Илья неприятно прищурился. Резко обойдя свою парту, он приблизился ко мне почти вплотную.
– Что ты сказал?
Собирая в кулак остатки храбрости, я спокойно (очень спокойно!) произнес:
– Ты слышал, что я сказал.
Это сработало: он немного отошел от меня, будто передумав драться. Я мысленно выдохнул, но внешне в лице не изменился.
Илья, однако, не привык проигрывать в спорах.
– А почему ты его защищаешь? – усмехнулся он. – Ты тоже гомик? Вы парочка?
Это меня уже не задело: Илья регулярно таким образом сводил всех, кто ему не нравился. Я был уверен, что в словесном поединке он мне не соперник: он слишком туп, чтобы найти мое больное место.
Но тогда именно тупость и помогла ему это сделать.
– Хотя у тебя, наверное, папаша гомик, – сказал он.
Кажется, я чем-то себя выдал, потому что, глянув мне в глаза, он вдруг обрадовался и продолжил:
– Ну да, все сходится: матери нет, отец не женится, а его сын защищает пидорасов.
– Меня не задевает твой низкосортный юмор, – выдавил я из себя. – Ты реально не в себе. Что тебе всюду мерещится?
– С вами живет какой-то мужик, – выдал он. – Он мне тоже мерещится?
У меня внутри все похолодело. Стало душно.
– Он приходил, когда ты тут чуть не сдох, – продолжал Илья. – И пару раз забирал тебя со школы.
Я убеждал себя, что должен оставаться невозмутимым. То, что говорит Илья, ничего не доказывает. Кто угодно может забирать ребенка из школы – любой родственник, и, пока я хладнокровен, ко мне не подкопаешься.
Но это была только разумная часть меня. Маленькая и незаметная. Я же чувствовал, как реальность куда-то ускользает, и слышал Илью будто через толщу воды.
– Теперь понятно, почему ты защищаешь пидоров. Это ты семью свою так защищаешь, – смеялся Илья. – Слушай, а ты тоже спидозный? Педики же все спидозные, они тебя, наверное, уже заразили.
И вдруг все исчезло. Тревога, посторонние мысли, переживания – все. Меня охватило какое-то леденящее спокойствие и ясное осознание того, что нужно сделать.
Передо мной на столе лежал молоток. Сжав его рукоять в руке, я сообщил Илье совсем буднично:
– Я тебя сейчас убью.
В голове у меня все помутилось. Я точно знаю одно: я замахнулся, но молоток, наверное, кто-то у меня выхватил. Тогда я начал бить Илью кулаками. Не знаю, дрались ли мы стоя, помню сразу: он лежит, я нависаю над ним; держу одной рукой за рубашку, а второй замахиваюсь и бью, бью, бью. Много раз подряд. Он заплакал, но в какой-то момент перестал, а я все равно не останавливался. Сразу несколько рук схватили меня, поставили на ноги, и даже тогда я несколько раз пнул его в живот. И пинал бы дальше, если бы кто-то не оттащил меня в сторону.
Пока я бил его, я повторял:
– Я убью тебя. Я убью тебя. Я убью тебя.
Это я точно помню.
Когда меня отшвырнули, я сел за парту, в которую врезался. Пытался отдышаться, оценить обстановку. Были шум, толпа, крики. Из соседнего кабинета прибежали девочки.
Кто-то тряс меня за плечо.
Кто-то что-то гневно требовал.
У Вилены дрожали губы, и она постоянно повторяла:
– Вызовите скорую. Вызовите скорую…
Вдруг стало тихо, ребята расступились.
– Объясните мне, что произошло! – раздался звонкий голос нашей классной. – Немедленно!
Вилена, теми же дрожащими губами, произнесла:
– Ирина Борисовна… Мики…
Все посмотрели на меня.
Я посмотрел на свои руки.
Чья на них была кровь – моя или Ильи, я теперь уже не знаю.
Урод
В кабинете школьного инспектора был стойкий канцелярский запах. Инспектор сел за необжитый стол, начал раскладывать перед собой какие-то бумаги. Справа от меня сидела психолог, слева – Слава.
Инспектор посмотрел на меня в упор. Я на секунду поднял глаза и снова опустил их. Принялся оттирать с рук уже засохшую кровь.
– Давно у тебя с ним стычки? – Это он про Илью.
– У нас с ним не было стычек.
– А с кем были?
– У меня? Ни с кем. У него – с Антоном.
– Давно?
– Всегда.
– То есть ты не помнишь, когда они начались?
– То есть они были всегда.
Инспектор странно усмехнулся и что-то отметил в своих бумагах.
– Дрались раньше?
– Нет.
– Он тебя первым никогда не бил?
– Пару раз пытался.
– А ты с кем-нибудь еще раньше дрался?
– Нет.
Инспектор как-то странно развел руками и посмотрел на психолога. Она едва заметно кивнула ему и заговорила со мной очень мягко:
– Мики, а ты раньше делал что-нибудь импульсивное от злости или обиды?
Я честно подумал. И сказал:
– Да.
– А что ты делал?
Мне вспомнилось знакомство с моим биологическим отцом.
– Когда меня один человек обидел, я полкомнаты разнес. Костяшки сбил от злости. Во мне как будто что-то годами копится, а потом выплескивается. Я еще из дома убегал…
– Мики, – прервал меня Слава. – Что ты несешь?
– Разве я вру?
– Ты себя каким-то психопатом выставляешь.
