за любого. Оказалось, что та бедная, несчастная девушка потеряла работу и долгое время фактически голодала, а теперь ей пришлось пойти работать обычной кухаркой, в подчинение к ужасной, вульгарной поварихе, измывавшейся над ней самым жутким образом. А кроме того, та кухня просто кишмя кишела черными тараканами! Ну разве это не чудовищно, Элизабет? Черные тараканы!
Миссис Лэкерстин выдержала паузу, дав Элизабет возможность как следует представить черных тараканов, и добавила:
– Такая жалость, что мистер Верралл оставит нас, когда начнутся дожди. Чаутада без него просто опустеет!
– А когда обычно начинаются дожди? – сказала Элизабет так равнодушно, как только могла.
– Около середины июня, в этих краях. Теперь уже неделя-две… Дорогая моя, наверно нелепо вспоминать об этом, но у меня из головы не идет эта бедная, несчастная девушка на кухне среди полчищ черных тараканов!
Миссис Лэкерстин еще не раз упомянула черных тараканов за тот вечер. А на следующий день заметила в такой манере, словно вспомнила некий пустяк:
– Кстати, полагаю, Флори возвращается в Чаутаду в начале июня. Он говорил, что собирается быть на общем собрании клуба. Возможно, мы могли бы как-нибудь пригласить его на ужин.
Это был первый случай, когда кто-то из них заговорил о Флори после того дня, как он принес Элизабет шкуру леопарда. Преданный забвению на несколько недель, он вдруг всплыл в уме обеих женщин гнетущим pis aller[97].
Три дня спустя миссис Лэкерстин отправила мужу записку, прося вернуться в Чаутаду. Он пробыл в лагере достаточно долго, чтобы стать притчей во языцех в штаб-квартире. Мистер Лэкерстин вернулся с таким багровым лицом, какого женщины еще не видели (это загар, объяснил он) и до того дрожащими руками, что не мог зажечь сигарету. Тем не менее свое возвращение он отметил тем, что спровадил миссис Лэкерстин из дома и, заявившись в спальню к Элизабет, предпринял энергичную попытку изнасиловать ее.
Все это время, неведомо для официальных лиц, продолжались дальнейшие подстрекательства к мятежу. «Вейкса» (он успел перебраться в залив Моутама, где сбывал по дешевке наивным жителям деревни философский камень), пожалуй, справился со своей задачей лучше, чем рассчитывал. Так или иначе, в воздухе витала новая беда – готовилось очередное местечковое и, надо полагать, бесплодное бесчинство. И даже Ю По Кьин еще ничего об этом не знал. Но боги, как обычно, были на его стороне, ведь любое последующее восстание могло только придать вес первому, а стало быть, упрочить славу Ю По Кьина.
О, ветер западный, когда подуешь ты, чтоб легкий дождик мог пролиться?[98] Настало первое июня, день общего собрания, а дождем и не пахло. Когда Флори направился к клубу, послеполуденное солнце, косо падая за поля его шляпы, немилосердно жгло ему шею. По дорожке ковылял мали, неся коромысло с двумя ведрами воды; его грудные мышцы блестели от пота. Он поставил ведра на землю, пролив немного воды себе на тощие ноги, и поклонился Флори.
– Ну, мали, будет дождь?
Тот повел рукой в сторону запада.
– Холмы его поймали, сахиб.
Чаутада была почти сплошь окружена холмами, которые задерживали первые облака, так что, бывало, дождь не выпадал до конца июня. Земля на клумбах, вкривь и вкось взрыхленная, выглядела серой и твердой, как бетон. Флори вошел в салон и увидел Вестфилда, слонявшегося вдоль веранды, глядя на реку; шторы были подняты. С краю веранды лежал на спине чокра, заслоняя от солнца лицо большим банановым листом, и качал ногой веревку опахала.
– Здоров, Флори! Совсем ты отощал.
– Как и ты.
– Х-м, да. Чертова погода. Еда не лезет, только бухло. Господи, возрадуюсь же я, когда услышу, как лягушки заквакают. Пропустим по одной, пока другие не пришли? Буфетчик!
– Ты в курсе, кто будет на собрании? – сказал Флори, когда буфетчик принес виски и теплую содовую.
– Вся толпа, полагаю. Лэкерстин три дня, как вернулся из лагеря. Боже правый, человек пожил на полную подальше от супруги! Мой инспектор мне докладывал, что творилось в его лагере. Девок пруд пруди. Наверно, специально доставлял из Чаутады. Ох же влетит ему, когда его старушка увидит счет из клуба. Одиннадцать бутылок виски в лагерь ушло за пару недель.
– Молодой Верралл придет?
– Нет, он только временный член. Да он и так-то не рвался, пострел. И Максвелла не будет. Говорит, не может пока лагерь оставить. Прислал записку, чтобы Эллис говорил за него, если будет какое голосование. Только я не думаю, что будет о чем голосовать, – добавил он, покосившись на Флори.
Оба они вспомнили свою недавнюю ссору из-за этого.
– Полагаю, это решит Макгрегор.
– Я что хочу сказать: Макгрегор бросил же эту ахинею с принятием туземца, а? Не тот сейчас момент. После мятежа и всего такого.
– Кстати, что там с мятежом? – сказал Флори. – Есть какие новости? Предпримут они другую попытку, как думаешь?
