— Что за беспорядок? Безобразие! — сказал он подбежавшему Гаршину.
— Начали установку диафрагм, — отпихивая доску еще дальше, невозмутимо сообщил Гаршин: он знал, что это сообщение разгонит недовольство директора.
— Поступили? — обрадованно воскликнул Григорий Петрович.
— Все до единой!
Повеселев, директор остановился и окинул взглядом знакомую и любимую им картину завершающих работ, когда машины как единого целого еще нет, но уже вырисовываются ее основные формы и особенности.
Он подошел со стороны цилиндра низкого давления — самой объемистой части турбины. Цилиндр только сегодня «накрыли»; его крышка, похожая на четыре сросшихся вместе купола, была еще охвачена тросами, и кран нависал над нею, готовый в любую минуту поднять ее в воздух. Каким внушительным выглядел цилиндр! Внушительным и все же легким, может быть потому, что был окрашен светлой краской, или потому, что конструкторы нашли самую целесообразную форму.
Внутри цилиндра звучали голоса и постукивали молотки. Григорий Петрович заглянул в одно из отверстий. Качающийся свет переносной лампы выхватил из темноты часть тяжелого колеса с поблескивающими лопатками и озабоченные лица сборщиков.
— К завтрему отцентруем, Григорий Петрович! — раздался из утробы цилиндра глухой голос, и в отверстии появилась голова с белым клинышком седой бородки — мастер сборки Перфильев.
Ловко подтянувшись, Перфильев втиснул свое тело в узкое отверстие и выбрался наружу, хватаясь за трос, за головки болтов. Через минуту он здоровался с директором, по заводской привычке подобрав к ладони замасленные пальцы и протянув для пожатия запястье.
Поглядывая на Гаршина и на приближающихся Любимова и Полозова, которым цеховой «телеграф» уже донес о появлении на стенде директора, старый мастер выложил все свои заботы и сомнения. Директор знал — для Перфильева сборка турбины что песня; одна деталь должна следовать за другой в установленном порядке и ритме, всякое нарушение привычного строя коробит его, как фальшивая нота.
— Ротор, ротор не подвел бы! — повторял он, радуясь, что цеховое начальство выслушивает его при директоре.
— Так ведь кончает Коршунов последнее колесо, — успокоил его Любимов. — Мы как раз от него. Поторопили.
— И не надо больше торопить его, — вдруг раздался голос Диденко, и парторг высунулся в отверстие цилиндра. — Что он, не понимает? Только нервы ему треплете поторапливаньями!
Немиров, усмехаясь, развел руками. Что ты будешь делать! Когда начинается сборка турбины, Диденко при первой возможности спешит на стенд, крутится среди сборщиков, а порой и подсобляет им.
Диденко умело, со всеми ухватками старого монтажника, вылез из цилиндра и присоединился к собравшимся.
— Не утерпел, неугомонная душа? — попрекнул его Немиров.
— Да нет, поговорить нужно было кое с кем, — сконфуженно улыбаясь, объяснил Диденко. — А какова машина, а?
Они отошли от турбины, чтобы охватить ее взглядом. Сбоку она выглядела особенно солидно и ново — никогда еще не стояла на стенде такая крупная машина. Слесари, возившиеся на самом верху, взбирались на нее по стремянке, — высота! Но машина уже не радовала Немирова, отсюда она показалась ему оголенной: над цилиндром высокого давления, одиноко лежавшим на своем месте, не возвышалась нарядная и сложная надстройка регулирующего аппарата, не поблескивали отшлифованными колонками верхушки клапанов, почему-то прозванные «минаретами» и придававшие всей машине изящество и законченность.
Немиров раздраженно поморщился и отвернулся.
— С этим пора кончать, — поняв его досаду, решительно заговорил Диденко. — В чем дело? Мы осуществляем содружество с учеными в сотнях вопросов. Почему же в такой беде конструкторы стесняются позвать на помощь науку?
— Я бы тоже считал желательным, — осторожно вставил Любимов, — если Котельников не сочтет за обиду...
— Меня очень мало интересует, кто и на кого обидится, мне регулятор нужен, — грубовато перебил Немиров.
— Котельников не обидится! — воскликнул Полозов. — А ждать больше нельзя. Есть же у нас крупнейшие ученые, специально работающие в области регулирования, — профессор Карелин, во-первых...
— Хо! Как же я, дурень, не додумался! — воскликнул Гаршин. — Ведь мы же с ним друзья! Что бы посоветоваться, попросить!.. Он бы прислал кого-нибудь!..
Григорий Петрович окинул Гаршина уничтожающим взглядом:
— Кого-нибудь? Думаете, турбина не стоит того, чтобы пригласить лучшего специалиста? Самого профессора, и завтра же, с утра! Идите и немедленно звоните ему от моего имени. Из-под земли достаньте!
Гаршин сидел в техническом кабинете и тщетно названивал профессору, — трубка, видимо была снята. Иногда Аня, сжалившись, сменяла его у телефона, но слышала все те же частые гудки.
— А знаете что, Витя, поедем к нему сами, — наконец предложила она.
Оба взглянули на часы, — шел одиннадцатый час
— Поздно, — растерянно сказал Гаршин. — Он будет ругаться, он терпеть не может, когда к нему врываются без предупреждения.