Инспектор перебил нас, сказав Славе:
– Я потом послушаю вашу версию. – И обратился снова ко мне: – Ребята сказали, ты молоток взял. Ты помнишь это?
– Да.
– А что ты хотел сделать?
– Убить его. Я ему так и сказал.
– То есть ты осознанно взял молоток и осознанно хотел его ударить?
– Да.
Инспектор неожиданно рассердился:
– Да с чего бы ты решил на трезвую голову его убивать?!
– Но с чего-то же решил, – спокойно ответил я.
– В состоянии аффекта! Ты не понимал, что делаешь!
– Я понимал.
Он обессиленно откинулся на спинку кресла. Хмыкнул:
– Ты зачем из себя потенциального убийцу корчишь? – И перевел взгляд на Славу: – Ну и что мне с ним делать?
– Это все равно от моего ответа не зависит, – хмуро заметил Слава. – Я понимаю вашу логику. Он избил одноклассника – значит, он и виноват. Конечно, вы учтете обстоятельства, я же вижу, как вам хочется, чтобы это было состояние аффекта… Но в итоге он все равно будет выставлен единственным виновником, его поставят на учет и обяжут ходить к психологу, что бы я вам тут ни сказал.
– Вы сами сказали: он избил одноклассника. Мне это следует скрыть или исказить?
– Я хотел бы, чтобы вы постарались увидеть картину целиком. – Слава вздохнул. – Я вам нужен еще?
– Несколько слов: как рос, как учился, какой характер, с кем дружил?..
Мне сказали подождать в коридоре.
Я вышел и встал у окна. На улице шел дождь. Странно, что мир остался таким, как прежде, несмотря на то что только что произошло.
Еще недавно в школьном дворе стояла машина скорой помощи, куда Илью погружали на носилках. У него было так окровавлено лицо, что у классухи началась истерика. Вся в слезах она закричала на меня:
– Урод! Ты урод! – И плакала, и повторяла, что я неадекватный, что триста ножевых в состоянии аффекта – это про таких, как я, что я свою жизнь закончу на нарах, потому что от ревности прирежу жену.
Когда инспектор повел меня в свой кабинет, будто арестованного, младшие школьники шарахались от меня как от прокаженного. Я был весь в крови: руки, рубашка, даже лицо. Я пугал их. А инспектор сказал:
– Мы вечно носимся за отъявленными хулиганами, хотя бомба замедленного действия сидит в подобных личностях.
И еще:
– Если бы мы были Америкой, ты стал бы школьным стрелком.
Родители приехали вместе, но разговаривал со всеми только Слава. Это не очень хорошо. Слава хуже переносит стресс и эмоциональные ситуации, лучше бы со мной пошел Лев. Но так было нельзя.
Когда мы вернулись домой, я хотел остаться один, но пришла Лена. Я даже переодеться не успел. Долго сидел и смотрел в одну точку, а потом пришла она.
Вообще-то я чувствовал, что она придет, но не был уверен, что хочу этого. Я боялся.
Не знаю, кого она надеялась увидеть, но, видимо, не меня. Я сидел, мрачный и уставший, а она как-то растерянно смотрела с порога. Потом прошла и села на кровать.
– Ты не виноват, Мики.
– Не надо, – ответил я.
– Что «не надо»?
– Говорить так. Не надо меня оправдывать. Я плохо поступил.
– Потому что не струсил?
– Ты ничего не знаешь, – огрызнулся я.
– Все знают, а я – нет?
– Ты не видела его. – Меня передернуло, когда перед глазами снова возникло окровавленное лицо Ильи. – Ты не видела, что я с ним сделал; я был как тупое жестокое животное.
– Мики, он – урод.
– Это я урод.
– Ты его всегда терпеть не мог.
– Я хуже, чем он.
– Да он постоянно ко всем лез! Он Антона с первого класса изводит! Он сволочь.
Я упрямо возразил:
– Он не сволочь.
– Сволочь!
– Он не совсем плохой.
– Как это?
– Совсем плохих людей не существует.
– О, может, и Чикатило был не совсем плохим человеком?
Я снова поморщился.
– Чикатило был не человек. Он маньяк. Я с тобой о людях говорю, а не о маньяках.
– В классе никто тебя не осуждает. Все понимают, один ты против самого себя.
– Они дураки.
– За тебя даже Костя. Он что, тоже дурак?
– То, что Костя математику знает, не значит, что он не дурак…
Я поднял голову и, начав разглядывать Лену, как будто впервые увидел ее по-настоящему. Она выдержала мой взгляд, не отвела глаза.
– Какая ты…
– Какая?
– Я думал, что никого нет лучше тебя. А ты… за жестокость.
До сих пор я был апатичен и погружен в себя, но это осознание меня немного оживило.
Лена сказала:
– Я не передумаю. Жаль, что у тебя отобрали молоток.
Меня снова передернуло.
– Кошмар…
Но она уже начала злиться.
– Я думала, ты храбрый, а сейчас вижу какого-то размазню! Вот это кошмар!
Я тихо сказал:
– Иди домой.
Она вскочила. Резко повернулась, пошла к двери. У дверей притормозила – ждала, что я ее окликну. Но я не стал.
Когда она ушла, мне почему-то захотелось поговорить со Львом.
Он сидел в зале и, похоже, как и я недавно, смотрел в одну точку. Я приблизился. Тогда он перевел взгляд на меня, но ничего не сказал. Я тоже молчал. Когда наши глаза встретились, он переменился в лице, будто чем-то взволнованный. Он встал, подошел ко мне и обнял меня за плечи.