рыв, зревший последние годы и набухший в последние дни, прорвался. Теперь он отстранялся от своей жизни не только до хирургического стола, но и до нынешней минуты. Робко улыбаясь новому чувству все потерявшего и поднявшегося надо всем человека, он делал вид, что слушает человечка.
– Считают, отцы поправки пеклись о стабильности, – говорил тот, глядя в окно. – Может, и так. Комитет считал, государь после женитьбы не протянет и трех лет, а к трону тогда ваша матушка пропускала многих первоочередников, отца того же господина майора, шурина государя по первой супруге…
– Что еще? – перебил Александр.
– …Пункт, что дети уступают трон вдове, не допускает толкований, – продолжал человечек. – Ну, то есть вдова получает августейший статус между смертью монарха и совершеннолетием наследника. Но все встрепенулись не оттого, что кто-то мог подсидеть наследника, а оттого, что речь вообще зашла о наследнике. И больше всех забегал комитет. Потому что ему и его мальтийским эскулапам тут утерли нос так, как они и не думали, что можно утереть.
– И ладно, – хмыкнул Александр. – Чем плоха медицина мальтийцев?
– Да в том-то и дело.
– То есть?
– Скажем, при мужском бесплодии помогает не всегда… – Мизинцем человечек поддел чашку. – Но главное, беременность Государыни стала обсуждаться до того, как государь успел к ним обратиться.
В комнате за стеной раздался глухой дробный удар и послышался недовольный голос горничной. Человечек аккуратно, подушечка к подушечке, составил пальцы рук.
– Я уже говорил, как Рождественский комитет всполошило рождение вашего высочества…
– Смешно. Почти каламбур.
– Да. Но я не сказал причины.
– И что за причина?
– Бесплодие государя.
– Ага, – кивнул Александр. – Теперь понятно, чем нехороша медицина мальтийцев.
– Простите?
– Не только не вылечат, но и диагноза не поставят.
Человечек приподнял и бросил брючины на коленках.
– Ладно, с диагнозом они оплошали. Но почему не пошли прочь, а наоборот – с претензиями?
– И почему?
– Да потому что сами почувствовали, что обмануты.
– Кем?
– Ее величеством.
– При чем тут ее величество?
– Потому что после замужества она узнала правду о спецмиссии. И поняла роль, которую комитет отводил ей на деле.
– Какую еще роль?
– Ступеньки для коронования Даниила.
Александр, чувствуя вкус крови в носоглотке, запрокинул голову.
– Это… какая-то чепуха.
Человечек пристукнул по подлокотникам.
– Смотрите сами. То, что комитет планирует на третий или четвертый год брака, это отложенное чудо, рождение наследника, происходит сразу. И безо всякого комитета.
Александр прижал ногтем отставший уголок пластыря на щеке.
– И что?
– А то, что комитет понял, какую новую фигуру имеет за доской. Да и мудрено было не понять, когда его люди вычищаются со всех постов или получают собачьи лимиты по должностям, а Даниил удаляется в такое подполье, что два года до него не могут достучаться даже кредиторы… – Человечек обмахнул пятерней глаза, как бы рассеивая пелену, и рассмеялся: – Только ведь они и в самом деле уверовали в чудо! Не в то, что их облапошили, а в самое настоящее, без дураков!
– В какое еще чудо?
– А в такое, что где-то в сейфе лежит документ, и из него следует, что ваше существование невозможно, что вас – нет.
– Какой документ?
– Справка о бесплодии государя.
Александр зажмурился.
– …И вот, допустим, мать не уверена в правах сына, – рассуждал человечек, подойдя к гобелену и перебирая косички бахромы. – И даже знает о справке. И тут бах – площадь Богородицы. Зачем комитету стрелять, когда у него имеется оружие куда серьезней – нотариальная печать? Но, если знать, что отец господина крон-майора обвинял в измене особу, причем с пленкой, где эта особа, пусть и в подпитии, заявляет, что государя отравили за отказ папе…
– Господин советник не пьет, – возразил Александр.
– Я и не говорю о нем.
– Андрей?
Человечек снял с гобелена невидимую ниточку.
– Нет, что вы.
– Да кто же?
– Князь Ферзен.
– Час от часу…
– В Иване видят желание Государыни укрепить ветвь рода. Но Иван призван не так подкрепить ветвь, как уничтожить печать. И этот план работает, пока его высочество не оказывается в госпитале. И так призрак печати является снова. И как тают надежды ее величества на врачей, так растет вера в чудо. И что ж?.. – выпучился человечек.
– И что?
– Чудо происходит. Можно сказать, въезжает во Дворец.
– Въезжает?
– Да.
– Вы о чем?
– О рейсовом автобусе.
Александр распустил воротник.
– Значит, все было подстроено.
– Да.
– Как именно?
– Автобус угнали не с маршрута, а из парка, и всплыл он не на маршруте, а у Дворца. С заложниками работал Факультет, в полиции по ним нет ничего, и значит, это тоже факультетские. Пассажиры были мертвы еще до штурма, захватчик не вооружен, девушка – без сознания до того, как попала в автобус.
