В любой череде событий есть момент, который меняет все. Точка невозврата, после которой время ускоряет ход, секунды уплотняются, минуты спрессовываются, часы летят так, что не уследишь.
Распадаются казавшиеся незыблемыми взаимосвязи, разлетаются шестеренками рассыпавшегося механизма и вдруг сцепляются вновь невообразимым ранее образом, и остается только изумленно смотреть, удивляясь тому, как раньше не видели таких очевидных вещей.
Трудно уловить такой миг. Если получится – есть шанс обуздать взбесившийся мир и увидеть ту единственную возможность, которую дает тебе судьба. Те, кто умеет это делать, ухитряются не просто уцелеть, но и договориться с капризными божествами Мироздания.
Для того узора, в который оказались вплетены судьбы Стаса и Ивана, точкой невозврата стали события в Ярославле. И в первую очередь даже не убийство старца, оберегавшего продолговатый предмет, а разговор инока Григория Весельского с выжившим патрульным, которого никто из заинтересованных сторон не принимал в расчет.
Это нельзя было даже назвать разговором. Патрульный хрипел, тяжело, сухо рыдал, поскольку плакать не мог – нечем ему теперь было плакать, и все облизывал черные обмороженные губы.
В этих скрипучих хрипах инок сумел расслышать что-то похожее на «черная, вся вилась… дрожала…» и положил сильные прохладные пальцы на виски умирающего. Молча попросил у него позволения увидеть его глазами. И патрульный услышал. Вытянулся. Задышал ровнее, постарался показать иноку все, что запомнил.
Он оказался глазастым, его память была цепкой.
Увидел и запомнил не только моргру, убивавшую его напарника, но и того, кто вонзил в него беспощадные ломкие клинки холода, которые продолжали убивать его даже здесь, в жарко натопленной палате городского госпиталя.
Так же молча инок поблагодарил парня.
«Я выкарабкаюсь?» – услышал он мысль-вопрос.
Инок не умел врать, даже если это было очень нужно для дела. Но и говорить правду ему сейчас очень не хотелось.
Поэтому он ответил:
– Не знаю.
И вышел.
Сообщение можно было послать только через доверенного слухача и обязательно убедиться, что его получил тот, кто должен.
В Москве, в своей квартире, натопленной почти так же жарко, как палата в Ярославле, нехорошим нутряным кашлем зашелся майор Хацкий.
Посмотрел на темные пятна на платке, покачал головой и криво ухмыльнулся. Он знал, на что соглашался, когда впервые вошел в подвал, где подрагивала едва различимая тень Гостя, и услышал шепот, обещавший ему то, чего он всегда хотел.
Майор согласился сразу и безоговорочно, хотя Гость честно назвал цену. Но до чего же поганым оказался этот грызущий изнутри кашель. Правда, Хацкий получил обещание, что все недуги пройдут, как только он, Гость, полностью воплотится в этой реальности.
И все же… это становилось невыносимым.
Когда же? Когда?
Стук в дверь заставил майора вздрогнуть.
На пороге стоял вечно бесстрастный до деревянности порученец полковника Левшова. Того самого, кто привел его в подвал к Гостю. Хацкому было очень интересно, кто стоит за полковником, чьи приказы он выполняет, но сейчас совсем не время это выяснять, и майор отложил поиск ответа. Но не забыл. Он ничего и никогда не забывал.
– Полковник приказал передать: нужный предмет получен, начинаем операцию «Туман».
«Даже голос у него деревянный», – подумал Хацкий, закрывая дверь.
Он еще не до конца осознал услышанное. Понимание приходило постепенно, и кривая ухмылка майора делалась все шире. Его залихорадило. Стремительно сорвав с вешалки шинель, он выскочил из дома. Наконец настало время действовать.
Время выпускать на охоту давно подготовленную и хорошо притравленную свору. Прежде всего – Хасан. Настал час старому арабу отработать долгие годы, что майор прикрывал и кормил его. А уж после того, как удалось отмазать его от нехороших вопросов про стрелка, взятого на пороге его дома, Песчаник и вовсе обязан в лепешку расшибиться.
Майор не сомневался, что так оно и будет. Иначе колдуну не жить. И Хасан об этом знает.
Хацкий потер вечно мерзнущие руки, поморщился. Лоб постоянно горит, к вечеру жар, а руки все время холодные, как у покойника.
Он проверил карманы шинели, привычно потрогал плоский пистолет, спрятанный в потайном кармане, и вышел. Сегодня предстояло немало встреч. Операция «Туман» была масштабной, а запускать ее придется ему, майору Хацкому, в одиночку.
Штаб порубежников никогда не засыпал.
Хоть пара окон, но светилась неярким электрическим светом.
Еще предшественник Старшого, не менее легендарный Дед, всего лишь несколько лет назад отошедший в иные миры, первым делом, как только это стало возможным, восстановил электрическое освещение в самом здании и по всей прилегающей территории. Ночные дежурные сидели за своими столами, перебирая скопившиеся за день бумаги, свободные смены спали в комнатах отдыха, тихонько тренькала в помещении бодрствующей подсмены гитара и доносился из-за двери тихий смех.