— Ничего, — решила Аня, — ведь не с пустяками едем! У входа они встретили Полозова, стоявшего уже в пальто и в кепке. Аня позвала его поехать с ними к профессору, ей очень хотелось, чтобы он согласился. Но Алексей сощурил глаза, поглядел на Аню, потом на Гаршина, щутливо сказал:
— Зачем же пугать Карелина этаким нашествием? Вы уж берите не числом, а умом.
Поклонился Ане, поднял воротник пальто, натянул кожаные перчатки и первым шагнул во двор, сразу затерявшись в темноте ночи.
Ну и погодка была на улице! Такая, что и не поймешь, весна ли, зима ли. Сверху падает не то снежок, не то дождик, под ногами хлюпает вода, воздух теплый, а дунет ветер — пронизывает до костей.
— Ледоход, Анечка. Ладога тронулась. Кто нам помешает на обратном пути сойти у моста? А?
Он крепко прижал к себе ее руку, и от этого стало теплей.
— Пусть ветер, и дождь, и землетрясение, а мы сойдем и погуляем на славу, да?
— Да.
— Вы меня так запугали, Аня, что я стал как ягненок. Вы хотя бы цените это?
— Ценю.
— То-то.
В трамвае он смешил ее рассказами про Карелина, примешивая к ним, как догадывалась Аня, ходячие «профессорские» анекдоты. Аня никак не могла припомнить профессора, он не читал у них, но видеть его она, конечно, должна была.
— Как он терпит вас, Витя, если он такой серьезный и строгий?
— Сам удивляюсь, — беспечно ответил Гаршин. Впрочем, по мере приближения к дому профессора самоуверенность Гаршина спадала. На лестнице он поглядел на часы и пробормотал:
— Четверть двенадцатого. Неудобно, а?
— Неудобно, но придется, — сказала Аня, подбадривая себя спором. — Я не понимаю, Витя. Ехали, ехали — и вдруг повернуть назад! Выгонит — тогда другое дело. Но если он настоящий ученый, а не сушеная вобла, он нас примет.
Гаршин позвонил еле-еле, как будто звонит совсем другой, застенчивый и неуверенный человек. Неужели все разговоры о дружбе с профессором — очередное бахвальство?
Оба услыхали за дверью далекий голос: «Если ко мне, сплю!»
Гаршин схватил Аню за руку, но Аня смело протиснулась в приоткрывшуюся дверь и поклонилась седой маленькой женщине, удивленно отступившей в глубину прихожей:
— Простите, но мы по страшно важному и срочному делу.
Она решила действовать сама, была не была! Но нет, увидев Гаршина, седая женщина просияла и воскликнула: «Витенька!» — а Гаршин поцеловал седой женщине обе руки и сказал просительно и ласково:
— Полина Степановна, золотая моя, вся надежда на вас! Нам бы на одну минутку Михаила Петровича...
— В чем дело, Витя? Что за пожар? — раздался откуда-то недовольный, но совсем не старческий голос.
— Со мною представитель завода, Михаил Петрович. Нас отправили к вам за помощью. Дело и впрямь вроде пожара.
— Так раздевайтесь и проходите, что же вы стоите? Я сейчас.
И вслед за тем появился сам профессор, в войлочных туфлях и теплой куртке на «молнии». Аня тут же узнала его, так как, конечно же, не раз встречала в институте. Маленький, сухощавый, с чисто выбритым моложавым лицом и седыми волосами, подстриженными «ежиком». Профессор удивился, увидав женщину, проверил, есть ли на нем галстук, убедился, что нет, вздернул доверху «молнию» и подошел знакомиться.
— Что же вы говорите, Гаршин, — представитель! По-русски говорится в таких случаях — представительница. Очень рад. Прошу.
Профессор взял Аню за руку и провел по полутемному коридору в узкую, длинную комнату, где сначала бросались в глаза только книги. Книги стояли плотными рядами на полках, занимавших стены от пола до потолка, лежали стопками на подоконниках и на спинке широкого дивана, стояли на полу возле письменного стола. Только самый стол был свободен от книг и от всего лишнего, удобно оборудован откидной чертежной доской и педантично прибран. На столе лежал наполовину исписанный лист бумаги, перо сохло, прислоненное к чернильнице.
— Мы вам помешали, — смущенно сказала Аня.
— А это будет видно по тому, какое у вас дело, — шутливо ответил профессор и усадил Аню на диван, подсунув ей под спину подушку. — Вы кто же? Инженер?
И он стал подробно допрашивать Аню, когда и у кого она училась, что делала потом и что делает сейчас. Узнав, что сейчас она не работает непосредственно на производстве, он строго обратился к Гаршину:
— Почему так? Или инженер никудышный? Живого человека в канцеляристы записали!
Гаршин весело наблюдал, как Аня, снова превратившись в студентку, отчитывается перед профессором. Он совсем не собирался выручать Аню: если бы она послушалась его совета, не пришлось бы ей теперь краснеть!
Однако Аня не покраснела и почти резко объяснила:
— Вы ошибаетесь, Михаил Петрович. Согласилась на эту работу я сама. И я не канцелярист, Михаил Петрович, иначе не приехала бы сегодня ночью вас беспокоить.
Профессор внимательно выслушал ее слова, не соглашаясь и не возражая, как бы говоря: «Ладно, в этом еще разберемся», — и обратился к Гаршину: