В променаде его затем нагнал с извинениями кельнер. Андрей решил, что тот не нашел оставленных денег за кофе, и сказал, что положил купюру под блюдце. Кельнер сконфуженно отмахнулся рацией, спросил номер его посадочного талона и сказал, что ему нужно скорей спуститься в гараж.
У открытого служебного входа на автомобильную палубу Андрея ждал вахтенный матрос и тотчас пригласил войти. Во всем громадном, с футбольное поле, зале виднелись только пара рефрижераторов и автобус. Автомобиль Андрея, взятая напрокат малолитражка с откидным верхом, был на антресоли в кормовой части. К антресоли матрос и привел его. Андрей присвистнул: кабриолет оказался не на самой антресоли, а в начале пандуса, стоял, уткнувшись разбитой задней фарой в стену.
– То есть, значит, не поставили на стояночный, – сказал матрос. – Хотя – таблички.
Андрей заглянул в окно машины. Рычаг ручного тормоза и в самом деле был не задействован, лежал рукоятью в пазу.
– Значит, не поставили, – повторил матрос.
Андрей выпрямился.
– Не может этого быть. Она бы скатилась сразу.
– Может, неисправность… – Вахтенный не договорил, вдруг изменившись в лице, и опрометью бросился по рампе на палубу.
Андрей успел заметить внизу метнувшуюся маленькую тень.
– Стой! – крикнул вахтенный, что-то ударилось об пол, и гараж огласился испуганным собачьим визгом.
Через минуту, тяжело дыша и чему-то улыбаясь, матрос поднялся обратно на антресоль.
– Проскочила при посадке, – пояснил он.
Андрей загнал машину на прежнее место и указал на поднятый рычаг тормоза. Затем они вернулись к служебному входу, и, пока матрос открывал дверь, Андрей увидел «зайца». То была остромордая, бурой масти дворняжка, прятавшаяся неподалеку, в нише со стопкой сигнальных конусов. Умными лисьими глазами она глядела на него выжидающе и вместе с тем спокойно, уверенная, что он не выдаст ее.
Из гаража он поднялся прямо на обзорную площадку рядом с мостиком. Тут, как заправский турист, он принялся фотографировать море, но главным образом сам паром, стараясь захватить в кадр людей на палубах. От корабля, еще недавно шедшего неподалеку, теперь оставалась только белая точка на горизонте. Ветер крепчал. Андрей, как ни кутался в теплую куртку с капюшоном, продрог до костей. Он спрятал камеру в сумку, столкнул на нос солнечные очки и, ежась, просто прогуливался вдоль перил.
Со своей вершины паром виделся ему обустроенной горой, а мысль, что кому-то пристало забираться в машину, чтобы передвинуть какой-то рычажок, – никчемной и вздорной. Он вообще, как будто только теперь осознал, где он и что он. Живший два года служебными заботами, он был поражен тем, как его детское прошлое, толком так и не пережитое им, сраженное теми самыми пулями, что убили отца, – как это прошлое, что еще вчера доставляло, подобно ране, страшную боль при малейшем раздражении, могло скрывать в себе столько радостного волнения. Было ли это счастье ожидания, счастье обновления, счастье самообмана, Андрей не знал. Знал он только то, что сейчас, здесь, на продуваемой высоте, дрожа от холода и щурясь от солнца, он был счастлив как никогда. Наверное, даже если бы паром поплыл в обратную сторону, это все равно не отравило бы его негаданного восторга, который – как он втайне полагал даже сейчас, будучи поглощенный им, – вряд ли повторился бы и на самом Кристиансе, на единственной земле его детства, что была связана с памятью об отце и не запачкана известием о его смерти.
После обеда, разморенный едой и теплом, он заснул на диване в игровом зале и проспал до вечера. Его разбудил стюард. Паром шел в густом тумане. Даже по освещенным проходам между бортами и надстройками за несколько метров ничего нельзя было разобрать – летящие, как в кошмаре, слоистые кисеи окучивали свет и размывали тени. Шум волн перекрывался хриплым воем корабельной сирены, в ответ ей слышался низкий, раскатистый голос маячного ревуна.
Андрей спустился на автомобильную палубу, сел в машину и, дожидаясь отмашки регулировщика, от нечего делать просматривал сделанные накануне снимки. Праздничные, режущие глаз во тьме, картинки эти виделись ему не лазейками к солнечной вершине и мыслями о счастье, но, скорее, уликами постыдного поступка. Он было взялся очистить карту памяти и не стер фотографии лишь потому, что не успел найти нужной кнопки – регулировщик дал свистком команду трогаться и помахивал жезлом. На середине съезда автомобиль ни с того ни с сего стало заносить, Андрей едва вписался в дорожку и чиркнул передним крылом по столбику ограждения. Регулировщик отпрянул и опять свистнул. Недалеко от поднятых носовых ворот Андрей сбросил газ и даже включил дальний свет, как если бы увидел помеху движению, – опущенная на причал аппарель, будто в жерло печи, сходила в клубящуюся, отороченную звездами фонарей дымную муть.
