Господи, чего им надо? Моя машина под протекторатом красного флага пробивается через эту кашу…
Слава богу, наконец я опять в Таврическом дворце… Слава богу? Да… Да – там, в кабинете Родзянко, есть еще близкие люди. Да, близкие потому, что они жили на одной со мной планете. А эти? Эти – из другого царства, из другого века… Эти – это страшное нашествие неоварваров, столько раз предчувствуемое и наконец сбывшееся… Это – скифы. Правда, они с атрибутами ХХ века – с пулеметами, с дико рычащими автомобилями… Но это внешне… В их груди косматое, звериное, истинно скифское сердце…
Вышел из автомобиля… Пробиваюсь через залы Таврического дворца…
Все то же.
Все та же толпа, все тот же митинг, все то же завывание марсельезы…
Но есть новое…
За столиками, примостившись где-нибудь между обшарпанных, когда-то белых колонн, сидят барышни-еврейки, с виду – дантистки, акушерки, фармацевтки, и торгуют «литературой»… Это маркитантки[31] революции…
В разных комнатах на дверях бумажки с надписями… Какие-то «бюро», «учреждения» с дикими названиями… Очевидно, они прочно оседают… они завоевывают Таврический дворец шаг за шагом…
Пробиваюсь в кабинет Родзянко. Но что же это такое? И тут «они»!
Где же – «мы»?
– Пожалуйста, Василий Витальевич. Комитет Государственной Думы перешел в другое помещение…
Вот оно – это «другое помещение». Две крохотные комнатки в конце коридора, против библиотеки… где у нас были самые какие-то неведомые канцелярии…
Вот откуда будут управлять отныне Россией…
Но здесь я нашел всех своих. Они сидели за столом, покрытым зеленым бархатом… Посередине – Родзянко, вокруг – остальные… Керенского не было… Но не успел я рассказать, что было в Петропавловке, как дверь «драматически» распахнулась. Вошел Керенский… За ним двое солдат с винтовками. Между винтовками какой-то человек с пакетами.
Трагически-повелительно Керенский взял пакет из рук человека…
– Можете идти…
Солдаты повернулись по-военному, а чиновник – просто. Вышли…
Тогда Керенский уронил нам, бросив пакет на стол:
– Наши секретные договоры с державами… Спрячьте…
И исчез так же драматически…
– Господи, что же мы будем с ними делать? – сказал Шидловский. – Ведь даже шкафа у нас нет…
– Что за безобразие, – сказал Родзянко. – Откуда он их таскает?
Он не успел разразиться: его собственный секретарь вошел поспешно.
– Разрешите доложить… Пришли матросы… Весь гвардейский экипаж… Желают видеть председателя Государственной Думы…
– А черт их возьми совсем! Когда же я займусь делами? Будет этому конец?
Секретарь невозмутимо переждал бутаду.
– С ними и великий князь Кирилл Владимирович…
– Надо идти, – сказал кто-то.
Родзянко, ворча, пошел. Был он огромный и внушительный.
Нес он в эти дни «свое положение» самоотверженно. С утра до вечера и даже ночью ходил он на крыльцо или на улицу и принимал «поклонение частей». Солдаты считали каким-то своим долгом явиться в Государственную Думу, словно принять новую присягу. Родзянко шел, говорил своим запорожским басом колокольные речи, кричал о родине, о том, что «не позволим врагу, проклятому немцу, погубить нашу матушку-Русь»… – и все такое говорил и вызывал у растроганных (на минуту) людей громовое «ура»… Это было хорошо – один раз, два, три… Но без конца и без счета – это была тяжкая обязанность, каторжный труд, который совершенно отрывал от какой бы то ни было возможности работать… А ведь Комитет Государственной Думы пока заменял все… Власть и закон и исполнителей… Родзянко был на положении председателя Совета Министров… И вот «положение». Премьер, вместо того чтобы работать, каждую минуту должен бегать на улицу и кричать «ура», а члены правительства: одни – «берут крепости», другие – ездят по полкам, третьи – освобождают арестованных, четвертые – просто теряют голову, заталкиваемые лавиной людей, которые все требуют, просят, молят руководства…
Я видел, что так не может продолжаться: надо правительство. Надо как можно скорее правительство…
Куда же деть эти секретные договоры? Это ведь самые важные государственные документы, какие есть… Откуда Керенский их добыл?
Этот человек был из министерства иностранных дел… Очевидно, видя, что делается, он бросился к Керенскому, так как боялся, что не в состоянии будет их сохранить… А Керенский приволок сюда…
Что за чепуха!.. Так же нельзя! Ну, спасли эти договоры – но все остальное могут растащить… Мало ли по всем министерствам государственно важных документов?.. Неужели же все их сюда свалить?
И куда? Нет не только шкафа, но даже ящика нет в столе… Что с ними делать?..
Но кто-то нашелся:
– Знаете что – бросим их под стол… Под скатертью ведь совершенно не видно… Никому в голову не придет искать их там… Смотрите…
И пакет отправился под стол… Зеленая бархатная скатерть опустилась до самого пола… Великолепно. Как раз самое подходящее место для хранения важнейших актов Державы Российской…
Полно! Есть ли еще эта держава? Государство ли это или сплошной, огромный, колоссальный сумасшедший дом?
Опять Керенский… Опять с солдатами. Что еще они тащат?
