Все в порядке, теперь можно работать.
Обострившееся за последний месяц чутье подсказало: за дверью вестовой, спешит, нервничает. И тут же в дверь осторожно постучали.
– Входите, – майор с удовольствием ощутил, что голос ровный и крепкий. Так и должно быть.
– Разрешите, господин майор? – вытянулся в дверях вестовой. Дождался кивка, доложил: – Телефонограмма от полковника Левшова из Службы Охраны. Просит прибыть при первой возможности.
– Ответь, что скоро буду. – Хацкий встал, взмахом руки отпустил подчиненного. Перед маленьким зеркалом поправил мундир.
Итак, Левшов все же решил его вызвать. Что ж, разговор наверняка будет неприятным, но сейчас лучше не игнорировать полковника, не время обострять и так накаленную ситуацию. Как некстати – поморщился Хацкий, выходя из кабинета.
– Едем, бери с собой Трегубова, – бросил он по дороге поручику Вахрушеву.
– Так точно! Мигом будем. – Вахрушев обманчиво неуклюже побежал по коридору.
Майор задумчиво кутался в шинель. Знобило. А ведь топят на совесть – и он снова закашлялся.
Не успел он устроиться в крытом возке, как прибежали Трегубов и Вахрушев. Хацкий молча показал на сиденье напротив.
– Куда едем, господин майор? – дыхнул перегаром бледный тонколицый Трегубов.
Майор ответил, глядя в стену над головой подчиненного:
– К господину полковнику Левшову едем. Точнее, еду-то я, а вы меня ждать будете. Есть у меня ощущение, что после разговора с господином полковником у нас с вами работы прибавится…
– Вы вообще-то в своем уме, майор? – полковник Левшов шипел, подавшись вперед всем своим массивным, затянутым в синий мундир Службы Охраны телом. Щеки полковника налились нездоровым румянцем, залысины блестели, длинные завитые усы подрагивали. – Вы что творите? – Левшов, конечно, играл, и они оба это понимали, но Хацкий знал, что должен соблюдать правила игры. Во всяком случае, пока.
Майор стоял навытяжку перед столом красного дерева и думал, что это смотрелось бы даже комично, не будь это полковник Левшов. Начальник Службы Охраны за десять лет не только сожрал своего предшественника, но и добился для Службы таких полномочий, каких она никогда не знала. Ему уже удалось почти подмять под себя городскую полицию, серьезно ужать порубежников и даже поколебать позиции разведки. Причем сделал он это так, что наружу даже слухов не просочилось. Точнее, кому надо, тот, конечно, понимал, что происходит, но даже самые осведомленные часто не улавливали, что и зачем делает Левшов. Но любой шаг рано или поздно приводил к тому, что Служба Охраны получала все новые и новые полномочия.
Разумеется, исключительно ради блага Республики и для неусыпного обеспечения безопасности первых лиц государства.
Поэтому Хацкий предпочитал отвечать кратко и четко:
– Так точно, господин полковник.
– Тогда какого черта вы приперлись к дому Столярова?! – грохнул кулаком по столу полковник. – Вам чем следовало заниматься?!
Хацкий помолчал.
«А ведь он опасается, – подумал майор, – не боится, нет, но опасается, что вся эта комбинация выйдет ему боком. Может он меня сейчас ликвидировать? – Мысли были очень спокойными и отстраненными. – Нет, не может, я слишком глубоко внутри ситуации. Он это тоже понимает. Потому и не вызвал меня сразу после операции. Чтобы не было ненужных разговоров. Сейчас – да, сейчас можно вызывать с полным основанием, дабы доклад заслушать, дело напрямую касается Службы Охраны. А когда только упокоили Говоруна – исключительно на совещании виделись. Чтоб на людях, чтоб никакого прямого общения».
– Отказаться я не мог, господин полковник. Вы сами участвовали в совещании, на котором создавалась моя группа. А от этого убийства магией несет за версту. Не мог я не приехать. Там же полицейского чина убили, да и охрану купца первой гильдии заодно. Сам купец пропал.
– С Говоруном что? – Полковник уже выпустил пар и стал спокойнее.
– Что касается, кхм… направления расследования дела Говоруна. О его любви к молодым дамам знал весь город. У госпожи Грудневой как раз воздыхатель был – с горячей восточной кровью и соответствующими возможностями. Скажем так, отрабатываем.
– Ну и как? Отрабатывается? – ядовито спросил полковник. – Как там воздыхатель поживает?
– Отрабатываем в качестве одной из основных версий, ведь об этом мы и договаривались. Очень аккуратно сливаем информацию журналистам, чтоб они начали задавать вопросы, как так получилось, что городская полиция и служба разведки допустили такое безобразие у стен Кремля, – не моргнув глазом, отрапортовал Хацкий.
– Вот что, майор, – Левшов разом успокоился, откинулся на спинку кресла и кивнул майору на кресло у стола, – не до изысков нам теперь. Ситуацию мы обострили донельзя, нам теперь надо в ней свой кусок урвать. Сейчас все на ушах стоят, и это хорошо. Поэтому вот я что думаю…
Левшов вышел из-за стола, присел на краешек и заговорщицки склонился к Хацкому:
– Как хочешь, но у этого твоего ревнивца должны появиться улики, которые однозначно его увяжут с разведкой или с порубежниками, для нас все едино. Вот это уже можно не просто прессе скармливать, тут их крутить мои ребята будут, понимаешь? Нам их всех до прибытия Гостя надо обезглавить и к ногтю прижать. Тут очень кстати, что твои люди стрелка упокоили.