Он предвидел неизбежные препирательства по поводу принятия в клуб доктора и хотел, по возможности, оттянуть их.
– Нет. Все кончено, боюсь. Сдулись – как есть, бздуны. Во всей округе тишь да гладь, как в женской, млять, гимназии. Вот невезуха.
У Флори екнуло сердце. Он услышал голос Элизабет за стеной. И тут же вошли мистер Макгрегор, Эллис и мистер Лэкерстин. Весь клуб был в сборе – женщины к голосованию не допускались. Мистер Макгрегор уже облачился в шелковый костюм и держал под мышкой приходно-расходные книги клуба. Он умудрялся придать официальный тон даже такому пустяковому событию, как собрание клуба.
– Раз мы все, похоже, уже собрались, – сказал он после обычных приветствий, – не перейдем ли мы… э… к нашим обязанностям?
– Веди, Макдуф, – сказал Вестфилд, садясь.
– Кто-нибудь, позовите буфетчика, Христа ради, – сказал мистер Лэкерстин. – Не смею, чтобы супруга услышала, как я зову его.
– Перед тем как перейти к повестке дня, – сказал мистер Макгрегор, отказавшись от выпивки и подождав, пока выпьют остальные, – я полагаю, вы захотите, чтобы я прошелся по отчетам за истекшее полугодие?
Они не особенно этого хотели, но мистер Макгрегор, обожавший подобные процедуры, пробежался по отчетам с большой основательностью. Мысли Флори были далеко. Он понимал, что с минуты на минуту разразится скандал, просто дьявольский скандал! Они будут в бешенстве, когда услышат, что он, несмотря ни на что, предлагает доктора. А в соседней комнате была Элизабет. Только бы она не услышала шума, когда начнется свара. Иначе она станет еще больше презирать его, увидев, что он настроил всех против себя. Увидится ли он с ней вечером? Станет ли она говорить с ним? Он взглянул на реку, сверкавшую на солнце за четверть мили от клуба. На дальнем берегу несколько человек – на одном из них был зеленый гаун-баун – ждали у сампана. В воде, у ближнего берега, громоздкая индийская баржа отчаянно боролась против встречного течения. Десять гребцов, изможденных дравидов, дружно налегали на длинные примитивные весла, с лопастями в форме сердца. Напрягая свои жилистые тела, похожие на черную резину, они мучительно выгибались назад, словно корчась в агонии, и тяжелая посудина продвигалась на ярд-другой. Затем гребцы, тяжело дыша, бросались вперед, снова погружая весла в воду, пока течение не отнесло баржу назад.
– А теперь, – сказал мистер Макгрегор торжественным тоном, – мы подходим к главному пункту нашей повестки. То есть, понятное дело, к этому… э… неприятному вопросу, который, боюсь, нам надо решить, принятия в этот клуб туземного члена. Когда мы обсуждали этот вопрос в прошлый раз…
– Какого черта! – воскликнул Эллис, вскочив на ноги. – Какого черта! Не станем же мы затевать это снова? Вести речи о принятии в этот клуб чертова ниггера после всего, что случилось! Боже правый, я думал, даже Флори уже бросил эту затею!
– Наш друг Эллис, похоже, удивлен. Этот вопрос, я полагаю, уже обсуждался ранее.
– Надо думать, еще как, черт возьми, обсуждался! И мы все сказали, что мы думаем об этом. Боже правый…
– Не мог бы наш друг Эллис присесть ненадолго, – сказал мистер Макгрегор терпеливо.
Эллис опустился на стул, воскликнув:
– Бред собачий!
Флори увидел, как на том берегу реки группа бирманцев столпилась у сампана. Они грузили в него длинный, несуразный сверток. Мистер Макгрегор достал письмо из папки с бумагами.
– Пожалуй, я лучше объясню, как вообще возник этот вопрос. Комиссар говорит мне, что правительство разослало циркуляр, подразумевающий, что в тех клубах, где нет туземных членов, следует избрать, по крайней мере, одного; то есть принять автоматически. Циркуляр гласит… да, вот! Вот оно: «Это ошибочная политика, принижать в социальном отношении высокопоставленных туземных чиновников». Я могу сказать, что категорически не согласен с этим. Как и все мы, несомненно. Мы, кто действительно выполняет работу правительства, видим вещи совсем иначе, нежели все эти… э… благодушные члены парламента, встревающие в нашу работу. Комиссар вполне со мной согласен. Однако же…
– Но это все полная ахинея! – перебил его Эллис. – При чем здесь комиссар или кто бы то ни было? Уж конечно, мы можем поступать, как захотим, в нашем собственном чертовом клубе? Нам не имеют права указывать, когда мы не при исполнении.
– Согласен, – сказал Вестфилд.
– Вы меня опережаете, – сказал Макгрегор. – Я сказал комиссару, что мне придется вынести этот вопрос на обсуждение. И вот что он предлагает. Если эта идея найдет хоть какую-то поддержку в клубе, он считает, будет лучше, если мы изберем нашего туземного члена. С другой стороны, если весь клуб будет против, можно замять вопрос. То есть, если это мнение будет единогласным.
– Что ж, оно, черт возьми, единогласно, – сказал Эллис.
– Хотите сказать, – сказал Вестфилд, – что это зависит от нас, пустить туземца или нет?