Когда открылась дверь, я, как водится, спал. Мои друзья повставали с лежанок. Я тоже решил встать. Из солидарности. Полковник давал признательные показания. Протоколист протоколировал. Я громко возмущался. От меня потребовали заткнуться. Так и сказали: «Заткнись!», что я и сделал, приведя всех в восторг. Моих радетелей попросили представиться на камеру и показать свои паспорта. Спросили, как они попали сюда. Они посмотрели на полковника, по лицу которого уже невозможно было понять, как надо себя вести, и решили рассказать все как есть.
Через полчаса сотрудник УФМС мирно сидел в кабинете полковника и объяснял ему причины произошедшего. Оказалось, что буря имела несколько театральный характер и в первую очередь преследовала цель напугать и предупредить Чернодона о будущих рисках.
Дело в том, что все шесть бригад в парке Горького были расквартированы по адресам, числящимся за УФМС. Их всех курировали полковник Чернодон и дорогой начальник Юрочка. Гостиничное дело шло в гору. За прошедшее лето полковник успел заработать и на дачу, и на свадьбу дочери. Но, судя по всему, Д.Н.Ю. остался не слишком доволен системой распределения гонораров. О том, что он рискует не меньше самого полковника, он предупредил его один раз, потом другой. На третий раз он сказал ему откровенно, что так дело не пойдет, что выше всего на свете он ставит открытый дух партнерства и товарищества. И даже вспомнил что-то про Римскую республику и равенство двух консулов. Полковник его и на этот раз не услышал. Тогда дорогой начальник Юрочка решил натравить на полковника Чернодона его же собственных коллег. Те сделали вид, что возмущены, что не потерпят и т. д. Отчасти они вправду возмутились и уж точно не собирались терпеть. Они громко цыкали языками, склоняли головы и прикладывали ладони к щекам. Затем составили протокол и записали свидетельства очевидцев на камеру. Полковнику только оставалось решить, с кем он теперь. Полковник решил, что он теперь, как, впрочем, и всегда, на стороне закона и власти. Сослуживцы одобрили выбор полковника, но только чтобы теперь никого не обидеть, чтобы всем было хорошо. Ведь так, Леонид Петрович? Так, родные, именно так, — отвечал полковник.
Гостиничную сеть решили расширить за счет нескольких полузаброшенных домов, определенных под снос. Артель чучмеков на территории УФМС постановили сохранить на память, как первую ласточку. Завхоза ЦПКиО имени Горького гражданина Зимородова Юрия Владимировича пока что предупредили в мягкой форме о недопустимости шантажа в отношении представителей исполнительной власти. Короче, если Юра согласится с уже существующим прейскурантом, то ему же лучше, нет — пусть ожидает повестку в суд. (Нечего с ним цацкаться. Вы, Леонид Петрович, все-таки полковник МВД, а не хрен собачий!) Если тот попробует настучать кому выше, то стражи закона оставляют за собой право отвечать на провокации любыми средствами, вплоть до самых жестких. На том официальная часть была окончена, и делегаты скрепили договоренности коньяком.
Вечером киргизам сообщили, что они могут жить тут и дальше, но с условием выселить кота, потому что так, чучмеки… ИТЬ… не положено, — сказал полковник, борясь с икотой. Вы бы еще барана ИТЬ сюда принесли, — добавил он, удаляясь по коридору. Аскар, Жоомарт, Руслан, Талгат и Ырыскелди переглянулись, посмотрели на меня и снова переглянулись. Потом отправились в «Бургер Кинг» держать кенеш. Но я не стал дожидаться, какой они вынесут вердикт, водрузив на головы картонные короны. Нет, не стал. Одну истину я усвоил хорошо: всему приходит конец. Настало время покинуть общежитие в Денисовском переулке. Ни о чем не жалея, не оглядываясь на пройденный путь единственным глазом, я бросился вперед навстречу новому.
VII. Cело Елохово
Я покинул Денисовский переулок и взял курс на Богоявленский кафедральный собор, что в бывшем селе Елохово. Именно там, под сенью старых тополей, в тени куполов, я намеревался получить временный приют. И не ошибся. Село Елохово дало отчизне двух великих уроженцев: юродивого Василия Блаженного и поэта Александра Пушкина. Могла ли эта земля не быть ко мне участлива и милосердна?
Я шел по улице и озирался по сторонам. Прохожие провожали меня сочувственными взглядами. Кто-то тянулся меня погладить, но, вспомнив о лишае и блохах, отдергивал руку. Август был на исходе. Как будто предчувствуя скорый конец лета, солнце жарило из последних сил. Хотелось пить. Все лужи высохли. Я сел передохнуть у входа в метро «Бауманская» и вскоре заснул, а проснувшись, обнаружил перед собой газету с куриными потрохами. Я слопал предложенный обед и опять уснул. Когда же снова открыл глаз, то увидел едва надкусанный гамбургер и миску с водой. Так повторялось несколько раз: я просыпался, и на газете появлялась какая-нибудь новая снедь. Печеночный паштет сменял котлету, наггетсы — чебурек, а фрикадельки — трехпроцентный творог «Саввушку» (разумеется).