– Так точно, господин полковник.
– Вот еще что. – Левшов встал перед майором. – Ищи бумаги покойничка. Вовремя ты меня предупредил, что он по Говоруну роет. Но раз вы ни в кабинете, ни в доме купца ничего не нашли, значит, где-то у покойного тайник был. Из-под земли достань.
Сказал – и вернулся за стол. Сел, принялся перебирать бумаги, давая понять, что аудиенция окончена.
Хацкий задумался. Вытащил платок, поднес к губам, но вроде отпустило. Он уже заметил, что чем дальше от Гостя – тем легче ему дышать. Да и в целом тем лучше самочувствие. Вон даже понял наконец, что за окном зима. Да такая, что только открытки писать. Рождественские.
На полковника он смотрел уже задумчиво-оценивающе, окончательно поняв, что Левшов дергается. Мандражирует.
Еще бы, ему есть что терять. В отличие от него, Хацкого, который в комбинацию с самого начала вошел с полным пониманием, что это его единственный шанс стать кем-то, кроме как отставным майором с мерзким характером и больным желудком. И все же интересно, с чего Левшов на таком взводе? Что там, в этих бумагах? Сделки с землей, которые Говорун проворачивал для Собирателей, это понятно. А нет ли там еще чего интересного?
– Бумаги, говорите, – протянул майор, подчеркнуто неторопливо складывая платок. Платок был хорошего тонкого полотна, с едва заметной монограммой «Х» в углу. – Ну допустим. Я как раз это дело веду, все естественно. Вот, предположим, я их нашел. Дальше что?
Левшов подался вперед всем телом:
– Дальше вы их приносите мне. И уже я решаю, что с ними делать. Это приказ.
Вот оно, то самое время, понял Хацкий. Если ломать ситуацию, то сейчас. Он откинулся на спинку кресла и поднял бровь:
– Приказ? А собственно, что именно вы приказываете, господин полковник, и почему?
Сказал – и замолчал, скучающе оглядывая стол полковника.
Левшов глотал воздух. Наливался багровым. Вздымался из-за стола. Сжатая в кулак ладонь уже готовилась грохнуть по столу так, что запрыгает письменный прибор и гора коричневых папок поедет вбок, рассыпаясь.
После таких разносов люди выходили из кабинета Левшова на подгибающихся ногах. И больше их в стенах здания Службы не видели.
Хацкий с любопытством ждал.
Кулак пошел по дуге вниз, багрянец добрался уже до лба, Левшов открыл рот… и что-то неразборчиво прохрипел. Кулак превратился в дряблую ладонь, которая сгребла какую-то бумагу и смяла ее. На бумаге остались темные мокрые пятна.
Полковник оплыл в кресле.
– Что, крепко припекает? – подпустив в голос сочувствия, спросил Хацкий.
Левшов лишь молча кивнул. Расправил скомканную бумажку, что-то прочитал, отправил ее обратно в папку.
Наконец, продышавшись, сказал:
– Не то слово. К тому, что разведка и порубежники этим показательным выступлением на мосту воспользуются, я был готов. Для того все и затевалось. Но еще кто-то в игре. Кто это, я понять не могу. Просто, – полковник поводил рукой в воздухе, – ощущение. Словно смотрит кто в затылок, а оборачиваешься – нет никого.
Хацкий сплел пальцы, указательными тихонько постучал по подбородку. Он всегда так делал, задумавшись. Да, бумагами надо было заниматься в первую очередь. Этого хочет полковник, отлично. Но и ему самому бумаги Загорцева не помешают. Как страховка, если все окончательно пойдет не так.
– Разрешите идти, господин полковник, – он легко поднялся. Вытянулся по стойке «смирно».
– Идите, майор, – Левшов вяло махнул рукой, – и помните, у нас с вами права проиграть нет, – полковник криво усмехнулся. – Если что – нас и в другом мире достанут.
Хацкий сбежал по ступеням, с наслаждением вдыхая сладкий морозный воздух. Хлопнул по спине съежившегося в холодном возке Вахрушева. На мгновение замер, сторожко огляделся. Будто кольнуло что. Вспомнил дергающегося Левшова и выматерился сквозь зубы. Заразная она, эта паранойя, что ли?
– Трегубов где?
Коренастый Вахрушев, дыша на ладони, мотнул головой.
– Вон, в трактир забежал, чаю выпить.
– Дуй за ним. И скажи: если учую, что не чай это был, зубы выбью.
– Есть, вашбродь, – агент неловко выбрался из возка. Но к дверям метнулся шустро.
– Если и здесь пусто, то завтра идем к майору, пусть сам наставления дает, – глядя на тускло мерцающий в крохотном окошке свет, пробормотал Трегубов.
Похмелиться ему так и не удалось. Вахрушев вытащил его из трактира, как раз когда вахмистр, блаженно прикрыв глаза, собирался влить в себя стопку чистейшей, прозрачной, холодненькой хреновухи. Он втягивал носом острый, отрезвляющий и в то же время расслабляющий аромат, представлял, как пройдет по телу волна жаркой дрожи, отступит стылая хмарь и мир снова сделается праздничным и понятным.