– Доброе утро! – сказал он громко, перекрикивая стук дождя по крыше.
– Доброе утро! Вот же зарядил. Просто ливень!
– О, это еще не дождь. Подождите до июля. Весь Бенгальский залив изольется на нас до конца сезона.
Казалось, ни одна их встреча не могла обойтись без разговора о погоде. Тем не менее лицо Элизабет говорило ему нечто весьма отличное от ее банальных слов. Ее отношение к нему совершенно изменилось со вчерашнего дня. Он набрался храбрости.
– Как ваш локоть, не очень болит?
Она протянула к нему руку, позволив прикоснуться к ней. Она была такой мягкой, даже податливой. Он осознал, что его поведение прошлым вечером сделало его едва ли не героем в ее глазах. Она не могла знать, как мала была реальная опасность, и простила ему все, даже Ма Хла Мэй, потому что он повел себя храбро в нужный момент. И буйвол с леопардом вновь сыграли свою роль. Сердце его заколотилось. Он погладил ей локоть и взял за руку.
– Элизабет…
– Нас могут увидеть! – сказала она и убрала руку, но по-доброму.
– Элизабет, я хочу кое-что вам сказать. Вы помните письмо, что я написал вам из джунглей, после нашей… несколько недель назад?
– Да.
– Вы помните, что я там говорил?
– Да. Простите, что не ответила. Только…
– Я и не ждал, что вы ответите, тогда. Но я просто хотел вам напомнить о том, что сказал.
В письме, разумеется, он говорил, причем весьма несмело, что любит ее и всегда будет любить, что бы ни случилось. Они стояли лицом к лицу, очень близко. Поддавшись порыву – такому внезапному, что ему потом с трудом верилось в это, – он обнял ее и привлек к себе. В первую секунду она подчинилась и позволила ему поднять ее лицо и поцеловать; затем вдруг отстранилась и покачала головой. Возможно, она боялась, что их кто-нибудь увидит, или ей были неприятны его мокрые усы. Не сказав больше ни слова, она поспешила вернуться в клуб. Флори заметил у нее в лице не то тревогу, не то сожаление, но она, похоже, не сердилась.
Он медленно проследовал за ней в клуб и наткнулся на Макгрегора, который был в отличном настроении. Едва увидев Флори, он радостно воскликнул:
– Ага! А вот и он, герой-победитель!
После чего, уже более серьезным тоном, снова поздравил его. Флори не упустил случая замолвить пару слов о докторе. Он весьма ярко обрисовал героизм доктора в борьбе с мятежниками. «Он был в самой гуще толпы и сражался как тигр». И т. д. и т. п. Он не сильно преувеличил, ведь доктор, несомненно, рисковал жизнью. Мистер Макгрегор был впечатлен, как и остальные. В Британской Индии слова европейца об азиате имели больший вес, чем слова тысячи других азиатов; и с мнением Флори теперь считались. Доброе имя доктора было практически восстановлено. Его принятие в клуб можно было считать делом решенным.
Однако процедуру пришлось отложить, поскольку Флори возвращался в лагерь. Он выехал в тот же вечер, собираясь быть на месте к утру, и не виделся с Элизабет до отбытия. Теперь путешествие через джунгли не представляло опасности, ведь бесплодный мятеж был очевидно подавлен. После начала сезона дождей бирманцам некогда думать о мятеже – они слишком заняты пахотой, и в любом случае затопленные луга непроходимы для большой группы людей. Флори намеревался вернуться в Чаутаду через десять дней, как раз к прибытию падре. Но в действительности ему не хотелось находиться в Чаутаде, пока там был Верралл. Хотя, как ни странно, вся горечь – и вместе с ней неотступная, омерзительная зависть, мучившая его прежде, – исчезла, когда он понял, что Элизабет его простила. Теперь между ними стоял только Верралл. Но даже мысль о том, как Верралл сжимает ее в объятиях, почти не тревожила Флори, потому что он знал, что даже в худшем случае эта интрижка не продлится долго. Верралл – в этом Флори не сомневался – никогда не женится на Элизабет; молодые люди его круга не женятся на нищих девушках, случайно встреченных на занюханных индийских станциях. Он просто забавлялся с ней. Вскоре он ее бросит, и тогда она вернется к Флори. Этого было достаточно – это было куда лучше, чем он мог надеяться. Подлинной любви свойственно смирение, в иных случаях внушающее ужас.
Ю По Кьин лопался от злости. Паршивый мятеж застал его врасплох, насколько это было вообще возможно, словно бы кто-то сыпанул горсть песка в шестеренки его плана. Операцию по очернению доктора приходилось начинать по новой. И она была начата с таким пылом, с таким шквалом подложных писем, что Хла Пе пришлось взять отгул – теперь его одолел бронхит – и не появляться в конторе два дня. Доктора обвиняли во всех мыслимых преступлениях – от педерастии до кражи почтовых марок. Тюремный надзиратель, позволивший сбежать Нга Шуэ О, теперь предстал перед судом. И был безоговорочно оправдан – Ю По Кьин не пожалел двух сотен рупий на подкуп свидетелей. Вслед за чем мистер Макгрегор получил еще несколько писем, подробно разъясняющих, что это доктор Верасвами, подлинный устроитель побега, пытался свалить вину на беззащитного подчиненного. Тем не менее результаты оставляли желать лучшего. Закрытое письмо, которое мистер Макгрегор написал комиссару, докладывая о мятеже, было аккуратно вскрыто, и тон его внушил такие опасения (мистер Макгрегор расценивал поведение доктора в ночь мятежа как «самое похвальное»), что Ю По Кьин созвал военный совет.
– Пришло время для решительного шага, – сказал он остальным.
