[104], без тюрбана. Он схватил одного бирманца за горло и бил кулаком по лицу, а его лысина лоснилась от пота. Флори обхватил субадара за шею и, оторвав от бирманца, проблеял ему в ухо по-бирмански, поскольку напрочь позабыл урду:
– Почему не открываете огонь?
Он далеко не сразу разобрал ответ:
– Хук не айа![105]
– Идиот!
В этот момент на них нахлынула очередная волна людей, и минуту-другую они были зажаты в толпе, не в силах пошевелиться. Флори понял, что у субадара в кармане свисток, и попытался вынуть его. В какой-то момент у него это получилось, и он стал выдавать пронзительные трели, но невозможно было собрать людей, пока они не окажутся на открытом пространстве. Выбираться из толпы было страшно, все равно, что брести по шею в бурном море. Периодически Флори охватывала такая усталость, что он стоял, как бревно, позволяя толпе держать его и даже относить назад. Наконец, не столько своими усилиями, как движением толпы, Флори оказался выдавлен наружу. Рядом возникли субадар, десять-пятнадцать сипаев и толстый инспектор полиции Бирмы. Большинство сипаев уселись на корточки, еле живые от усталости, к тому же им отдавили ноги.
– Ну же, вставайте! Бегите, как черти, в участок! Чтобы каждый взял винтовок и боеприпасов.
Он был в таком шоке, что забыл бирманский и говорил по-английски, но сипаи поняли его и заковыляли к полицейскому участку. Флори последовал за ними, намереваясь уйти от толпы, пока его опять не засосало. Когда он дошел до ворот, сипаи уже выходили с винтовками, готовые стрелять.
– Сахиб отдаст приказ! – проговорил субадар, переводя дыхание.
– Эй, вы! – крикнул Флори инспектору. – Вы говорите на хиндустани?
– Да, сэр.
– Тогда скажите им стрелять поверх людей, над головами. И самое главное, чтобы стреляли одновременно. Донесите до них это.
Инспектор, знавший хиндустани еще хуже Флори, объяснил сипаям, что от них требовалось, сопровождая речь прыжками и жестикуляцией. Сипаи вскинули винтовки, грянул залп, и эхо откатилось от холма. На миг Флори подумал, что его приказ был понят неправильно, поскольку вся передняя часть толпы повалилась, точно стога сена. Однако люди бросились на землю просто от страха. Сипаи дали второй залп, хотя в нем не было нужды. Толпа уже отхлынула от клуба, словно река, меняющая течение. Толпа потекла по дороге, но, увидев перед собой вооруженных людей, повернула назад, отчего началась давка между передними и задними рядами; постепенно толпа развернулась и стала медленно подниматься по майдану. Флори с сипаями медленно пошли за ними, приближаясь к клубу. Тем временем из хвоста толпы выныривали отдельные полисмены. Они были без тюрбанов, а их портянки размотались и тянулись за ними на несколько ярдов, но сами они, не считая синяков, были целы. Гражданская полиция тащила за собой нескольких преступников. Когда они достигли клуба, бирманцы все еще выбегали оттуда – нескончаемая вереница молодых людей грациозно перемахивала через живую изгородь, словно стадо газелей. Флори показалось, что стало очень темно. Затем от толпы отделилась невысокая фигура в белом и направилась к Флори. Это был доктор Верасвами. Они обнялись. Доктор лишился галстука, но очки чудесным образом остались целы.
– Доктор!
– Ах, друг мой! Ах, как я измотан.
– Что вы здесь делаете? Вы были в самой толпе?
– Я пытался обрасумить их, друг мой. Это было безнадежно, пока вы не пришли. Но думаю, есть, по крайней мере, один человек, на ком я оставил отметину!
Он показал Флори свой маленький кулак со сбитыми костяшками. Но темнота действительно сгустилась. И тут же Флори услышал чей-то гундосый голос.
– Что ж, мистер Флори, вот и все кончено! – сказал Ю По Кьин. – Не более чем искры на ветру, как обычно. Мы вместе с вами оказались для них слегка чересчур – ха-ха!
Он подошел к ним бодрым шагом, с большой палкой в руках и револьвером за поясом. Его домашняя одежда – тельняшка и шаровары – вызывала впечатление, будто он прибежал из дома в спешке. Он тихо сидел, пока не миновала опасность, а теперь спешил примазаться к чужой победе.
– Отличная работа, сэр! – сказал он с энтузиазмом. – Смотрите, как припустили на холм! Мы направили их самым удовлетворительным образом.
– Мы! – возмутился доктор, переводя дыхание.
– А, дорогой мой доктор! Я не заметил, что вы тоже тут. Возможно, вы участвовали в битве? Вы… рисковали вашей драгоценной жизнью! Кто бы поверил такому?
– Сами-то вы показались! – сказал Флори сердито.
– Ну, ну, сэр, достаточно того, что мы обратили их в бегство. Хотя, – добавил он с довольным видом, заметив настрой Флори, – они направляются в сторону домов европейцев, вы увидите. Воображаю, им еще придет на ум заняться мародерством по пути.
Нельзя было не поразиться наглости этого человека. Сунув свою большую палку под мышку, он засеменил рядом с Флори с видом старшего товарища, в то время как доктор, неожиданно растерявшись, отстал. У ворот клуба все трое остановились. Теперь было необычайно темно, и луна исчезла. Над самой головой неслись на восток едва различимые черные тучи, словно стая гончих. С холма подул почти холодный ветер, неся перед собой облако пыли и водяной взвеси. Внезапно возник насыщенный запах влаги. Ветер усилился, деревья зашелестели и неистово закачались, большая плюмерия у теннисного корта выбросила облачко лепестков. Трое мужчин развернулись и поспешили в укрытие: азиаты – по своим домам, а Флори – в клуб. Хлынул дождь.