– Можете идти…
Вышли…
– Тут два миллиона рублей. Из какого-то министерства притащили… Так больше нельзя… Надо скорее назначить комиссаров… Где Михаил Владимирович?
– На улице…
– Кричит «ура»? Довольно кричать «ура». Надо делом заняться… Господа члены Комитета!..
Он исчез. Исчез трагически-повелительный…
Мы бросили два миллиона к секретным договорам, т. е. под стол – не «под сукно», а под бархат…
Я подошел к Милюкову, который что-то писал на уголке стола.
– Павел Николаевич…
Он поднял на меня глаза.
– Павел Николаевич, довольно этого кабака. Мы не можем управлять Россией из-под стола… Надо правительство…
Он подумал.
– Да, конечно, надо… Но события так бегут…
– Это все равно… Надо правительство и надо, чтобы вы его составили… Только вы можете это сделать… Давайте подумаем, кто да кто…
Подумать не дали.
Взволнованные голоса в соседней комнате… Несколько членов Государственной Думы – нечленов Комитета – вошли, так сказать, штурмом…
– Господа, простите, но так нельзя… Надо сделать что-нибудь… В полках бог знает что происходит. Там скоро будут убивать, если не убивают… Надо спасти…
– Кого убивают? Что такое?..
– Офицеров… Надо помочь… надо!..
Конечно, надо помочь… Несколько офицеров было тут же… Растерянные, бледные… Мы спешно послали несколько человек… Поехал и Милюков… Остальные… остальные остались, так сказать, дежурить, ибо было постановлено, что Комитет заседает всегда – не расходится до выяснения положения…
Опять? Что еще такое?
– В Екатерининском зале огромная депутация… Надо, чтобы кто-нибудь к ним вышел… их там обрабатывают левые… Ради бога, господа…
Мы переглянулись…
– Сергей Илиодорович, пойдите…
Шидловский поморщился, но сказал:
– Иду…
В сотый раз вернулся Родзянко… Он был возбужденный, более того – разъяренный… Опустился в кресло…
– Ну что? Как?
– Как? Ну и мерзавцы же эти…
Он вдруг оглянулся.
– Говорите, их нет…
«Они» – это был Чхеидзе и еще кто-то, словом, левые…
– Какая сволочь! Ну, все было очень хорошо… Я им сказал речь… Встретили меня как нельзя лучше… Я сказал им патриотическую речь, – как-то я стал вдруг в ударе… Кричат «ура». Вижу – настроение самое лучшее. Но только я кончил, кто-то из них начинает…
– Из кого?..
– Да из этих… как их… собачьих депутатов… От исполкома, что ли – ну, словом, от этих мерзавцев…
– Что же они?
– Да вот именно, что же?.. «Вот председатель Государственной Думы все требует от вас, чтобы вы, товарищи, русскую землю спасли… Так ведь, товарищи, это понятно… У господина Родзянко есть что спасать… не малый кусочек у него этой самой русской земли в Екатеринославской губернии, да какой земли!.. А может быть, и еще в какой-нибудь есть?.. Например, в Новгородской?.. Там, говорят, едешь лесом, что ни спросишь: чей лес? – отвечают: родзянковский… Так вот, Родзянкам и другим помещикам Государственной Думы есть что спасать… Эти свои владения, княжеские, графские и баронские… они и называют русской землей… Ее и предлагают вам спасать, товарищи… А вот вы спросите председателя Государственной Думы, будет ли он так же заботиться о спасении русской земли, если эта русская земля… из помещичьей… станет вашей, товарищи?». Понимаете, вот скотина!
– Что же вы ответили?
– Что я ответил? Я уже не помню, что и ответил… Мерзавцы!..
Он так стукнул кулаком по столу, что запрыгали под скатертью секретные документы.
– Мерзавцы! Мы жизнь сыновей отдаем своих, а это хамье думает, что земли пожалеем. Да будет она проклята, эта земля, на что она мне, если России не будет? Сволочь подлая. Хоть рубашку снимите, но Россию спасите. Вот что я им сказал.
Его голос начинал переходить пределы… – Успокойтесь, Михаил Владимирович.
Но он долго не мог успокоиться… Потом…
Потом поставил нас в «курс дела»… Он все время ведет переговоры со Ставкой и с Рузским… Он, Родзянко, все время по прямому проводу сообщает, что происходит здесь, сообщает, что положение вещей с каждой минутой ухудшается; что правительство сбежало; что временно власть принята Государственной Думой, в лице ее Комитета, но что положение ее очень шаткое, во-первых, потому, что войска взбунтовались – не повинуются офицерам, а, наоборот, угрожают им, во-вторых, потому, что рядом с Комитетом Государственной Думы вырастает новое учреждение – именно «исполком», который, стремясь захватить власть для себя, – всячески подрывает власть Государственной Думы, в-третьих, вследствие всеобщего развала и с каждым часом увеличивающейся анархии; что нужно принять какие-нибудь экстренные, спешные меры; что вначале казалось, что достаточно будет ответственного министерства, но с каждым часом промедления – становится хуже; что требования растут… Вчера уже стало ясно, что опасность угрожает самой монархии… возникла мысль, что все сроки прошли и что, может быть, только отречение государя императора в пользу наследника может спасти династию… Генерал Алексеев примкнул к этому мнению…