Заговорщики – Ю По Кьин, Ма Кин, Ба Сейн и Хла Пе, смышленый восемнадцатилетний юнец, всем своим видом дававший понять, что намерен преуспеть в жизни, – собрались перед завтраком на веранде.
– Мы бьемся в кирпичную стену, – продолжал Ю По Кьин, – и эта стена – Флори. Кто бы подумал, что этот жалкий трус будет так стоять за друга? Мы его недооценивали. Покуда Верасвами имеет такого сторонника, мы бессильны.
– Я разговаривал с буфетчиком клуба, сэр, – сказал Ба Сейн. – Он говорит, что мистер Эллис и мистер Вестфилд все равно не хотят, чтобы доктора приняли в клуб. Не думаете, что они опять поссорятся с Флори, как только забудется этот мятеж?
– Конечно, поссорятся, они всегда ссорятся. Но пока они нам вредят. Подумать только, чтобы доктора избрали! Да я бы, наверно, от бешенства умер. Нет, остался только один шаг. Мы должны ударить самого Флори!
– Флори, сэр?! Но он же белый!
– Мне-то что? Я и раньше повергал белых в прах. Как только Флори будет опозорен, придет конец и доктору. А он будет опозорен! Я его так вымажу грязью, что он больше не посмеет показаться в этом клубе!
– Но, сэр! Белого-то! В чем мы его обвиним? Кто поверит хоть слову против белого человека?
– У вас нет стратегии, Ко Ба Сейн. Белого не нужно обвинять; его нужно поймать за руку. Публичное осуждение, in flagrante delicto[106]. Я придумаю, как это устроить. Помолчите, пока я поразмыслю.
Повисло молчание. Ю По Кьин стоял, вперившись в дождь, сцепив маленькие руки за спиной. Остальные трое смотрели на него с края веранды, оробев от дерзости его замысла, в ожидании неведомого козыря, который позволит одолеть белого человека. Это слегка напоминало знакомую картину (кисти Мейссонье?) Наполеона под Москвой, размышляющего над картами, пока его маршалы молча ждут, держа в руках свои треуголки. Но Ю По Кьин, в отличие от Наполеона, был, разумеется, в своей стихии. Его план созрел за пару минут. Когда он развернулся, его широкое лицо растягивалось в радостной гримасе. Доктор ошибся, сказав, что Ю По Кьин пытался танцевать – телосложение ему не позволяло; но, если бы он мог, он бы сейчас танцевал. Подозвав к себе Ба Сейна, он несколько секунд шептал ему что-то на ухо.
– Это, я думаю, верный шаг? – заключил он.
По лицу Ба Сейна медленно расползлась широкая, шальная ухмылка.
– Пятьдесят рупий должны покрыть все расходы, – добавил Ю По Кьин, сияя.
Последовала детальная проработка плана. И когда все его усвоили, заговорщики – даже Ба Сейн, почти никогда не смеявшийся, даже Ма Кин, в глубине души не одобрявшая этого, – разразились безудержным смехом. План, в самом деле, был слишком хорош. Он был гениален.
А дождь все лил и лил. На следующий день после того, как Флори отбыл в лагерь, дождь зарядил без перерыва на тридцать восемь часов, то замедляясь до уровня английского дождя, а то низвергаясь таким водопадом, что казалось, облака впитали целый океан. Несколько часов дробного стука по крыше могут свести с ума. Когда дождь прекращался, снова шпарило солнце – от потрескавшейся грязи поднимался пар, а по всему телу проступали очаги красной потницы. Вместе с дождем появились полчища летающих жуков; эти жуткие создания, известные в народе как вонючки, набивались в дома в огромных количествах и падали в тарелки с едой. В те вечера, когда дождь стихал, Верралл с Элизабет все так же катались верхом. Сам Верралл был безразличен к погоде, но ему не нравилось видеть своих пони заляпанными грязью. Прошла почти неделя, а между молодыми людьми все оставалось по-прежнему – в их привычной близости ничего не менялось. Элизабет ждала, что Верралл не сегодня завтра попросит ее руки, но напрасно. А затем пришла тревожная новость. Мистер Макгрегор довел до всеобщего сведения, что Верралл вскоре покинет Чаутаду; военная полиция останется, но на место Верралла назначат другого офицера – когда, неизвестно. Элизабет совсем потеряла покой. Несомненно, если он собирался уехать, он должен будет сказать ей что-то определенное? Сама она не могла завести такой разговор, не смела даже спросить, правда ли он уезжает; она могла только ждать, пока он сам ей что-то скажет. Но он ничего не говорил. В один из этих вечеров Верралл не показался в клубе. И следующие два дня Элизабет совсем его не видела; на утренних смотрах он тоже не появлялся.
Ситуация складывалась ужасная, но Элизабет не чувствовала себя вправе предпринять что-либо. Несколько недель они с Верраллом были неразлучны, но при этом в каком-то смысле оставались чужими друг другу. Он держался со всеми так отстраненно – даже не удосужился зайти в дом Лэкерстинов. Они не настолько хорошо его знали, чтобы наводить о нем справки в дак-бунгало или писать ему. Не оставалось ничего, кроме как ждать, пока он соизволит показаться снова. И тогда он, ясное дело, попросит руки Элизабет. Конечно, конечно, попросит! И Элизабет, и миссис Лэкерстин (хотя ни та, ни другая не говорили об этом открыто) полагались на такой шаг с его стороны, как на догмат веры. Элизабет ждала их следующей встречи с мучительным нетерпением. Пожалуйста, боже, пусть он не уедет хотя бы еще неделю! Только бы они прогулялись вместе еще раза четыре или даже три, на худой конец, и двух было бы достаточно. Пожалуйста,