбор?
Если кто-то забеспокоился об Илюше, то спешу сообщить, что он в порядке, вот только после удара качелями носовая перегородка у него так и осталась искривленной.
А у меня так и остался осадок после того разговора, и тревожные мысли об отце, который почему-то решил от меня уйти, поселились в моей голове. Смутно я начинал догадываться, что если бы у меня был отец, то после смерти мамы я остался бы с ним. Но его не оказалось рядом, и я, как говорила бабушка, «повис в воздухе».