– …Прелесть оригинала в том, – человечек не слушал его, – что, хотя это древнегреческий, но написано гелевой ручкой…
– То есть тоже копия? – уточнил Александр.
– Вряд ли.
– Ну, так как – ты будешь читать или?.. – снова не стерпел Андрей.
Прокашлянув, человечек перевернул лист и с расстановкой прочел:
– «Мы, настойчивая (в скобках: упрямая), – это не то, что мы вспоминаем о себе. Между памятью и воспоминанием лежит такая же пустыня, как между событием и папирусом (в скобках: свидетельством)…» Далее – неразборчиво. – Переведя дух, он взглянул на Александра.
– Все это хорошо, – хмыкнул Андрей. – И что?
– А то… – Человечек ткнул пальцем в угол листа. – Смотри.
Андрей заглянул в листок и без разбору читал:
– Источник: отд. номер один сл. каф. Шабер. Адр. док.: арх. номер девять фонд номер один ед. хран. номер триста три. – Он оглянулся на человечка. – И что?
– Шабер, – вкрадчиво вторил человечек, Андрей непонимающе посмотрел на него, тогда человечек снова припечатал листок к столу: – Первый отдел следственной кафедры ФБ, старший агент Шабер. В миру – Лембке. У кретина Корнилия – в конверте под сургучом. Забыл?
У Андрея загорелись глаза. Он схватил бумажку. Александр кашлянул в кулак. Андрей зло, словно хотел пригвоздить к стулу, взглянул на человечка и протянул Александру листок:
– Это тот, что вел смертника.
Александр приложил листок к ноге.
– И при чем тут доктор?
Андрей развел руками. Александр перевел взгляд на человечка.
– Сия тайна велика есть, – ответил тот. – Но, скорей всего, наш спортивный друг интересовался именно этим.
– Именно чем? – не понял Андрей.
– Связью доктора и папируса.
– С чего?
– С того… – Человечек подвинул на центр стола толстый журнал в кожаном переплете. – Папирус был вложен сюда.
– Что это?
– Учет пациентов.
– Постой, ты хочешь сказать… – начал Андрей, но человечек перебил его:
– Нет. Ни августейших имен, ничего такого.
– Тогда выходит чепуха, – заметил Александр. – Папирус спортивному другу нужно было сверять с журналом, который у доктора в дворцовой канцелярии, в попечительском совете, а не здесь.
– То есть вы, – смущенно заключил человечек, – уже заранее знаете, что кто-то наводит мосты между папирусом, доктором и Дворцом? Доктор, конечно, может быть звеном между Дворцом и папирусом, но мы не знаем ни того, как папирус связан с самим покойным, ни того, что представляет собой этот документ.
– Ну, не бином… – отмахнулся Андрей.
– Папирус – единица хранения из первого фонда ФБ, – тихо сказал человечек.
– И что?
– Класс допуска «1с».
– И что? – повторил Андрей.
Человечек, точно обжегшись, встряхнул рукой.
– А то, что выше – только… – Он не договорил, как если бы и в самом деле испытывал боль.
Андрей хмыкнул.
– Что на этот раз?
Человечек завозился на стуле.
– Ничего. Я на это… седьмое небо не полезу. И тебе не советую.
– Ну и увольняйся к черту. Парик и клавиши у тебя есть, с голоду не пропадешь… С девкой проще договориться по делу.
– Андрей… – укоризненно сказал Александр.
– А вот и прекрасно, – объявил человечек, ничуть не обидевшись. – Вот и договаривайся с девкой… – Он шевельнул бровями. – Тем более допуск у нее имеется.
Андрей поворотился к нему.
– У кого?
– Сам знаешь у кого! – закричал человечек в сердцах. – Прописывай ее на Факультете и работай с ней! А меня, уж так и быть… – Не в силах усидеть на месте, он вскочил из-за стола и принялся мерить нервными шагами угол, задевая на ходу большой лаковый глобус на треноге. – Договориться по делу! – продолжал он кричать хотя и тише, но с большим раздражением, чуть не со злобой. – Да если бы это было дело! Вечер воспоминаний за казенный счет – вот что это за дело! Да и ладно бы так! Ты сам-то можешь сказать, сколько раз после одного и другого допуска тебя могли убить?.. Так нет же, тебе и этого мало, тебе еще хочется последнего допуска! Ну, коли хочется – пожалуйста, развлекайся, только я тут при чем? При чем здесь другие, которые уже убиты и которые могут быть убиты только из-за того, что ты, видишь ли, не в ладах с прошлым?.. – Запнувшись за треногу, человечек чудом успел подхватить глобус и еще секунду-другую держал его, точно голову ненавистного существа. – И вот опять же допуск… неужели ты думаешь, что эта чертова бумажка, этот папирус – под грифом «1с», – что он мог просто так остаться забытым на столе? Ты вообще понимаешь, чтó происходит?
– И что´? – тихо спросил Андрей.