– Откуда она взялась вообще?
Человечек потянул за косичку бахромы, так что гобелен перекосился.
– Оттуда, где была спецмиссия, но не сразу.
Александр смотрел на гобелен.
– Так миссия была проведена?
– Все, что происходило эти двадцать лет, вся эта каша с пушками и соборами – служила только прикрытием для миссии. Которую в конце концов протащили у нас под носом.
– А почему девушку не могли увезти на автобусе оттуда, с миссии?
– Потому что этому провалу почти полгода.
– Но, если ее удалось увезти, отчего же провал?
– Я, видать, неправильно… – Человечек уперся плечом в стену… – Мы прошляпили спецмиссию – это провал. Но провалом-то все кончилось и для комитета.
– И в чем тут чудо?
– А в том, что она – в одиночку – спустила в трубу все двадцать лет, все миллиарды комитета и сам комитет, который уже праздновал победу.
Александр едва успел подхватить отлепившийся на лбу кусок пластыря, прижал его снова и так и сидел, приставив палец к голове.
– Но разве ваше чудо… разве это не значит, что она и была целью миссии?
– Цель миссии комитет и не скрывал. Слишком это было… ни в какие ворота. – Человечек говорил вполголоса, но разборчиво, как будто обращаясь к кому-то еще. – Поэтому если мы и ждали чуда, то так, как ждем его от фокусника, когда знаем, что это только то, чей секрет остается за кулисами. Вот, например, номер с нашими святейшествами. Вот представьте: мятеж, эхо, стрельба, кровь на перилах… И вот мы спрашиваем: это знамение Сына Человеческого? Да, говорят, оно. Ладно, ну, а что Он Сам? Как нам понять, что не чародей какой-нибудь?.. О, чего тут только не возникает! И золотой пояс, и волосы белее снега, и прочее. Но вот святейшества призываются на спецмиссию. Сказать: Он – не Он. Поясá и прочее сдувает в мгновение ока. Да что там – самих батюшек комитет теряет из виду насовсем, а мы находим через неделю. Один полностью свихнулся в собственной богадельне, другой упился до чертей в борделе. Тогда многие решили, что зря мы ввязались в дело. Комитет заварил кашу, пусть бы и расхлебывал. Ведь нам даже пришлось хоронить его людей, которые перестреляли друг друга. Но Факультет – это система допусков. И те, кто был в курсе всего, держали свои сомнения при себе. Тут-то и случается – чудо.
– То самое?
– Да. Полгода, пока нахождение девушки неизвестно, – не происходит ни-че-го. Ну, верней, ничего из того, чего мы ждали от провала… Чудо. Тот самый секрет за кулисами. Мы, ей-богу, были как дети, которые нашкодят, смотрят на осколки и ждут взрослых. И то, что за дверью, что осаживает нас, – вот чудо. Да. Но тогда стали проговариваться о совсем уж черт знает… Говорили – я передаю своими словами, – что боятся не фигуральной кары, не этих достоевских бездн, а чего-то в духе того, что моря сделаются кровью или явится саранча с человеческим лицом. Раньше об этом никто ни сном ни духом, но после записей с батюшкой, где тот стоит перед зеркалом и видит себя мальцом, которому Иисус завещает царство небесное, после экспертизы по агентам, которые перебили друг друга, почему бы не быть саранче?
– Все это понятно, – сказал Александр, мало что понявший и решивший, что человечек не говорит обещанного и то ли раззадоривает себя перед тем, как перейти к главному, то ли вообще старается избежать его. – Но мы же не о том. При чем тут она?
– Она… Ее и вырывают во Дворец как последнюю соломинку.
– Вырывают?
Человечек поправил гобелен.
– В госпиталь. А вы думали, к вам?
– А зачем?
– За несколько дней до автобуса у его высочества нашли опухоль мозга.
Александр глядел в темное от падавшего снега окно. Где-то в задних комнатах звонил телефон.
– Вы не знали? – удивился человечек.
Не так озадаченный самой новостью, как тем, что ее скрывали от него, Александр зачем-то ждал, когда прекратятся звонки.
– Химиотерапия была невозможна, операция тоже. – Человечек махнул рукой. – Кстати, и опухоль связывают с его стажем… с этими уколами. В общем, автобус – решение Государыни.
– Последняя соломинка…
– Что?
Александр кивнул на валивший снег:
– Пролом в зиму.
Человечек тоже засмотрелся на снег. Александр смерил взглядом фигурку, против света будто тлевшую по краям, и зажмурился, различив под капюшоном пологое вздутие горба. Мнимая безопасная поза отщепенца, впервые за последние дни вернувшая его в расположение духа, была чуть не опрокинута известием о Иване. При всем при том он отдавал себе отчет, что Иван служил тут прикрытием, причиной было что-то другое, еще только всходившее за околичностями. Но колебался он недолго. Подумав, что его положение отказчика выдержало испытание, он решил идти до конца. Сколь горькой ни стала бы правда, он должен был узнать ее. В палате Ивана от него ждали страшного, сейчас страшное подсовывали под видом