ует писать. Человечек сконфузился:
– Ну… тут, извините… каждый по-своему.
Александр подумал еще и написал: «Андрей, если хочешь, чтобы мы остались друзьями, прошу и требую отпустить ее». «Вот и все», – с этой мыслью, которая скоро стала казаться ему тем, что именно и легло на бумагу, он подписал приказ. Лист выпорхнул из пальцев, прошелестела спутанная благодарная фраза, клацнула защелка бювара, потом защелка двери, и он остался один.
«Вот и все…» – повторял он про себя и смотрел по сторонам, словно собирался куда-то идти. О загадочном комке на подоконнике он вспомнил ровно тогда, когда в комнату ворвалась княжна Магда. В обсыпанной талым снегом распахнутой шубке, простоволосая, она перехватила его, едва он успел подняться, как-то судорожно, по-детски обняла, поцеловала в щеку и повисла на шее. Ее неожиданное объятье взволновало его. Он подумал, что недооценивал ее и со всеми своими женскими слабостями она, по крайней мере, была очень хороша собой, не хуже некоторых.
– Что? – опомнился он, услышав, что Магда что-то говорит.
– Тут жгли что-то? – переспросила она, продолжая льнуть к нему.
– Жгли? Кого? Что? Я ничего… Погоди… – Он отстранил ее и подошел к окну.
То, что издали мерещилось мертвой крысой, оказалось брошенной пластырной повязкой. Он ощупал свои голые щеки, лоб и коснулся острых, как иглы, концов шовной нити, торчавших из правого бока носа. У него вдруг стали слабеть ноги. Княжна подошла и снова обняла его. В недрах ее шубки как будто развертывалось что-то упругое. Александр сдвинул повязку подальше в угол.
– Что это? – с деланым испугом спросила Магда.
Он закашлялся.
– Это… не мое.
Глава XIКрепость
Паром опаздывал. Шел промозглый дождь. Андрей коротал время в пустом портовом ресторанчике. Насыпав сахару в кофе, он тотчас забыл о нем и придерживал сахарницу на стойке, точно стакан. Под стойкой зазвонил телефон. Бармен, уронив что-то, взял трубку. Андрей пересел к окну. После встречи с Шабером он не спал ночь, вновь и вновь возвращался к их разговору, словно мог пропустить что-то важное. Он знал, что ходит по кругу, разве только острая боль от главного, страшного известия – что отца убили не случайно – тупела, и он больше поражался не известию, а тому, что мог сейчас сидеть в баре и встречать бог знает кого. Бармен принес остывший кофе, сказал, что паром на подходе, и забрал сахарницу. Андрей посмотрел на часы. Рейс опаздывал на сорок минут. В подставке для салфеток торчала рекламка рыбного базара. Вид с открытки точь-в-точь повторял вид из окна.
Еще едва рассвело, базар пустовал. Площадка с крытыми прилавками имела в плане форму треугольника. По бокам она была стиснута подъездными путями, верхушкой упиралась в стену между флагштоками пропускных пунктов, а основанием выходила на стоянку перед ресторанчиком. Сами пропускные пункты и пристань скрывались за прилавками. Была видна только дымовая труба большого подходившего судна. Наверное, именно поэтому – чтобы получить обзор обоих проездов – двое человек, до сих пор прятавшиеся от дождя в машине, покинули свое укрытие и, разойдясь, встали с одного и с другого углов базара. Легковушка осталась попыхивать на холостом ходу. Андрей обмахнул мутное стекло. Того, что пошел караулить въезд, было не разглядеть, но здоровяк, вставший на выезде, показался ему знакомым.
