восстановить обычную уравновешенность.
— Ты меня любишь, Клава? — взволнованно спросил он.
— Ну конечно, — ответила она простодушно.
Полюбив ее — это случилось сразу после войны, когда Немиров перед отпуском заехал в Ленинград да так и застрял на весь отпуск возле Клавы, — он думал, что знакомство Клавы с заводской жизнью сблизит их. В общем, так и вышло. Клава заинтересованно слушала его и порой давала очень дельные советы, даже научила его серьезней и глубже вникать в вопросы экономики. Немирову было интересно узнавать от Клавы жизнь другого завода изнутри, тем более, что Саганский не любил «выносить сор из избы» и своими бедами и тревогами ни с кем не делился. Но когда Григорий Петрович попробовал через жену проверить ход дела с отливками, Клава тактично уклонилась: «Ты съезди к Саганскому, на месте узнаешь лучше, — и лукаво добавила: — Я ведь тоже, представитель завода-поставщика».
Всем остальным она делилась с мужем охотно. Но получилось так, что с каждым месяцем Немирову было все трудней откровенно высказывать Клаве свои мысли. Его первые шаги на новом месте Клава одобрила, его планы восхищали ее. Но у Клавы была слишком хорошая память. Иногда она возвращала его к тому, что он говорил ей несколько месяцев назад, спрашивала: «Ну как, получилось?» Напоминание было полезно, но признаваться в том, что он забыл или не сумел осуществить свои смелые намерения, не хотелось. А с каждым месяцем неосуществленных намерений набиралось все больше. Знакомясь с заводом, он был убежден, что быстро наладит его. За спиной Немирова стояли его опыт и слава, приобретенные в годы войны на Урале. Уверенный в своих силах, он строго и даже презрительно критиковал своего предшественника за узость, делячество и мягкотелость.
«Однако он вытянул военное производство в самое трудное время», — недовольно замечала Клава.
Да, заслуги у предшественника Немирова были немалые, но у него не хватило знаний и энергии, чтобы повернуть предприятие к новым, послевоенным задачам.
Григорий Петрович принялся за дело с большим подъемом, но перестроить и наладить работу огромного завода с многообразным производством оказалось труднее, чем представлялось со стороны. Монтаж и освоение нового оборудования затягивались, хотя Немиров днем и ночью «нависал» над монтажниками, не давал покою начальникам цехов и мастерам, не жалел денег на повышение квалификации рабочих и обучение новичков. Громоздкая машина управления скрипела, хотя Немиров смело переставлял работников: одних выдвигал, других снимал или понижал в должности, добивался перевода знакомых инженеров с Урала, подстегивал людей приказами и выговорами.
Оглядываясь на сделанное, он видел, что достигнуто многое. Завод вышел из периода восстановления, развернул производство, начал уверенно набирать темпы. Оставалось как будто только отточить, отработать всю систему руководства и планирования, подтянуть отстающие участки, добиться ритмичности... Но в это время министерство пересмотрело программу завода и полностью сняло с производства хорошо освоенную серийную оборонную продукцию, за счет которой было всего легче выполнять и перевыполнять план. Вместо нее заводу поручили освоить выпуск новых и технически сложных изделий. И, что совсем подкосило на первых порах Немирова, министерство отказалось от довоенного типа турбин и предложило перейти к выпуску турбин более мощных и сложных, являвшихся новинкой турбостроительной техники.
Как это усложнило положение директора! Большая и кропотливая организационно-подготовительная работа мало кому известна, а наглядных достижений нет. Сколько трудного возникает ежедневно, и все идут к директору: он должен решить, помочь, обеспечить, найти выход — на то он и директор! Руководители цехов нервничают и предъявляют, подобно Любимову, множество требований. Рабочие ворчат на разные неполадки и склонны винить во всем неповоротливое начальство.
А твои сознание и совесть не позволяют тебе ни отказаться от самой трудной задачи, ни просить отсрочки, — да какие могут быть отсрочки, когда кругом все кипит и бурлит, когда с каждой газетной полосы взывают к тебе победы твоих товарищей: не отставай, уважение народа и слава — тем, кто умеет идти вперед, преодолевая все препоны.
Кому тут пожалуешься? Даже жене не скажешь, что порой не под силу груз. Вскинет брови, недоверчиво воскликнет: «Тебе-то?»
Сидя один перед опадающим в камине пламенем, Немиров насмешливо вздохнул: ох, далека победа, далека слава! Вот-вот придет обращение краснознаменцев, а тогда все во сто крат усложнится. Он будто видел это обращение, напечатанное жирным газетным шрифтом: «Мы вызываем вас, славных ленинградских турбостроителей...» Да, что-нибудь в этом роде! Как отвергнешь? А если не отвергнешь, как выполнишь?..
Григорий Петрович смотрел на медленно угасающие среди золы красные пятна углей, и вдруг поймал себя на мысли, возникшей еще во время разговора с министром и, видимо, тайно угнездившейся в мозгу. Министр сказал тогда, успокаивая и подбадривая: «Во всяком случае, первая очередь Краснознаменки должна быть пущена к осени...» Значит, вторую очередь можно и оттянуть немного?.. Мелькнувшая успокоительная мысль была тотчас же отброшена. А вот сейчас вылезла и зашептала: «Под праздничное настроение по случаю пуска первой очереди тебе простят задержку второй... ну, не намного, месяца на два-три...»
