омов и покосившихся окраинных изб, лунные блики посверкивали в осколках разбитых стекол заброшенных многоэтажек, так и оставшихся мертвыми остовами после События.
В одном из осевших, но крепких еще домов, укрытым за крепким, хоть и давно не крашенным забором, оторвал голову от подушки грузный старик.
В спальне было душновато, но старик любил тепло и топил на совесть, дров не жалел. Никто ему не перечил, ведь он давно жил бобылем. Была у него кошка, но кошки они тепло почище людей любят. Вскинулся неожиданно легко, ловко, хотя дурной вяжущий сон не отпускал, давил сердце.
«К чему ж сон-то такой? – подумал старик, нащупывая ногами обрезанные валенки. – Да мало ли к чему?» – он усмехнулся.
После того, что он за эти долгие годы наворотил, хорошо, что вообще спит.
Беспокойство не отпускало, и старик прошаркал в комнату, которую шутя называл залом, затеплил свечу и опустился на колени возле тяжелого сундука. Провел рукой в старческих темных пятнах по крышке и, закряхтев, сдвинул его в сторону. Привычно провел пальцами по половице, нажал на одну. Щелкнув, деревяшка отошла в сторону. В углублении лежал длинный сверток.
Облегченно вздохнув, хозяин дома поставил половицу на место и уперся в угол сундука.
Тонко звякнуло оконное стекло, и старик увидел, как морозный узор разбегается по стене, как нарастает белая шуба на потолке, становится белым, очень ярким пламя свечи. Ему стало казаться, что воздух режет горло.
Он попытался вдохнуть, но не смог. Мороз сковал ледяными тисками голову, даже мысли сделались хрупкими и колкими, комната поплыла в темноту, а пламя свечи сделалось невыносимо холодным и темным…
В выстуженное помещение вошли двое.
Один остался у дверей, второй широкими шагами прошел через комнату. Он двигался легко, руки в тонких кожаных перчатках словно не чувствовали холода. Длинные прямые каштановые волосы скрывали большую часть лица. Лишь виднелась между прядями мертвенно-бледная кожа да поблескивали в свете почти угасшей свечи глаза. Непонятно, какого они были цвета. То серые, то вдруг черные… менялись они, как зимняя ночь к утру.
Дышал он ровно и спокойно, но с губ его не срывался парок дыхания.
Присев на корточки возле сдвинутого сундука, гость одним ударом выбил половицу и вытащил сверток. Не разворачивая, сунул за пазуху и встал. Взметнулись полы черного пальто, и человек быстро вышел из комнаты. За ним последовал его молчаливый спутник, чьи очертания скрывали густые ночные тени.
Затрещав, погасла свеча.
Снег громко похрустывал под ногами ночного патруля. В Ярославле патрули обходили не только купеческие кварталы и границы нехороших мест, но и окраины. Повелось это с тех времен, когда глухие ярославские леса снова подступили вплотную к городу, и после захода солнца на улицах стало небезопасно. Особенно тяжело было в первые зимы, когда из леса пошли стучать по домам плакунцы, а на перекрестках встали снежные двойники, подстерегая запоздавших ездоков. Окраины пустели, семейные перебирались поближе к центру или уезжали – в деревни, в другие города, куда глаза глядят. Но дома недолго оставались пустыми – как бывало всегда и везде, на место уехавших потянулся лихой люд.
Темные дела творились на окраинах Ярославля, пока местная полиция не позвала на подмогу своих и московских порубежников. Рейд был быстрым, жестоким и результативным. После его окончания патрули стали постоянными, и спокойствие на окраинах Ярославля потихоньку восстановилось. Граница леса отодвигалась от города; патрули, в которые ходили только самые опытные стражники, превратились в рутину, а в такую погоду, когда луна на небе белела от холода и верхушки елей вмерзали в ночное небо, стали наказанием для провинившихся и посвящением для новичков.
И ходили теперь не как раньше, пятерками, а парами.
Снег хрустел под валенками, мороз щипал носы, и полицейские прятали их в высоких воротниках длиннополых тулупов. Честно говоря, тулупы полагались тем, кто стоял на постах, – двигаться быстро в них было затруднительно, но в такие вот морозные ночи на нарушения в форме одежды смотрели сквозь пальцы. В коротких форменных полушубках зуб на зуб не попадал уже через полчаса, а маршрут был длинным. Утешало то, что лихие погони по непролазным сугробам случались крайне редко, и полицейские в этом случае просто скидывали тулупы и неслись следом за нарушителем спокойствия, а потом находили свою одежку на месте. В целости и сохранности, а то и под присмотром кого-нибудь из бдительных граждан.
Главной бедой тулупов было даже не то, что они сковывали движения. Патруль погубили высокие теплые воротники. Поднимешь такой ворот – и он закрывает лицо до самых бровей. Иди себе, дыши потихонечку, чувствуя, как отогреваются щеки, да посматривай перед собой в оставленную между концами ворота щель. Дорога привычная, шагать можно чуть не вслепую, ночь тихая, любой непривычный звук ухо враз выловит.