Сегодня большинство окон было темными, лишь в трех угловых окнах второго этажа свет теплился, но приглушенный и подрагивающий – еле заметное желтое свечение. Там дежурили ведуны и слухачи – люди, которые создавали странный, порой ненадежный и капризный, но самый защищенный вид связи. Старшой оберегал своих слухачей как зеницу ока, а в последнее время заходил к ним все чаще и подолгу беседовал с их начальником. О чем – ни тот, ни другой не говорили, но слухи по штабу ходили тревожные. Да и было отчего – после убийства Говоруна стало ясно, что под них копают, и копают основательно.
Каждый из трех человек, находившихся в комнате, был занят своим делом и вроде бы не обращал внимания на остальных. Тем не менее все трое составляли единое целое – смену. Широкая комната с низким потолком была полна светящегося, мерцающего тумана. На трех столах с овальными столешницами темного дерева горели толстые белые свечи.
Коренастый ведун бесшумно водил лезвием широкого ножа по бруску. Темноволосый, с крючковатым носом вязальщик склонился над своим столом и с отсутствующим видом смотрел на ровный длинный язычок пламени свечи. Его зрачки едва заметно пульсировали, и в ответ им колебался из стороны в сторону острый язычок огня.
Третий – слухач – сидел в углу, откинувшись на спинку длинного потертого кожаного дивана.
Слухачи всегда держались несколько особняком. Их всегда было немного, они не ходили «в поле» и почти круглосуточно находились в расположении баз порубежников. Если обычные маги могли чувствовать происходящее в тонком мире и воспринимать информацию оттуда, то слухачи были как настроенные на определенные диапазоны волн рации, которые могли точно принимать и передавать то, что им сообщали другие.
Раньше такое умение называли телепатией.
Слухач открыл глаза и наклонился к столу. Взяв остро заточенный карандаш, начал писать ровным, убористым почерком.
Закончив принимать сообщение, подошел к двери и, открыв ее, выглянул в коридор.
– Старшому. Срочно, – сказал он, протягивая дежурному листок бумаги.
Квартировал Старшой тут же, при штабе, в небольшом двухэтажном домике, первый этаж которого переоборудовали в зал для особо важных совещаний, а второй занимала семья Старшого. Дети его давно уже выросли, и сейчас в просторных комнатах он обитал вдвоем с женой, которую до сих пор любил до безумия и жутко ревновал без всякого на то основания, из-за чего в доме время от времени происходили бурные сцены, служившие развлечением для всего штаба.
Вестовой открыл дверь в теплую темную прихожую первого этажа. Напротив – двустворчатые двери в зал, слева – дверь поменьше, за которой небольшая квадратная прихожая и лестница на второй этаж. Тихо ступая по скрипучим ступеням, вестовой поднялся и молча кивнул на дверь во внутренние комнаты, спрашивая у дежурившего на площадке адъютанта Старшого, можно ли войти.
– Важное что? – спросил тот, хотя и так понимал: будь какая рутина, не стали бы в глухую ночь Старшого будить.
И тут же махнул рукой:
– Тихо только, спят они.
На самом деле Старшой уже поднялся. Многолетняя привычка спать по-звериному чутко въелась в плоть и кровь, Старшой просыпался от малейшего звука, выпадавшего из привычной картины, хотя мог спокойно дрыхнуть в комнате отдыха караульной смены под богатырский храп своих молодцев.
Вестового он встретил на пороге, шепотом спросив: «Стряслось чего?»
Тот молча протянул листок.
Быстро прочитав несколько строчек текста, Старшой беззвучно выругался и приказал адъютанту:
– Сани запрягай, конвой обычный. На всякий случай две спецгруппы в полной выкладке – в режим готовности. Отдыхать посменно, быть готовым к выступлению по команде.
Застегивая полушубок и опоясываясь широким ремнем, он еле слышно выражал свое негодование:
– Быть готовым. К выступлению. Куда выступать-то, раздери их? Ах, как погано. И ведь скажи они раньше, уже ведь перевезли бы. Засекретились умники. Особый, в бога и угодников, приказ.
Он ждал этого сообщения, ждал и боялся. Не за себя. За людей и за то дело, которому отдавал всю свою жизнь и жизнь семьи.
За последние пару лет Особый приказ Патриархии, с одной стороны, и с другой – Служба Охраны все чаще ставили порубежников, сил которых и так не хватало, в положение обычных исполнителей. Их просто бросали на ликвидацию опасных участков, даже не оповещая о причинах произошедшего. Разведка порубежников делала, что могла, но… Старшой ненавидел подковерные карьерные войны, а сейчас разразилась именно такая. Страшно не хватало агентов и осведомителей среди конкурентов, но, черт побери, он занимался тем, чем был должен – обеспечивал безопасность рубежей.
И вот чуть не проглядел то, что творилось прямо у него под носом. К счастью, Особый приказ Патриархии решил-таки, что совсем уж держать их за дураков не стоит, и скупо поделился информацией, от которой Старшой взвыл, вызвал начальника разведки и устроил такой разнос, какого не помнили старожилы.