Григорий Петрович поднялся, закрыл трубу камина, энергично прошелся по кабинету, разминаясь и разгоняя дурные мысли. Вот еще, приберегать подобную лазейку! Да и буду ли я доволен, если мне позволят укрыться в ней? Нет, сам себе противен буду, заскучаю и увяну, как если бы меня вдруг назначили руководить артелью «Метбытремонт»... Значит, к черту слабость!
Он надеялся, что Клава освободилась, но Клава сидела за своим столом, погруженная в работу. Григорий Петрович постоял перед книжным шкафом, выискивая, что бы такое почитать. Но читать не хотелось.
И вдруг он понял, чего ему хочется. Повеселев, накинул пальто, шапку, тихонько, как убегающий из дому школьник, вышел из квартиры, стараясь не хлопнуть дверью.
В проходной завода одна из молодых охранниц недоверчиво взяла его пропуск, старательно прочитала, покраснела и сказала:
— Ох! Проходите, пожалуйста.
Немиров слышал, как она фыркнула за его спиной и громким шепотом сообщила подруге:
— Директор! Честное слово, никогда не скажешь.
Тих и пустынен был заводской двор. По фасаду заводоуправления светилось всего несколько окон. Немиров вошел в полутемный вестибюль и зашагал по неосвещенному коридору «на огонек».
Из кабинета начальника снабжения неслись странные звуки. Не то мужской, не то женский голос мурлыкал:
Мы красна-я кава-ле-рия, и про нас
Ta-ти-та-ри-та-ти-та-та ведут рассказ...
Немиров открыл дверь. Начальник снабжения сидел один в кабинете, в мягкой домашней куртке, с папиросой в зубах. Увидев директора, он отложил папиросу, но клочок дыма, запутавшийся в его всклокоченных волосах, еще курился надо лбом.
— Вам бы в оперу, а не снабжением заведовать, — сказал Немиров, с нежностью глядя на этого человека, обложенного листками нарядов, заявок и телеграмм. — Почему работаете сегодня?
— Привожу все к одному знаменателю, — охотно пояснил начальник снабжения, отлично знавший тайное пристрастие директора к людям, которых и в выходной день будто магнитом тянет на завод.
— Ну, ну... А баббит для турбинного достали?
— Экое дело! — притворно удивился начальник снабжения. — Любимов нажаловался? Из-за моего баббита у него турбину затирает!
В плановом отделе две машинистки перепечатывали отчет. Каширина, конечно, не было, и это рассердило Немирова: засадил девушек на все воскресенье за машинки, а сам вола вертит! Не думая о том, что и Каширин мог взять работу на дом — хотя сам же никак не поощрял этого, — Немиров сравнил своего плановика с Клавой и позавидовал Саганскому: вот у кого плановик отдается делу всей душой! Клава небось спины не разгибает, а этот пожилой толстяк никогда не переработает лишнего... Впрочем, справедливо ли это? Пусть он неповоротлив, зато опытен, аккуратен, исполнителен. Еще через минуту Немиров уже думал, шутливо обращаясь к Саганскому: да-с, уважаемый, мой Каширин уже и отчет на машинку сдал, а ваша Клавдия Васильевна еще только пишет!..
Непривычная тишина стояла на всей территории завода, но Немиров знал: в опустевших корпусах идет своя особая, тоже напряженная и деловая жизнь. В механическом цехе копаются у разобранного станка ремонтники, их и не разглядишь сразу, но без их воскресного труда сорвется завтрашний выпуск. В цехе шахтного оборудования замешивают бетон, заливают фундаменты: идет подготовка станков для новой бригады скоростников. А в инструментальном царство маляров. Евстигнеев настоял-таки на своем: заново белит стены и красит станки светлой краской — культура производства, хоть в белых халатах работай, хорошо!
Было приятно подойти к Евстигнееву, как всегда приятно встретиться с человеком, которому помог удовлетворить заветное желание. Евстигнеев стоял на стремянке, зажав в зубах винты, и что-то исправлял на электрораспределительном щите.
— Ты бы еще малярную кисть взял, начальник цеха! — сказал Немиров, сам умевший делать многое и уважавший это умение у других.
— Не звать же монтера из-за такой малости, — смущенно пояснил Евстигнеев и слез со стремянки. — Смотрите! — сказал он восторженно. — Не узнать цех, а? Красавец!
Он угостил директора «звездочкой», и Немиров с жадностью затянулся едким дымком: он не курил со вчерашнего дня.
— Теперь цветы разводить будешь?
— И буду! — воскликнул Евстигнеев. — Обязательно разведу. У меня уже и садоводы нашлись!
И вдруг без паузы и без перехода обиженно заявил:
— А Воловика, Григорий Петрович, как хотите, не отдам! Это что же такое? Моего лучшего стахановца, рационализатора... да он мне уже на восемьдесят пять тысяч экономии сделал своими изобретениями! Вырастил стахановца, взлелеял, в мастера выдвигаю — и ни с того ни с сего отдавай Любимову? Не отдам! Пусть своих выращивает.