На следующий день городок притих, точно христиане утром в понедельник. Так обычно и бывает после бунта. Не считая горстки заключенных, все, кто мог иметь отношение к нападению на клуб, запаслись водонепроницаемым алиби. Сад перед клубом выглядел так, словно по нему прошлось стадо бизонов, но дома европейцев остались нетронутыми, и никто больше не пострадал, не считая того, что мистер Лэкерстин обнаружился мертвецки пьяным под бильярдным столом, куда он ретировался с бутылкой виски. Вестфилд и Верралл вернулись рано утром, арестовав убийц Максвелла; во всяком случае, привели двоих бирманцев, чтобы повесить их за убийство Максвелла. Вестфилд, узнав о мятеже, помрачнел, но ничего не сказал. Снова, как нарочно, настоящий мятеж, а его не оказалось рядом, чтобы подавить его! Видно, не судьба ему убить человека. Тоска, тоска. Верралл, со своей стороны, заметил лишь, что Флори (гражданский) позволил себе «чертовскую дерзость», отдавая приказы военной полиции.
Тем временем дождь лил почти непрерывно. Едва Флори проснулся и услышал шум дождя, он накинул одежду и вышел из дома; Фло – за ним. Убедившись, что никто его не видит, он разделся догола, дав дождю омыть себя. К своему удивлению, он увидел синяки на теле после вчерашнего, зато дождь за три минуты смыл без следа его красную потницу. О, чудодейственная сила дождевой воды.
Флори направился к дому доктора Верасвами, хлюпая по лужам и чувствуя, как капли с полей шляпы стекают по шее. Небо было свинцовым, а по всему майдану гонялись друг за дружкой бесчисленные вихри, словно лихие всадники. Мимо шли бирманцы в широкополых плетеных шляпах, но все равно по их телам текла вода, точно по бронзовым божкам в фонтанах. Сеть ручейков омывала дорожные камни. Доктор только вернулся домой, когда пришел Флори, и отряхивал мокрый зонтик через перила веранды. При виде Флори он очень обрадовался.
– Саходите, мистер Флори, скорей саходите! Вы так кстати. Я только собирался открыть бутылку джина «Старый Томми». Саходите и дайте мне выпить са ваше сторовье. Вы – спаситель Чаутады!
Последовал долгий разговор. Доктор был в приподнятом настроении. Оказалось, что вчерашнее происшествие чудесным образом развеяло его невзгоды. План Ю По Кьина провалился. Доктор больше не был у него во власти – более того, они поменялись местами. Доктор объяснил Флори:
– Понимаете, друг мой, этот мятеж – или, точнее, ваше благороднейшее поведение – никак не входило в планы Ю По Кьина. Он развязал так насыфаемый мятеж и снискал славу победителя, и рассчитывал, что любые дальнейшие беспорядки только упрочат его славу. Мне сказали, что, когда он услышал о смерти мистера Максвелла, радость его была положительно, – доктор потер указательным и большим пальцами, – как же это сказать?
– Омерзительной?
– А, да. Омерсительной. Говорят, он даже попытался танцевать – можете представить столь гадкое срелище? – и воскликнул: «Теперь они хотя бы воспримут мой мятеж всерьез!» Вот что для него человеческая жизнь. Но теперь его триумф подошел к концу. Мятеж накрылся на полпути.
– Почему?
– Потому что – разве не видите? – мятеж принес славу не ему, а вам! А я, как исфестно, ваш друг. Я, так скасать, в лучах вашей славы. Расфе вы не герой дня? Ваши европейские друсья приняли вас с распростертыми объятиями, когда вы вернулись к ним в клуб?
– Так и было, должен признать. Довольно необычное для меня ощущение. Миссис Лэкерстин так и вилась вокруг. Теперь я у нее «дорогой мистер Флори». Зато Эллис попал к ней в немилость. Не забыла, что он назвал ее курвой и сказал, что она визжит как свинья.
– А, мистер Эллис иногда бывает несдержан в выражениях. Я это саметил.
– Единственная ложка дегтя в бочке меда – это что я сказал полиции стрелять поверх толпы, а не в людей. Похоже, это против политики правительства. Эллис так возмущался. «Почему вы не уложили этих ублюдков, раз была возможность?» – его слова. Я сказал, что тогда бы я подверг риску полисменов, которые были в толпе; но для него все они ниггеры. Так или иначе, мне простили все мои грехи. И Макгрегор процитировал что-то на латыни – из Горация, полагаю.
Примерно через полчаса Флори подошел к клубу. Он обещал увидеться с мистером Макгрегором и уладить вопрос с принятием доктора. Но теперь с этим не должно быть трудностей. Остальные будут есть у него с рук, пока нелепый мятеж не изгладится из памяти; он мог бы войти в клуб и произнести хвалебную речь о Ленине, и они бы проглотили это. Чудесный дождь все лил и лил, вымачивая его с головы до ног, наполняя ноздри запахом земли, позабытым за постылые месяцы засухи. Флори прошел по разгромленному саду, где мали сгорбился над грядками цинний, подставив дождю голую спину. Почти все цветы были вытоптаны. На боковой веранде стояла Элизабет, словно бы ожидая его. Он снял шляпу – с полей стекла вода – и подошел к Элизабет.