– Дак-бунгало[79], на текущее время. Там был какой-то паршивый черномазый, когда я вселился вечером – акцизный чиновник или вроде того. Я его вышвырнул. Это же грязная дыра, нет? – сказал он, поведя головой назад, подразумевая всю Чаутаду.
– Полагаю, не хуже прочих уездных станций. Вы сюда надолго?
– Только на месяц-другой, слава богу. Пока не начнутся дожди. Что за паршивый у вас здесь майдан, а? Хоть бы скосили эту гадость, – добавил он, махнув по сухой траве шпорой. – Никакой надежды на поло или вроде того.
– Боюсь, поло вам здесь не видать, – сказал Флори. – Теннис – это лучшее, что мы можем предложить. Здесь нас всего восемь в общей сложности, и большинство проводит три четверти времени в джунглях.
– Господи! Ну и дыра!
После этого повисло молчание. Высокие бородатые сикхи стояли группой возле лошадей и недружелюбно поглядывали на Флори. Не вызывало сомнений, что Верраллу надоел разговор, и он хотел ехать. Никогда еще Флори не чувствовал себя настолько de trop[80], а точнее, настолько старым и неуклюжим. Он заметил, что пони Верралла – прекрасная арабка, с гордой шеей и изогнутым, точно птичий хохолок, хвостом; изящная молочно-белая штучка, стоимостью несколько тысяч рупий. Верралл уже натянул поводья, очевидно решив, что уже достаточно наговорился для одного утра.
– Прекрасный у вас пони, – сказал Флори.
– Ничего кобылка, получше этих бирманских кляч. Я тут собрался сыграть кон-другой в тент-пеггинг[81]. Гонять мячик поло по такой грязи и пытаться не стоит. Эй, Хира Сингх! – позвал он и поскакал прочь.
Сипай, державший гнедого пони, отдал поводья товарищу, отбежал ярдов на сорок и всадил в землю самшитовый колышек. Больше Верралл не удостаивал Флори вниманием. Подняв копье, он изготовился, как бы взяв на мушку колышек, а индийцы отвели лошадей подальше от дороги и стали внимательно смотреть. Едва заметным движением Верралл всадил колени в бока пони. Та припустила, точно пуля из ружья. Стройный, поджарый юнец с легкостью кентавра наклонился в седле, опустил копье и всадил его точно в колышек. Один из индийцев хрипло пробормотал: «Шабаш»! Верралл воздел копье в классической манере, а затем, пустив пони в галоп, развернулся и протянул пронзенный колышек сипаю.
Верралл сделал еще два захода и оба раза попал в цель. Он проделывал это с неподражаемым изяществом и чрезвычайной торжественностью. Все остальные – и англичанин, и индийцы – смотрели на него, не отрываясь, словно наблюдая религиозное действо. Флори не мог не замечать пренебрежения к себе – лицо Верралла словно специально было создано, чтобы смотреть свысока на непрошеных незнакомцев – и тем не менее, это ощущение своей униженности не давало ему уйти. Верралл каким-то образом пробудил в нем ужасное чувство неполноценности. Флори искал повода возобновить с ним беседу, когда вдруг заметил, что из ворот Лэкерстинов показалась Элизабет в голубом платье. Должно быть, она видела, как этот малый только что пронзил колышек. Сердце у Флори болезненно сжалось. Он поддался внезапному порыву – одному из тех порывов, которые обычно плохо заканчиваются, – и окликнул Верралла, проезжавшего рядом.
– А те две этому обучены? – спросил он, указывая стеком на других пони.
Верралл угрюмо оглянулся на него через плечо. Он рассчитывал, что Флори хватит ума понять, что он тут лишний.
– Чего?
– Обучены этому те две? – повторил Флори.
– Каштановый ничего так. Но может понести, если волю дать.
– Дайте-ка я тоже попробую кон, позволите?
– Ну, хорошо, – сказал Верралл хмуро. – Только рот ему удилами не порвите.
Сипай подвел к нему пони, и Флори стал делать вид, что рассматривает уздечку. На деле же он выгадывал время, пока Элизабет не приблизится до тридцати-сорока ярдов. Он решил, что пронзит колышек в точности, когда она окажется рядом с ним (это совсем не трудно на маленьких бирманских пони, при условии, что они скачут прямо), после чего вручит ей трофей на кончике копья. Вот как надо действовать. Ему не хотелось, чтобы у нее сложилось впечатление, что этот розовощекий молокосос единственный, кто может держаться в седле. Флори был в шортах, что не облегчало верховую езду, но он знал, что – как почти всякий – отлично смотрится верхом.
Элизабет приближалась. Флори оседлал пони, взял поданное индийцем копье и приветственно взмахнул им Элизабет. Однако она не удостоила его вниманием. Вероятно, скромничала в присутствии Верралла. Она отводила взгляд, глядя в сторону кладбища, и щеки у нее порозовели.
– Чало[82], – сказал Флори индийцу, и сжал коленями бока пони.
В следующий миг, не успев набрать скорость, Флори вылетел из седла и, треснувшись оземь, так что плечо едва не вышло из сустава, покатился кубарем. К счастью, копье отлетело в сторону. Он лежал на спине, глядя мутным взглядом на синее небо с парящими стервятниками. Затем его зрение сфокусировалось на склонившемся над ним тюрбане цвета хаки и темном лице сикха, заросшем бородой до самых глаз.
