подвижнически. Шутки шутками, а эти батареи держали под прицелом все пути вокруг Кристианса, все фарватеры, комплектовались не только трехдюймовками, но и башенными системами калибра триста пять миллиметров, способными пустить ко дну средний крейсер. Подрядчики-реставраторы кивали на заказчиков-краеведов, заказчики – на военных, генералы – на мирные договора и приказы о выведении за штат Минобороны всех военных объектов на острове. Короче говоря, виноваты были все и был не виноват никто. Но такая ситуация не устраивала Факультет. Ведь если бы не нашлось подозреваемых, то козлов отпущения стали бы искать на самом Факультете. Во-первых, военная контрразведка, что курировала выведение за штат фортов, подчинялась ФБ; во‐вторых, даже если бы Факультет не имел к армии отношения, гонку гражданских вооружений на Кристиансе он проглядел все равно. Нет смысла гадать, что именно вызвало беспорядки: излишняя ретивость агентов, закрытие экспозиций, разорение бизнеса, кормившегося при музеях, рост преступности, вызванный тем, что хороводы любителей военной старины в одночасье распались праздной толпой. Да и какая разница? Главное – однажды мы продрали глаза и поняли: пока мы, как лунатики, ходили без сознания, воображая, будто ловим злоумышленников на своей территории, на самом деле все было с точностью до наоборот. Злоумышленниками были мы и на чужой территории. И не просто на чужой – на враждебной территории. Трое погибших, семеро взятых в заложники, около десяти покалеченных агентов – за одни сутки мятежа! Таких потерь Факультет не нес даже в военное время. И такого позора тоже не имел. Однако это были цветочки. Пока в Генштабе обсуждали меры по усмирению бунтовщиков (одну другой краше, от военного положения до войсковой операции), сразу в трех столичных приемных Факультета объявились парламентеры в рясах. Хотя ходоки-иерархи были разного вероисповедания, при расхождениях в деталях предлагали одно: немедленное освобождение заложников и замирение острова – «с Божьей помощью, местными силами» и при условии «неотмщения лихоборцам». Батюшек выслушали, проводили с богом и не вспоминали про них, пока не подоспели новости об отпущенных заложниках, всех семерых. Только затем мы взялись поднимать архивы причтовых донесений, шерстить самих поп-информаторов, запрашивать банковские и налоговые базы по приходам и музеям – в общем, все. Взялись и прослезились. Мало того что фортификация со всеми ее казематами и артиллерией стала восстанавливаться заодно со строительством храмов, так еще финансировалась из одних источников. И как финансировалась! Сметная стоимость реставрации одной позиции колебалась от полумиллиона до четырех с половиной. Всего же таких позиций на Кристиансе было воссоздано двадцать три. Не считая окопов, дотов, подземных коммуникаций, да и бог знает чего еще. Спрашивается, на кой черт? Мощи оборонять? От кого? Возведение храмов и ремонт фортов оплачивались Святым Престолом, причем всех без исключения фортов и всех без исключения храмов, не только католических, и деньги схизматикам поступали по таким схемам, что тут наши инспекторы до сих пор концов собрать не могут. Тем не менее Факультет вел консультации с батюшками. Нам это было нужно, чтобы протянуть время и прийти в себя, Генштабу – чтобы выработать план действий, состоявший по большому счету в героическом отказе от каких бы то ни было действий вообще. И вот тут – слово за слово, ум за разум – стали выскакивать такие коленца, от которых даже у факультетских старожил глаза лезли на лоб. Оказывается, на Кристиансе ожидали второго пришествия Христова. Не более и не менее того. И не с бухты-барахты, а по итогам системных наблюдений, как то: затмения светил, моровые язвы в виде коровьего бешенства и птичьей инфлюэнцы, азиатские моретрясения, военные слухи и умножение беззаконий. И главное: явление воочию врага рода человеческого. В чьих опричниках, как нетрудно догадаться, островитяне видели агентов Факультета. Но тема встречи со Спасителем была не главной на проповедях в храмах Кристианса. Оперативная проверка показала, что все это было только прикрытием для призывов к отпору «слугам и строю Сатаны», государству то есть. Тут Факультету пришлось реагировать быстро и жестко. В течение двух суток была проведена операция по выдворению с острова всех церковных чинов старше причетников. В Имперскую консисторию, в Имперскую патриархию и в Ватикан отправили видеозаписи крамольных проповедей и письма с требованием рукоположения новых священников. В случае если подстрекатели к бунту не будут расстрижены, прокуратура обещала начать их уголовное преследование. Буря, которую ожидали после этого на Кристиансе, грянула за пределами империи. И какая! В некотором роде она продолжается и по сей день. Да, уже не предлагается изолировать деспотию, но введенный против нас еще тогда, семь лет назад, режим скрытых санкций действует до сих пор. И был он, конечно, инициирован буллой о наложении интердикта. Истерическая реакция Святого Престола, который, в отличие от лютеран и православных, отказался идти на уступки, понятна, если оценивать ее с точки зрения финансовых потерь. Но если спросить себя, зачем понадобилось вбухивать такие деньги в забытый богом клочок морской суши, ответ напрашивается