Готовясь ехать на Кристианс, он не смог убедить первого советника, что оперативная поддержка ему ни к чему. Поэтому в его машине, фотоаппарате и телефоне были спутниковые маячки. Выйти на контакт с Шабером, который, как оказалось, получил паспорт Мальтийского ордена, он мог только при условии, что сам Шабер был не против такой встречи. Кроме того, аудиозапись их разговора, если таковой состоится, во что бы то ни стало следовало сделать и отправить курьером в центральный офис. На первое требование – в части, что на перебежчика с его новым, чуть не дипломатическим статусом нельзя было давить, – Андрей утвердительно кивнул не без внутренней борьбы, на второе, напротив, согласился с легким сердцем, так как не собирался выполнять его, а вот на предложение поселиться в «подотчетной» Факультету гостинице ответил решительным отказом. На острове, конечно, могли разнюхать, ктó к ним пожаловал, но даже начальник августейшей охраны имел право назваться раз в год хоть туристом, хоть паломником.
Он миновал в объезд портовый городишко по пути в соседний, бывший на пару километров западнее, в глубине побережья. Туман не расходился, и скорость машины, небольшая даже на шоссе, упала до черепашьей, когда Андрей съехал на проселок. Свет фар застревал в белесом мареве, как в желе. По обе стороны размякшей дороги ползло вспаханное поле. Карта навигатора, все время терявшего спутники, была бесполезна, поэтому Андрей сверялся с бумажной, но и от той проку вышло не больше – свернув как будто в нужном месте, он вскоре выехал на пропахшие мазутом и рыбой складские зады порта. Судя по громкому звуку ревуна и красноватому зареву, полыхавшему на небольшой высоте, береговой маяк тоже был где-то недалеко.
Он развернулся, чтобы ехать обратно, но притормозил: у сетчатого забора под фонарем свора бродячих собак окружила его случайную знакомую, бурую дворняжку с парома. Среди принюхивавшихся к ней чужаков собачка стояла на согнутых лапах, поджав хвост. В ее лисьих глазах, которыми она глядела в землю перед собой, читалась не столько покорность судьбе, сколько уверенность в том, что ее не тронут. Андрей, еще не зная, что собирается делать, хотел выйти из машины, но, не поднимая головы, собачка взглянула на него так покойно и твердо, что он, словно получил толчок в лоб, остался сидеть на месте. Всю дорогу до гостиницы, плутая сначала по распутью в потемках, затем в цветной хмари городских улочек, он вспоминал этот взгляд, не мог отделаться от него, как от чего-то недосказанного. В конце концов, чтобы справиться с наваждением, он решил, что смиренная поза собачки, понимавшей, что любое движение может кончиться тем, что свора бросится на нее и разорвет, сообщилась ее глазам и, конечно, передалась ему.
Под утро он проснулся от стука ходившей на сквозняке форточки. За окнами кипела настоящая морская буря. Еще не рассвело. Андрей недолго лежал с закрытыми глазами, потом, поняв, что все равно не заснет, принял душ и оделся. По виду заливаемой водой и в то же время безмятежной, равнодушной к ненастью улицы было ясно, что сегодня он вряд ли покажется из гостиницы и что день пропал, не начавшись.
К полудню, однако, ветер улегся, дождь иссяк, а ближе к вечеру совсем распогодилось. Взволнованный против ожидания мыслью, что уже ничто не стоит между ним и выключателем в темной комнате, Андрей спросил у портье о местных достопримечательностях. Тот, даже не дослушав вопроса, посоветовал съездить на позиции двенадцатидюймовой батареи за городом и объяснил дорогу.
Батарея занимала поросшую вереском скалистую возвышенность на западном берегу. Если бы не указатели, что вели через утыканную дотами березовую рощу, Андрею наверняка пришлось бы поплутать, прежде чем выйти к музею.
Гигантские сдвоенные орудия главного калибра, еще лоснившиеся после дождя, смотрели в пасмурно-игристую даль моря. Укрепленные в ровных, как стол, бетонных площадках-бункерах, покатые и плосковерхие орудийные башни выдавались на высоту немногим более человеческого роста. По батарее разгуливали туристы. Когда Андрей достал фотоаппарат, пожилой смотритель зачем-то предложил ему купить «готовых карточек» в бюро. Андрей поинтересовался, не отсюда ли семь лет назад стреляли по морскому парому. Смотритель смерил его косым взглядом и ничего не сказал. Андрей отправился на правый, не столь людный сейчас фланг батареи, к противодесантному орудию.
– Минуточку! – сказал смотритель, словно спохватившись, но Андрей сделал вид, что не слышал окрика.
Стоявшая на береговом лафете 85-миллиметровая пушка была убрана в казенной части прозрачным чехлом. Старая зенитка выглядела как новенькая. Сквозь чехол виднелся смазанный, вполне исправный на вид замок. Слыша позади себя шаркающие шаги смотрителя, Андрей наблюдал за маленьким мальчиком на месте наводчика. Стесненный комбинезоном карапуз не обращал внимания на пытавшихся фотографировать его родителей и просьбы сидеть смирно, колотил по станку прицела игрушечным мечом и, как в седле, подпрыгивал в дырчатой чаше. Андрей тоже хотел сфотографировать непоседу, но, едва приподняв камеру, опустил ее. Он вспомнил, как посещал с отцом одну из островных батарей – вполне может быть, именно эту – во время учебных стрельб. Стволы главного калибра, правда, не заряжали снарядами, а заливали водой из шланга. После залпа, от которого даже на порядочном расстоянии подкашивались ноги, в воздухе оставались плыть большие молочные облака пара – теплым слепым дождем эти облака затем оседали на каменистом пляже, и мальчишки подбегали под них, чтобы промокнуть до нитки.