– Что случилось? – сказал он по-английски и, превозмогая боль, приподнялся на локте.
Сикх что-то грубо ответил и указал на пони. Флори увидел, что каштановый пони скачет по майдану с седлом под брюхом. Подпруга не была как следует затянута, и седло соскользнуло – вот и результат.
Флори сел, и плечо пронзила боль. Правый рукав рубашки был разорван на плече и покраснел от крови, и щека тоже сочилась кровью. Он ободрался о твердую землю. И шляпа потерялась. Тут же он с ужасом вспомнил об Элизабет и увидел, что она приближается к нему – их разделяло всего несколько шагов – и смотрит с презрением прямо на него.
«Боже мой, боже мой! – подумал он. – О боже ж мой, каким дураком я наверно выгляжу!»
Мысль об этом даже заглушила боль в плече. Флори прикрыл ладонью родимое пятно, хотя пострадала другая щека.
– Элизабет! Эгей, Элизабет! Доброе утро!
Он звал ее настойчиво и жалобно, показывая, что прекрасно сознает свое бедственное положение. Она не отвечала, но что было совсем невероятно, она прошла мимо, даже не замедлив шага, словно и не видела его.
– Элизабет! – позвал он снова, обескураженный. – Видели, как я упал? Седло соскользнуло. Этот дурак сипай не смог…
Теперь не могло быть сомнений, что она его слышала. На секунду она повернулась в его сторону и взглянула ему в лицо и сквозь него, словно его и не было вовсе. Ее взгляд устремился вдаль, за кладбище. Это был кошмар. Флори позвал ее с тревогой:
– Элизабет! Позвольте, Элизабет!
Она прошла, не сказав ни слова, не удостоив вниманием, не взглянув на него. Она шла прямо по дороге, цокая каблучками, удаляясь от него.
Наконец Флори окружили сипаи, и Верралл подскакал к нему. Кое-кто из сипаев салютовал Элизабет; но Верралл не взглянул в ее сторону, вероятно, не заметив. Флори с трудом встал на ноги. Он сильно ушибся, но ничего не сломал. Индийцы принесли ему шляпу и стек, но не извинились за свое разгильдяйство. Они смотрели на него с легким пренебрежением, как бы давая понять, что он получил по заслугам. Можно было предположить, что они специально ослабили подпругу.
– Седло соскользнуло, – сказал Флори слабым голосом, сознавая, каким дураком он выглядит.
– А какого черта вы не проверили прежде, чем садиться? – сказал Верралл отрывисто. – Вы должны бы знать, нельзя доверять этим паршивцам.
С этими словами он натянул поводья и ускакал, дав понять, что вопрос исчерпан. Сипаи последовали за ним, не попрощавшись с Флори. Дойдя до своих ворот, Флори оглянулся и увидел, что каштанового пони успели поймать и оседлать заново, и Верралл скакал на нем, собираясь сразить очередной колышек.
Это падение до того потрясло его, что он все никак не мог собраться с мыслями. Что могло стать причиной такого ее поведения? Она видела, как он лежит в крови, и прошла мимо, словно он был дохлой псиной. Как такое могло быть? Да было ли это? В голове не укладывалось. Может, она сердилась на него? Не мог ли он как-то обидеть ее? Все слуги выстроились вдоль забора. Они вышли посмотреть тент-пеггинг и все видели его позор. Ко Сла выбежал ему навстречу с озабоченным видом.
– Бог поранился? Отнести мне бога в дом?
– Нет, – сказал бог. – Иди, принеси виски и чистую рубашку.
Когда они вошли в дом, Ко Сла усадил Флори на кровать и осторожно стащил с него разорванную рубашку, прилипшую от крови к телу. Ко Сла зацокал языком.
– Ах ма лэй?[83] Ссадины полны грязи. Не стоило вам играть в эти детские игры на чужих пони, такин. Не в вашем возрасте. Слишком опасно.
– Седло соскользнуло, – сказал Флори.
– Такие игры, – гнул свое Ко Сла, – хороши для молодого полисмена. Но вы уже не молоды, такин. В вашем возрасте падать больно. Вам нужно лучше беречь себя.
– Ты меня стариком считаешь? – сказал Флори сердито.
Плечо ужасно болело.
– Вам тридцать пять, такин, – сказал Ко Сла вежливо, но твердо.
Все это было так унизительно. Даже Ма Пу с Ма Йи, заключив перемирие, принесли чайник с каким-то жутким отваром, заверив, что он отлично лечит от ран. Когда они ушли, Флори сказал Ко Сле вылить это в окно и налить в чайник борную мазь. Позже, когда он отмокал в теплой ванной, а Ко Сла вымывал губкой грязь у него из ссадин, он беспомощно гадал – и по мере того, как мысли его прояснялись, им овладевало все большее отчаяние, – что же все-таки случилось между ним и Элизабет. Не подлежало сомнению, что он жестоко обидел ее. Но чем он мог ее обидеть, если они не виделись с прошлого вечера? Он совершенно не представлял, в чем дело.
Он несколько раз объяснил Ко Сле, что упал оттого, что соскользнуло седло. Но Ко Сла при всем своем сочувствии очевидно не верил ему. Флори решил, что теперь до конца его дней все будут считать его никудышным наездником. С другой стороны, две недели назад он стал героем в глазах Элизабет, обратив в бегство безобидного буйвола. Судьба по-своему беспристрастна.