сам собой: чтобы иметь законные основания для истерики. Между тем семь лет назад никого не интересовало, что Ватикан стал нести убытки не после нашей операции, а ровно тогда, когда начал зарывать деньги в святую землю Кристианса. Как никого не интересовало и то, что на острове погибли наши, а не папские люди. Потом, разумеется, договорились и до того, что якобы мы сами угробили своих людей, чтобы иметь повод для репрессий, – словом, пошла большая игра, в которой дознание причин ее начала служит едва ли не главным залогом ее продолжения. Смысл инвестиций Ватикана в Кристианс остается загадкой до сих пор. Единственное известное событие, которое могло бы подвигнуть папу на месть Государыне, – это разгром филиала Рождественского комитета после покушения на цесаревича. Того самого филиала, что вел Шабер. Но, во‐первых, свой миллион Фантом положил не куда-нибудь, а в банк Рождественского комитета; во‐вторых, руководство филиала, стоило Факультету заняться банком, бежало из страны; в‐третьих, отвечать на все это интердиктом – как отвечать на зубную боль ракетным ударом по клинике. Давешнее пришествие двойника Фантома – знак, который нам дают, но в котором мы можем понять только то, что это ссылка на покушение. Папирус, доставленный с Кристианса, и Шабер, выставленный в качестве не то пугала, не то приманки, – уточнение, то есть нам показывают на ущемление комитета. В общем, нам говорят: на своей территории вы претендуете не на свое. Вы низводите Рождественский комитет до уровня богадельни по защите прав рожениц, мы низводим вас до уровня территории, свободной от Бога; воздавайте кесарю кесарево, остальное – не ваше дело. Лезть к Шаберу, когда от нас ждут именно этого, – верх легкомыслия. Если в нем и остается какая-то ценность, то как раз ценность наживки. Нам искать его имеет смысл только для того, чтобы предать суду. Судить же его теперь – значит подставляться под новый и, скорей всего, сокрушительный удар…
Обращаясь поначалу к Андрею, Йо вскоре совсем отвлекся от него. Образ нерадивого ученика, видимо, так хорошо представился ему, что возникал в том самом месте, на которое падал его взгляд, и в конце концов очутился где-то на улице, возле входа в Факультет. Андрей все так же молча наблюдал за хранителем. Стоило наступить тишине, как Йо вновь почувствовал тяжесть этого покойного взгляда. Он обернулся с тоскливым видом к двери и спросил:
– Я могу идти?
Андрей продолжал молчать. Йо понял, что его, может быть, и не слышат больше, и неуверенно, точно боялся окрика, вышел. Дверь затворилась за ним. Андрей смотрел на косяк у ручки, как будто ждал, что Йо возвратится. Увлекшись, хранитель вряд ли мог видеть, что все сказанное имело для Андрея прямо противоположное значение тому, к которому он вел. Не оставить в покое, а, наоборот, как можно скорее найти Шабера – вот был единственный вывод для Андрея. Не сомневался Андрей и в том, что не кто-нибудь, а только он сам мог заняться поимкой перебежчика. Намерение это представлялось ему таким же естественным, как вошедшему в темную комнату человеку намерение зажечь свет. Темной комнатой был автобус, где-то в ней скрывался ход к закрытому делу о гибели отца, Шабер же служил выключателем – стоило надавить на него, как всё, абсолютно всё тотчас прояснилось бы.
Получить согласие цесаревича на командировку оказалось проще, чем он думал. Цесаревич, только услышав, что Шабер на Кристиансе, сам предложил искать его. Поругавшийся в очередной раз не то с Государыней, не то с братом, он был не в себе. В отличие от прежних случаев такого рода, когда он искал общества Андрея, Александр не просто хотел поскорее закончить разговор, но предвкушал продолжение склоки – скорей всего, из-за раненой девушки и, скорей всего, с Государыней. Андрей, которому все прочие заботы, кроме Шабера, теперь виделись сущим вздором, все-таки задумался на миг. Мимолетная мысль о девушке навела его на другую мимолетную мысль – о Зельде, о том, что он бежит на остров не в последнюю очередь потому, что бежит объяснения с ней, – но он только махнул рукой.
Так или иначе, следующим утром, потягивая кофе, он сидел на верхней палубе морского парома. Было ясно и ветрено. Пар из чашки стелился по столику, таял, обтекая кофр с фотоаппаратом. С высоты кормы кипевший в зеленовато-серых волнах кильватер походил на тонущую снежную лавину. Редкие пассажиры прогуливались по подветренному правому борту, левый пустовал. Кто-то бросал дравшимся на лету чайкам хлеб. В полумиле и чуть позади попутным курсом шел другой паром, того же пароходства и такой же большой. Подняв на лоб солнечные очки, Андрей пролистывал путеводитель по Кристиансу. Бывший как-то на острове с отцом, он рассматривал фотографии достопримечательностей, совсем не узнавая их. Единственное, что он помнил, была старая церковь с маяком на колокольне, да и то лишь оттого, что виды ее встречались всюду: на открытках, на почтовых марках, на пивных этикетках. В перечне гостиниц и музеев многие названия оказались зачеркнуты от руки, а количество постоянных жителей острова в справочном разделе – двадцать три с половиной тысячи – зачем-то выделено желтым маркером. В глоссарии была одна-единственная статья о пассатах, которые толковались как «ветра, способствующие переезду».