Допив кофе, он вышел на стоянку. Верзила стоял за крайним прилавком, привалившись к столу. Андрей еще от дверей заметил вздутия от ремней кобуры через широкую спину и клыки электрошокера под завернувшейся полóй. Хорошая мишень, подумал он и тотчас сбавил шаг: мысль про мишень послышалась повторением чужой фразы. Он как будто услышал ее. «Потом, потом», – сказал он себе, возвращаясь к широкой спине и уже ничуть не удивляясь тому, что узнавал о верзиле. Час назад тот с напарником приземлился на аэродроме яхт-клуба, оба были тертые калачи, но, имея приказ задержать неизвестную с парома, не имели времени для подготовки операции; фотография неизвестной – копия карточки, доставленной вчера с приказом Государыни, – лежала в кармане над электрошокером, верзила нервно позевывал, от бессонной ночи у него ломило виски, от запаха сырой рыбы он дышал ртом, его оглушенные мысли ходили кругом такой же свихнутой уверенности, что задержание обернется кровью, и, наконец, предчувствие чего-то грозного производило в нем странное желание припадка, забытья. Когда он начал валиться под стол, Андрей подумал, что нервы взяли свое, но, кинувшись поддержать здоровяка, сам был вынужден искать опору, налечь на край стола – вместо того чтобы помочь обморочному, чуть не всадил в него новый разряд электрошокера, который сжимал в руке. Встав на ноги, он бросил электрошокер недоуменно, будто искал свидетелей происшедшего, огляделся и пошел на пристань.
Паром пришвартовался, носовые ворота были подняты. Андрей держался за ограду, пропустив пальцы в холодную сетку, и, все еще не в силах опамятоваться, продолжал поглядывать по сторонам.
Свою подопечную он скоро заметил у стенки причала. Одетая, как на вчерашней фотографии – правда, поверх свитера и шапочки сейчас был прозрачный дождевик с капюшоном, великоватый, сидевший мешком, – девушка держала за руку мальчика лет пяти. Оба ждали кого-то. От нечего делать мальчик пинал сумку-тележку. Андрей подошел к ним, когда сумка вот-вот была готова упасть. Он подхватил и переставил ее. Тут же явилась и мать мальчика, дородная и парившая, как лошадь после забега. Сглатывая от недостатка воздуха, она сообщила Андрею, что забыла в каюте телефон и «заплутала как в кошмаре». И ей, и девушке, и даже мальчику без слов стало ясно, кого он встречал, и они молча, словно знакомые, шли до стоянки. Тут женщину ждало такси. Кивнув Андрею и девушке, она на ходу одернула сына, спросившего, почему она отдала ей свой плащ. «А я – машинку!» – громким шепотом, в отместку, объявил мальчик. Затем, встав спиной вперед на заднем сиденье, он махал девушке рукой, пока такси не свернуло на дорогу.
– Вы знакомы? – спросил Андрей.
Девушка ничего не ответила, да он уж и забыл, что спрашивал ее. Он глядел на рыбный базар и как будто не понимал, где очутился: за угловыми прилавками не было ни верзилы, ни его напарника, а со стоянки пропала подплывавшая дымками машина.
Хотя Шабер советовал ему сменить гостиницу, он съезжать не стал, а только перебрался из номера в номер, со второго на третий этаж. В регистратуре выяснилось, что из документов при девушке имеется лишь билет на паром. В ответ на просьбу портье дать документ, удостоверяющий личность, она шарила у себя по карманам, не расстегивая дождевика. Андрей помог ей снять плащ. Когда, выронив автомобильчик, она положила на конторку подмокший квиток с изображением волны, он достал портмоне с медальоном, прижал его раскрытым к доске и заявил, что девушка подселяется к нему «по служебной необходимости». При виде императорского герба портье так растерялся, что не слышал звонившего телефона.
В номере Андрей проводил девушку в спальню, сам, не раздеваясь, лег в холле на кушетке и смотрел в потолок. Во всем теле у него была какая-то перебродившая, распирающая пустота. Он казался себе дырявым шаром, в прорехи которого воздух не улетучивался, а, наоборот, нагнетался, отчего он взмывал, терялся в кромешной выси. Несколько раз его заставлял насторожиться шум с улицы – кто-то словно катал туда-сюда тяжелую бочку, – но, выглянув в окно, он увидел лишь собаку на мостовой. Редкие снежинки мелькали со скоростью падучих звезд и все же успевали станцевать под дождем. Сквозь сизую хмарь над гаванью порта угадывалась тень то ли низкой тучи, то ли дымной гряды. Собака смотрела куда-то за угол, из навостренных ушей левое ворочалось лежа, правое, стоявшее, неприятно напоминало поднятую пригоршню.
