– Нет, у нас курить нельзя, – ответил ему Лев из соседней комнаты. – Особенно девятилетним.
А третий повод был вообще высосанным из пальца. Мы сели обедать, и оказалось, что Ваня за столом растопыривает локти в стороны. Лев на это смотрел, смотрел, потом все-таки сказал ему:
– Убери локти со стола.
– Зачем? – спросил Ваня.
Перед тем как спросить, он еще набил себе рот хлебом, так что прозвучало это вообще неразборчиво.
– Это неприлично.
Ваня начал бубнить в ответ, что ничего такого вообще-то не сделал, но Лев прервал его:
– Сначала прожуй, потом говори.
Ваня, кажется, проглотил все сразу, не жуя, и с возмущением спросил:
– Вам что, мешает? Вы же с другой стороны стола!
– Мики мешает, – заметил Лев. – Да?
Он вопросительно посмотрел на меня. Я сидел рядом с Ваней и не знал, мешают мне его локти или нет. На самом деле я даже не замечал их, мне не сложно было просто подвинуться в сторону, да и места много не требовалось. Но если бы я сказал, что не мешают, то тут же пришел бы в немилость за то, что помешал проведению педагогической беседы. Поэтому я кивнул.
Тогда Ваня посмотрел на меня как на предателя. Смотрел-смотрел, хмурился, дышал как паровоз, а потом вскочил и ушел в мою комнату.
Я разозлился. На Льва.
– Ты что, специально? – злым шепотом спросил я.
– Я указал ему на манеры.
– Какие манеры? Он из детского дома, а не из института благородных девиц.
Мне и вправду казалось, что Лев специально так общается с детьми. Он и меня постоянно так выбешивал в начале нашего знакомства. Будто прямо старался…
До вечера Ваня еще много раз умудрился накосячить. Не помыл перед едой руки, пил чай прихлебывая, трогал медицинские книги Льва без разрешения, три раза пожаловался, что хочет курить, а увидев по телевизору сюжет про какого-то алкоголика, с интересом принялся рассказывать, как стащил у охранника бутылку водки и каким было его первое похмелье.
После истории про водку я подумал, что шансов уже не осталось. Сталкиваясь с нашими недоумевающими и неловкими взглядами, Ваня тоже начинал это понимать. Хотя мне казалось, что, познакомившись со Львом, он и сам откажется с нами жить.
Но вечером я нашел его в своей комнате в слезах. Он свернулся калачиком на моей кровати и бесшумно плакал.
– Ты чего? – Я сел рядом.
– Я не нравлюсь ему. Вы меня не заберете. – И еще сильнее заплакал.
– Время еще есть.
Ваня всхлипнул:
– Я делаю все, что могу.
– Ладно, давай перейдем к плану «Б».
– Какой еще план «Б»?
– Не знаю, – честно признался я. – Еще не придумал.
– У меня тоже есть мозги для придумывания.
– Вот и придумывай со мной.
Я пытался вспомнить, что может впечатлить Льва. Сам я его вроде бы ничем не покорял. А что ему нравится, кроме белых рубашек и медицины?
Медицина! Я вспомнил, как после нашей ссоры со Львом примирение наступило из-за моего приступа астмы. И сказал Ване:
– Может, тебе начать умирать?
– Зачем? – испугался он.
– Он врач. Его впечатляют умирающие люди.
Ваня посмотрел на меня круглыми глазами, и я добавил:
– Не бойся, он тебя спасет.
– А как я начну умирать?
– Не знаю. Вообще-то если тебя сейчас умирать не тянет, то вряд ли начнешь… Слушай! – Меня вдруг озарило. – Может, не обязательно умирать по-настоящему? Начни притворяться.
– Как это?
– Я научу тебя убедительно задыхаться. Я знаю, как это.
– Но я не хочу, чтобы меня похоронили.
– Да это же понарошку!
– Как игра?
– Да. Только серьезная игра. Без смеха.
Вообще-то я думал, что симулировать – легко. Я сто раз так делал, только не перед Львом, а перед школьной медсестрой, чтобы отпроситься с уроков. Мой организм меня здорово слушался: когда я хотел, чтобы у меня поднялось давление, то заставлял себя волноваться. Специально думал о какой-нибудь тревожной ерунде, чтобы сердце в груди забилось быстро-быстро, а потом шел в медкабинет, и тогда отметки на тонометре были не ниже ста сорока. Это всегда работало. Я вообще хорошо понял, как работает мой организм: знал, как мне стать бледным, красным, мокрым, горячим… Почти все в моем теле отзывалось на нервные переживания, а как специально довести себя до нервного исступления, я отлично понимал.
Но Ваня, похоже, так не умел. В его исполнении астматический приступ напоминал эпилептический припадок, а уж чтобы симулированные судороги отличить от настоящих, и медицинского образования не нужно. Все это очень походило на дешевый спектакль, а потому я понял, что план «Б» провалится.
– Ладно, Вань, прекращай, – прервал я его старания. – План отменяется.
– Непохоже? – спросил он.
– Угу, – кивнул я.
– Что тогда делать?
– Есть еще завтра. Просто делай все так, как он говорит. И не спорь.
А на завтра был запланирован поход в театр. Я специально выбрал мюзикл как легкое и ненапряжное представление, потому что боялся, что серьезную драматическую постановку, поставленную по какой-нибудь русской классике, Ваня просто не высидит.