Не выловило…
Выскользнувших из переулка неизвестных патрульные увидели, когда те уже подошли на несколько шагов. Черные, вырезанные из ночной тьмы силуэты резко выделялись на посеребренном луной снегу.
Патрульный, шедший первым, недоуменно уставился на тень перед своими ногами и только миг спустя поднял голову, открывая рот, чтобы привычно протянуть: «А ну-ка, стоять!»
Человек в длиннополом черном пальто был уже рядом. Лицо неестественно спокойное, даже скучающее, но глаза смотрели внимательно и остро.
Патрульный, хоть и было ему немного за двадцать, уже успел побывать в переделках и отреагировал правильно.
Шаг назад и вбок, чтобы разорвать дистанцию. Рванул из ножен короткий тяжелый тесак, понимая, что висящая на плече винтовка бесполезна. Он даже успел подумать, что если напарник не сплохует, то возьмет неизвестных на мушку. Предупреждать неизвестных, требовать остановиться он не стал и правильно сделал.
«Как ему не холодно, он же без шапки?» – пришла в голову нелепая мысль. Лицо незнакомца покрылось инеем, и он длинно выдохнул.
Глаза патрульного взорвались нестерпимой болью. Тысячи тонких шипов вонзились в глазные яблоки, прорастая в них, проникая в мозг, выстуживая душу.
Патрульный хотел закричать, но горло сдавило ледяным обручем. Он упал на колени, уже ничего не видя, не понимая, где он, плохо помня, кто он такой. На секунду пришло облегчение – по лицу потекло что-то теплое, унимающее боль, но тут же он понял, что это его собственная кровь.
Он повалился на бок и затих.
Человек в пальто сразу потерял к нему интерес и, склонив голову к плечу, наблюдал за тем, что происходило со вторым полицейским.
Конечно, желательно избегать столкновений, но не было времени изучить маршруты патрулей. Предмет, за которым их послали, дал отзыв совершенно неожиданно, и требовалось поспешить. Тот, у кого находился предмет, мог тоже уловить сигнал и перенести его в другое место. Не исключено, в более надежно охраняемое.
Сложилось так, как сложилось, и глупо сожалеть. Да и не умел этого человек в черном. Не понимал, что это такое. Сложившуюся ситуацию он оценивал с точки зрения возможностей и получения нового опыта.
Ситуация сложилась рискованная, но полезная.
Появилась возможность посмотреть на работу моргры в боевой ситуации.
Моргра как раз оборачивалась. Тело второго патрульного она держала на вытянутой руке. Длинные костистые пальцы полностью накрыли лицо умирающего. Моргра чуть опустила голову и прикрыла глаза. Все ее длинное тонкое тело подрагивало от сдерживаемого удовольствия.
Человек в черном знал, что, если бы не строжайший контроль, моргра сейчас извивалась бы вокруг жертвы и тонко, громко полусвистела-полушипела, изощренно умерщвляя жертву. Но дисциплина у твари была железной, хотя каждая капля выпитой жизненной силы, страха, боли и крови умирающего доставляла ей удовольствие, для человека сравнимое с сильнейшим сексуальным наслаждением.
Наконец тело с изуродованным, косо сорванным с костей лицом упало на снег. Человек в черном кивнул, и убийцы исчезли в зимней ночи.
Игорь постукивал рукавицами по колену, глядя на покрытый ледяным панцирем труп. Полицейский ошалело глянул на порубежника:
– Это как же так, а?
– А вот так! – отозвался вместо Игоря инок в черном полушубке, сидевший на корточках рядом с трупом. Встал и стремительно вышел из дома. Глубоко вдохнув морозный воздух, он крепко зажмурился и сжал кулаки.
– Чтоб тебя… – прошипел он сквозь сжатые зубы и длинно выдохнул, выгоняя из себя, как учили, ненужное напряжение.
Город вокруг еще спал. На небе только-только появилась первая красноватая полоска зимнего рассвета, а прямо над головой плыли безмолвные холодные звезды. Опоздал… Всего на час, может, меньше.
Опоздал.
Он знал – городская полиция уже перекрывает дороги, прочесывает известные ночлежки, усиленные боевыми магами и вязальщиками группы подбираются к жилью известных чернокнижников, но…
Инок чуял, что все это зря. Тех, кто поработал здесь, так не изловишь. Они уже далеко. Или, наоборот, открыто ходят по улицам, с совершенно чистыми бумагами и такими же чистыми мыслями. И даже опытные порубежные вязальщики их вот так, с ходу, не распознают.
Здесь искать было нечего. Надо возвращаться в Москву. Впрочем, сначала следовало проверить одну зацепку, хоть и слабую. Ночью напали на полицейский патруль, одного из патрульных убили необычно жестоко, второй выжил – как, никто не мог понять. Парня проморозило так, что он ослеп, сейчас был в глубоком беспамятстве, и его осторожно отогревали в госпитале.
Возможно, из него можно что-то вытянуть.
Инок поморщился. Он не любил вот так применять свой дар, влезать в головы к умирающим, но – на то Божья воля. Дал ему Господь такое не то проклятье, не то благословение, и надо использовать его во благо.
Постучал кулаком в стену.
– Игорь! Поехали.