Вернувшись на кушетку, Андрей предоставил мыслям течь, как им заблагорассудится, и скоро вновь подступил к рыбному прилавку. Верзила стал валиться не от удара ручной молнии, а оттого, что он сказал ему бессмысленную фразу, прозвучавшую неестественно громко, так, будто слова были не уловлены, но произведены слухом: «Он сейчас будет загодя».
Из комнаты девушки не доносилось ни звука. В белесом зареве от окна было заметно, как густо люстра поросла паутиной. Пыльные лианы всколыхнулись, когда собака залаяла, и сразу, словно отзываясь на лай, постучали в дверь.
– Кто там? – спросил Андрей.
Ему не ответили, но стук послышался снова. Он взял из кобуры пистолет, сел и глядел на дверь. Краем глаза он видел, что на ствол навинчен глушитель, и, отдавая себе отчет, что этого не может быть, так как глушитель просто не поместился бы в кобуре, ждал, что будет дальше. Из-за собаки, все скулившей под окнами, он думал, что не разбирает происходящего за порогом, но вдруг понял, что просто сидит не с той стороны кушетки, с какой ложился. Значит, скулили не на улице, а в коридоре. Встав, он услыхал жалобный голос портье, лепетавшего что-то о неправильной регистрации. «Господи, этого не может быть, я не в себе», – решил Андрей. Из-под двери лезли побеги дыма. «Мы – это то, что защищаем», – сказал портье. Фраза эта как будто служила сигналом к страшному толчку, опрокинувшему дверь. На месте прихожей стала закручиваться звездчатая воронка дыма. Андрей шарахнулся в спальню, чтоб звать девушку, но, как будто мог ошибиться дверью, увидел, что идет по улице. Страх, тягучий, тяжелый, как грязь, спутывал ноги, и когда он поглядел вниз, то чуть не вскрикнул. Юркие фигуры под ним выламывали доски из мостовой, через дыры в настиле поднималась дымная жижа, и местами прорехи были так велики, что через них приходилось прыгать. В прыжке он замечал внизу головы и руки тех, кто, несмотря на то что урвал свой кусок опоры, тонул в грязи. Он стрелял, когда его пытались схватить, и, чувствуя с иным выстрелом сильное эхо или тротиловый чад вместо порохового, на миг замирал, как если бы слабина забытья могла усовестить рассудок, растолкать его. Шел снег. Во дворах по одну и другую стороны прохода фигуры подвязывали себе доски на манер доспехов. Со спины они походили на оживший штакетник, спереди – на марионеток, прикрученных к крестам-вагам. Дорога забирала вниз и вбок. Мостовая и трясина под ней усыхали, пока не обрывались пустырем с подполом. Доски и жижа пропадали в начале съезда, ведшего в цоколь, но со своим снегопадом, со своим гремящим фронтом прибоя. Фигуры здесь срастались с досками совершенно, так что нельзя было сказать, где кончается плоть и начинается дерево. Плоть, конечно, брала свое. Андрей видел, как дерево исчезает в коже, сходит, подобно испарине; но, когда дерево брало верх, ублюдка – отличного от других фигур разве скованностью членов – устанавливали стоймя на пригорке, протыкали острогой и оставляли истекать соком. Крови было столько, что ее закладывали мостками. Настил скоро делался единственным проходом по топи. Выбирая, куда ставить ногу, Андрей поневоле сбавлял шаг, чем вызывал косые взгляды. Чтобы отмести от себя подозрения, ему пришлось помахивать топором, потом и рубить. Тут, начав, уже было не остановиться. Сворачивая на чей-то шепоток про галерею,