– А то´ происходит! – Человечек прихлопнул ладонью по книге учета пациентов. – То, что если бумажку эту и в самом деле забыл наш спортивный друг, то мы можем пожелать ему царствия небесного. Но я с трудом представляю такую забывчивость у типа c таким допуском. Скорей всего, бумажку эту сунули тебе так же, как Фантома и Шабера, – чтобы ты и дальше колотился головой в гроб, но, чтобы в этот раз уже достучался наверняка! Ты, святая простота, думаешь, подруга твоя получила допуск только потому, что ее пожалеть решили и тебя испугались. Да черта с два – пожалели! Черта с два – испугались! Допуск ей дали, чтоб подразнить тебя и если не угробить, то пустить ложным следом – мимо Фантома и автобуса, в археологическую экспедицию, под землю, в раскоп, с глаз долой! Вот что такое это все, святая ты простота!..
Выдохшись, человечек сел обратно за стол, глянул на Александра и, сопя, стал промокать рукавом взмокшее лицо. Александр посмотрел на Андрея, который, как будто виновато ухмыляясь, стоял у окна.
– Вы ошибаетесь, – сказал он, – если думаете, что Андрей ведет это расследование по прихоти. Вам сказать, ктó распорядился о его участии?
Человечек привстал и помотал лысоватой головой.
– Тогда скажите, – продолжал Александр, – вы намерены дальше работать в условиях нового допуска?
Человечек молча кивнул.
– Вот и прекрасно.
Часть II
Йо, после своей выходки пропадавший неизвестно где четыре дня, объявился только с тем, чтобы передать, да и то курьером, почтовый адрес Шабера. Андрей распорядился найти хранителя и, когда того привели в факультетский офис, потребовал полного отчета. Йо отпирался недолго. Сообразив, что Андрей не собирается выяснять отношения, он вновь заявил, что считает папирус провокацией с целью запутать расследование дела об автобусе. Андрей сидел в кресле за своим массивным столом, в то время как Йо устроился на шатком стуле напротив. Молча глядя на него, Андрей вынуждал Йо страшиться неловкости общего молчания и говорить то, чего тот говорить не собирался. Так, Йо уточнил, что Кристианс является самым заселенным островом Северной гряды, бывшим оплотом поповской фронды; потом, решив, что Андрей не понимает, о чем речь, сказал, что фрондой в архиве принято называть Островную смуту. Андрей прекрасно знал, что такое и Кристианс, и фронда, однако продолжал молчать. Йо, уже начинавший возиться на своем скрипучем стуле, сказал, что пытаться достать Шабера в таких условиях – затея пустая, опасная и преступная. Андрей спросил, какую опасность Кристианс может представлять сейчас, по прошествии семи лет после мятежа и по восстановлении большинства миссий. Этот вопрос стал последней каплей в чаше терпения Йо и последними словами Андрея во всем разговоре. Отныне Йо не требовалось ни наводящих вопросов, ни даже собеседник как таковой. Вскочив со стула, он бегал по кабинету с сокрушенным видом учителя, который не столько дает своим нерадивым ученикам урок, сколько возмущается тем, как можно не знать всего того, что известно ему…
Папирус пришел на Факультет обычной почтой два с половиной месяца назад, безо всякой записки, если не считать таковой шифр самого Шабера с обратной стороны. При этом пока не получается установить отправителя. Шабер, который занимался расследованием махинаций в филиале Рождественского комитета, исчез за неделю до того, как письмо, судя по штемпелю, было отправлено с Кристианса. И хотя его отпечатков на конверте нет, один из информаторов смог и опознать его, и выяснить, что по приезде на Кристианс он жил в гостевом доме католического прихода. Спрашивается, какая вожжа попала под хвост пожилому служаке, что тот бежал из ФБ, и не куда-нибудь, а под крыло клоповника, который сам же и вел? Да и ладно бы, если бежал куда подальше, за границу, но почему – сюда? Ответов нет, есть предположения, но даже если заниматься догадками, вспомнить кое-что из прошлого придется. Поповской вотчиной Кристианс был от века, попы и поименовали его в свою честь, и ничем, кроме размеров, не выделяться бы ему среди островов гряды, если бы не две мирские напасти – войны и кладоискатели. Первому лиху он обязан линией береговой артиллерии, второму – рванувшими позже мощами некоего доисторического святого, чуть не самого Патрика. Мощи тем и рванули, что дали начало паломническому буму и попутным приятностям капитального строительства. К пяти исконным лютеранским и православным церквам всего за каких-то двадцать с небольшим лет прибавились десять новых соборов. И не обычного новостроя, а достойных сравнения с Константинополем или Севильей. Причем шесть из этих десяти – римско-католические, коих на острове не было отродясь. За соборами потянулись гостиницы, за паломниками – туристы, за туристами – все прочие праздношатающиеся. Верней, праздноплавающие и празднолетающие. Потому как тут однажды и рвануло. Из музейного противодесантного орудия на мыске бухты. Кто зарядил пушку фугасным снарядом и выстрелил по парому, допустив лишь мизерный недолет, – ошалевшие от вольницы матросики в отпуску, отбившиеся от экскурсии школьники, уставшие от богослужений дьячки, – выяснить не удалось, хотя после инцидента Факультет носом рыл остров. Но, в принципе, и не важно даже, кто стрелял. Хуже, что остались под спудом все прочие детали – то, каким образом выставочная трехдюймовка оказалась в боеготовом состоянии, то, откуда в музейном пороховом погребе взялись боевые снаряды, и то, почему еще десятки артиллерийских позиций на острове были восстановлены так же