Это навело меня на определенные мысли. Я заключил, что, во-первых, чем больше сплю, тем больше вокруг случается хорошего. И во-вторых, увечья, как ни странно, порядком облегчают мою жизнь. Если так пойдет и дальше, я смогу окончательно перестать бороться за свое существование. Я посвящу большую часть жизни, как и полагается котам, сну, в то время как еда сама будет лезть ко мне в пасть по пробуждении. Я решил остаться у метро «Бауманская» на пару дней, проверить свои догадки. И действительно, полицейские, прохожие, простой рабочий люд и, конечно, бабуси — все несли мне пищу, все обо мне заботились. Я даже до некоторой степени переменил свое отношение к печальным событиям весны. Старик меня не убил. Сделал ли он меня сильнее? Едва ли. Но несчастье привлекало ко мне внимание. Да, обо мне заботились и раньше, но только сейчас забота была вызвана не умилением, а состраданием.
На третий день я вспомнил о своей паломнической миссии. Возможно, умнее было бы остаться у метро, но мне надоело лежать на проходе, слышать безостановочный топот и цоканье тысяч пар ног. Я тронулся в путь к храму. Он был уже совсем рядом.
У паперти на привязи скулил старый безродный пес. Он был грустен, на шее его был надет лечебный воротник. Впоследствии я узнал, что еще в щенячестве Боба (так звали пса) сильно покусали сородичи, он носил полгода воротник, но, уже выздоровев, так с ним свыкся, что не расставался до самой своей старости. Я спросил Боба, где бы здесь можно было подкрепиться усталому пилигриму. Боб нагнулся ко мне, обнюхал и молча указал мордой во двор.
Я был отнюдь не первым, кого потянуло к Елоховскому собору. В подворье обитал целый кошачий прайд. Кошки самых разных кровей, мастей и возрастов. Дети, дряхлые старики и даже беременные. Я как раз успел к обеду. Стоял обычный для кошачьей трапезы гвалт. Поначалу коты продолжали есть, не замечая меня. Потом на меня обратил внимание один молодой полосатый кот, другой… По очереди каждый отвлекался от еды и поворачивался в мою сторону. Наконец все смолкли, перестали возиться и уставились на меня. Только сейчас, оказавшись через долгое время среди себе подобных, я уяснил, что же я собой теперь представляю. А представлял я собою нечто такое, что заставило их почтительно расступиться и пропустить меня к еде без лишних слов. Вместо ожидаемого презрения и брезгливости я вызывал уважение и даже почтение.
Кормили здесь неважно. Остатки человечьего обеда были приправлены рыбьими хрящиками и какими-то безвкусными отрубями. Все это было обильно посыпано засохшими хлебными крошками (скорее всего, заплесневевшими просвирками). Для иного животного, которое сутками не держало в пасти маковой росинки, самые тухлые отруби могли бы показаться амброзией. Но я-то еще не успел переварить те изысканные угощения, которыми меня баловали у метро. Я ел, совершенно игнорируя пристальное к себе внимание туземных обитателей. Кто-то из них попробовал было вступить со мной в беседу, но осекся, запутался и отошел за спины других.
Все-таки один серый кот, который стоял ближе ко мне, решился взять на себя роль парламентера. Он сказал:
— День добрый, как говорится. Приятного аппетита. Предлагаю знакомиться. Я Оливер. А вы?
Я ответил Оливеру многозначительным молчанием. Все пристально наблюдали за мной. Их глазами я словно осмотрел себя самого, заглянул вовнутрь и обнаружил, что душа моя зароговела, стала жесткой и неподатливой, как плохо прожаренный кусок телятины. И тогда я понял, что зубчик попал в паз. Мне было удобно оставаться тем, за кого они меня принимают. Я согласился им быть. Я продолжал жевать.
— Прошу прощения, — зашел с новой стороны Оливер. — Если вам не угодно раскрывать вашего настоящего имени, вы можете представиться так, как вас называл хозяин. У нас тут это нормально. В порядке вещей.
Я молчал.
— Многие так делают, — добавил Оливер, как-то скиснув.
Я не хотел называть своего имени — ни настоящего, ни тех, что приобрел. Я увидел вывеску кафе через дорогу и сказал, обратившись ко всем и ни к кому:
— Меня зовут Жиль. Я проделал долгий путь, и сейчас мне нужен отдых. Может быть, в вашем гостеприимном общежитии осталась койка для бедного паломника?
— Да, конечно, спуститесь в подвал. Там вы сможете устроиться на ночлег и оставаться столько, сколько вам вздумается, — сказал Оливер.
Так я и сделал. В проводники мне дали совсем юного кота по имени Изюм. По дороге он объяснил мне, что́ тут и как. Этот прайд был создан что-то около года назад на добровольных началах. Сперва им управляли два отца-основателя, которых сам Изюм уже не застал, но память о них еще жива. Они решили устроить настоящую кошачью коммуну, гавань справедливости и милосердия в океане горя и зла. Каждый сирый, слабый и обездоленный кот мог прийти сюда и запросто стать членом прайда. Насытить чрево свое, испить чистой проточной воды и размять кости игрой в мяч (специально для этого даже была создана игротека). Поначалу дела коммуны шли в гору. Местный настоятель, отец Поликарп, благоволил животным. Коты прибывали поодиночке, парами и даже семьями. Стекались с обеих Басманных, Аптекарского, Горохового, даже Покровки. Один кот (собственно, основатель) пришел с далекого запада, из того края города, где растут серебристые высотки. Без страха за себя и близких горемыки бросали якорь в подворье Елоховского собора. Располагались в подвале и оставались жить.