Оказалось, что в театр детдомовцев никогда не водили. Поэтому пришлось дать Ване короткий инструктаж о правилах поведения:
– Там нельзя шуметь, бегать, вставать с кресла, громко что-то комментировать и есть во время представления. Это понятно?
– Понятно, – бодро кивал Ваня.
Оставалось самое сложное.
– Какие вещи ты с собой взял?
Ваня взял с собой джинсы, выцветшую футболку с Человеком-пауком и растянутую толстовку. Черт…
Увидев мой растерянный взгляд, он спросил:
– В театр так не пускают?
– Пускают, – ответил я. – Но Льву не понравится.
За это время Лев даже Славу приучил ходить в театр в рубашке. Правда, джинсы Слава при этом все равно носил рваные и кеды переодевать отказался.
Я полез в шкаф, на самую верхнюю полку, где хранились вещи, из которых я вырос. Долго пытался найти хоть какую-нибудь рубашку и все, что находил, кидал Ване:
– Меряй.
Начался настоящий показ мод. Ваня крутился перед зеркалом и театрально расхаживал туда-сюда. Часть рубашек оказалась ему большой, и плечи некрасиво висели, часть – маленькой и тесной. В конце концов мы подобрали идеальный вариант – белую.
Джинсы Ване я разрешил не менять, но вспомнил про обувь.
– У тебя с собой только те кроссовки, в которых ты вчера прошелся по луже?
Ваня кивнул. И поспешно добавил:
– Но они высохли!
– Не в этом дело, – нахмурился я. – Их теперь в приличный вид только стирка приведет. И то не факт… Какой у тебя размер ноги?
Вообще-то я даже нашел ему классические туфли, которые носил в начальной школе под костюм. Но когда Ваня надел их с джинсами, мой внутренний Сергей Зверев взбунтовался от дикости такого сочетания. И я нашел ему кеды. В детстве кеды рвались на мне раньше, чем успевало закончиться лето, так что и эти оказались потрепаны жизнью.
– Они ведь тоже старые и некрасивые, – заметил Ваня.
– Ты не понимаешь. Сейчас так модно.
Когда Ваня встал перед зеркалом в моей одежде, я вдруг подумал, что его лицо больше не кажется пыльным. Обыкновенное такое лицо, ребячье. Наверное, это старая детдомовская одежда оставляет на нем какой-то отпечаток неуютного сиротства, а вот так – совсем не отличишь от любого другого ребенка. Разве что глаза выдают.
Ваня перед Львом и правда будто притих. Старался ничего не говорить первым, даже в машине со мной не разговаривал. Я видел, как тяжело ему дается это молчание. Да еще и театр находился прямо на территории парка с аттракционами, а он на них, наверное, никогда и не катался. При виде жалкого подобия американских горок глаза у Вани распахнулись широко-широко. Думаю, ему очень хотелось выругаться от восхищения, но он сдержался.
А внутри, в вестибюле, я его потерял. И даже не сразу это заметил. Мы вроде бы все вчетвером разглядывали афишу на предстоящий месяц, и он вроде бы крутился где-то рядом, как вдруг Лев спросил:
– Где Ваня?
Я обернулся, но его нигде не было. Пошел искать, а людей вокруг куча, и дети снуют туда-сюда, тоже все в белых рубашках, и каждый второй похож на Ваню. Заиграла музыка. Я сначала не придал этому значения, даже разозлился на нее – чего она играет, когда у меня такая ситуация!
Но музыка была живой, то есть ее играли на инструменте, причем где-то рядом. Я почему-то пошел на этот звук и дошел до рояля, стоявшего в центре вестибюля. Рояль был старинный, блестящий, черный. А за ним – Ваня! Сидит и играет, как настоящий музыкант, только без нот, какую-то очень знакомую мелодию.
Я обернулся. Ко мне медленно подошел Лев, тоже удивленный зрелищем. Но это были только цветочки. Ваня вдруг поднял голову, посмотрел на нас и ангельским таким голоском пропел:
Эх, дороги, пыль да туман,
Холода, тревоги да степной бурьян…
Вот что за песню он играл. А пел он так, что невозможно было поверить, что этот же самый мальчик все время грязно ругается. Тогда, в белой рубашке и за роялем, он казался учеником консерватории из семьи интеллигентов, настоящим юным гением с великим будущим. Мы со Львом даже несколько раз переглянулись, будто пытались удостовериться, что оба это видим и слышим.
А когда Ваня доиграл, он закрыл крышку рояля и сказал своим привычным тоном, разве что не сплевывая:
– Ну, вот так вот, че…
– Ты музыкой занимаешься? – спросил Лев.
Ваня ответил, глядя в пол и будто признаваясь в чем-то постыдном:
– Ну, так, немного…
Потом он коротко пояснил, что прежняя учительница по музыке с ним занималась, а потом пришла новая, и она больше не разрешает ребятам самим играть на пианино, вот он уже год и не играл.
Год не играл, а сейчас, так, с ходу, чуть ли не целый концерт исполнил!
И я спросил:
– А Queen сыграть можешь?
Вопрос, конечно, был глупый. Откуда ему знать эту группу? Как я и ожидал, Ваня ответил: