[150] из кожи вон лезла, дабы изобразить, что все прекрасно. Бродили, гремя ящиками для сбора монет, оркестры из бывших военнослужащих, отставные солдаты изображали уличных певиц, а парни в офицерских кителях наяривали на шарманках. Все вчерашние воины, включая меня, кинулись искать работу. Положение мое было лучше, чем у многих. С пособием за ранение и тем, что я откладывал последний год из жалованья (не имея особых возможностей тратить), у меня образовалось без малого три с половиной сотни. Но интересно, как же я себя повел. Денег моих вполне хватало, чтобы осуществить то, к чему меня с детства предназначили, о чем я сам мечтал годами, – открыть лавку. Начальный капитал имелся, и если бы побегать, присмотреться, за три с половиной сотни нашлось бы подходящее магазинное дельце. Однако вот, поверите ли, даже мысли об этом не мелькнуло. Я не только ни шагу в ту сторону не сделал, мне вообще насчет такого варианта подумалось лишь годков через пять. Понимаете, внутренне я уже очень отдалился от всяких там прилавков и весов. Армия! Армия слепила из тебя некое подобие джентльмена, внушив уверенность, что уж откуда-нибудь у тебя деньжонки всегда будут. Предложи кто-то мне тогда скромную, но надежную торговую точку – табачную или кондитерскую лавочку или же сельский магазинчик, где продается все на свете, – я бы только расхохотался. У меня ж на погонах звездочки, я в другом социальном ранге. Популярную среди бывших офицеров иллюзию, что всю оставшуюся жизнь ты теперь можешь лишь потягивать джин с тоником, я, правда, не разделял. Я собирался получить работу. Но трудиться предполагал, конечно, «в бизнесе»; неясно пока где и на каком посту – на каком-то руководящем, обеспечившим тебе автомобиль, телефон и секретаршу с модной завивкой. Аналогичные грезы в конце войны одолевали многих: уличный лоточник видел себя коммивояжером, коммивояжер – директором универмага. Опять-таки влияние армейской жизни, погон со звездочками, офицерской чековой книжки, доставлявшихся тебе обедов-ужинов. К тому же витала идея (и среди офицеров, и у рядовых), что нас, уволенных в запас, ждут места, где платить нам будут уж никак не меньше, чем на наших военных должностях. А если б не эти мечтания, кто воевал бы?
Что ж, грезившуюся работу я не получил. Никто почему-то не рвался платить мне две тысячи в год за пребывание в глянцево меблированном офисе и диктовку писем платиновой блондинке-секретарше. Как и три четверти вчерашних офицеров, я обнаружил, что в армии мы достигли личных пределов финансового благоденствия и больше это явно нам не светит. Из благородных воинов на службе его величества мы мигом превратились в нищих, никому не нужных безработных. Претензии мои вскоре понизились с двух тысяч в год до трех фунтов в неделю, но даже столь незавидных рабочих мест, казалось, не существовало. Любое самое убогое местечко занимал либо немолодой работник, ввиду своих лет мобилизации не подлежавший и не воевавший, либо юнец, в годы войны не дотянувший до призывного возраста. Так что несчастному отродью, рожденному между 1890-м и 1900-м, везде был от ворот поворот. И все-таки мысли вернуться за прилавок не мелькало. Наверное, я мог бы поступить продавцом в какую-нибудь бакалею; старый Гриммет, если был жив (связи с Нижним Бинфилдом я не поддерживал), дал бы хорошую рекомендацию. Но уже не по мне. И даже без возросших социальных амбиций, после всего, чего я навидался, начитался, мне было не представить себя снова в душной торговой лавке. Я хотел ездить и сшибать монету. Особенно хотелось стать коммивояжером, я чувствовал, что у меня пойдет.
Но и такой работы не было, то есть не было таких штатных мест с регулярной зарплатой. Вот без гарантий, на процент с продаж, – пожалуйста. Бандитство это только начинало разворачиваться. Для фирмы тут изумительно простой способ без риска, без всяких издержек продвинуть свой товар и увеличить сбыт, и система цветет тем лучше, чем хуже времена. Внештатного агента держат на поводке, туманно намекая, что, может, через пару месяцев назначат твердый оклад, а когда измочаленному агенту уже невмочь, всегда найдется очередной бедолага, чтоб заменить его. Естественно, работенку «за процент» мне долго искать не пришлось, я даже не одну фирму сменил. Благодарение Богу, ни разу не досталось втюхивать пылесосы или словари. Я ездил со стиральным порошком, столовыми приборами, потом с ассортиментом патентованных штопоров и консервных ножей, потом с офисной дребеденью: скрепки, копирка, лента для пишущих машинок. Неплохо шло. Я тот субъект, который может продавать, выколачивая свой процент. У меня есть характер, есть подход. Приличных денег, конечно, не получалось. Их в принципе такой возней не сделать, вот и не делались.
Перебивался я подобным образом примерно год. Всего наелся. Тряска по проселочным дорогам, ночевки черт знает где, поселки, городишки, о которых человек на нормальной службе слыхом не слыхивал. Жуткие спальные номера «с завтраком», где простыни всегда пованивают плесенью, а желтки в яичнице бледней лимона. И повсюду встречаешь жалких своих коллег, потрепанных отцов семейств в изъеденных молью пальто и котелках, искренне верящих, что скоро выкрутятся, будут таскать в гнездышко по пять фунтов в неделю. И постоянно шляешься от магазина к магазину, уламываешь хмурых и хамоватых лавочников, шмыгаешь в сторонку, если к торговцу заходит клиент. Только не надо думать, что я чересчур переживал. Для некоторых это пытка: кто-то, прежде чем зайти, открыть свой чемоданчик с образцами, жмется и морщится, будто ему в прорубь нырять.
Я не из этаких. Я тип настырный, умею уговорить, заставить купить у меня вещь, которую человек покупать не собирался, и даже если перед носом у меня захлопнут дверь, мне наплевать. По правде говоря, работа за процент, если я вижу, как тут наварить, мне даже по душе. Не знаю, много ли в тот год прибавилось у меня в голове, но выкинул я из нее действительно немало. Вытряхнул весь дурацкий «офицерский» гонор и задвинул подальше все, чего набрался, бездельничая, месяцами глотая роман за романом. В тех коммерческих путешествиях я, кроме детективов, ничего не читал. Не до того было, чтоб умничать. Я погрузился в живую реальность. Какую? А такую – стисни зубы, бейся, дерись, но товар свой толкай. Большинству людей пришлось тем или иным манером продавать себя, что означало: получил работу, так держись за нее. По-моему, после войны в любом деле, в любом торговом или не торговом ремесле дня не было, чтобы рабочих мест хватило на всех желающих. И это наполнило жизнь особым страшноватым ощущением. Будто на тонущем корабле, когда людей на борту двадцать, а поясов спасательных пятнадцать. Вы скажете: но что ж тут именно современного? И при чем тут война? Да уж при том. Ты ощущал, что должен постоянно бороться и распихивать локтями, что ты получишь что-то, только если вырвешь у другого, что всегда за спиной охотники на твое место, что не сегодня завтра сокращение штатов и могут вычеркнуть тебя, – вот этого, клянусь вам, не существовало в той прежней, довоенной жизни.
Сам я, впрочем, не бедствовал. Кой-чего зарабатывал, на банковском счете еще лежало порядочно, почти две сотни фунтов, и будущее меня не пугало. Во мне сидела уверенность, что рано или поздно приличная работа подвернется. И в самом деле, через годик повезло. Точней не «повезло», а это я, барахтаясь, должен был подстеречь, использовать свой шанс. Я не похож на дерзновенного героя, который может кончить и нищим в работном доме, и пэром в палате лордов. Мне, парню среднего пошиба, по закону всемирного тяготения определено болтаться где-то на среднем уровне пяти фунтов в неделю. Пока такие места будут, я как-нибудь на них пристроюсь.
Случай мне выпал, когда я торговал вразнос скрепками и копиркой. Однажды я пролез в огромное, с множеством офисов, здание на Флит-стрит (коммивояжеров туда, естественно, не пускали, но я сумел создать у лифтера впечатление, что мой чемоданчик с образцами – это солидный кейс с бумагами). Разыскивая крохотную фирму зубной пасты, где мне рекомендовали попытать счастья, я в конце коридора приметил какого-то идущего навстречу босса. Издали было ясно – важная персона. Ну, знаете повадку этих крупных бизнесменов: места в пространстве занимает, кажется, втрое больше, чем рядовая тля, шествует как император, и за полмили от него разит деньгами. Когда персона приблизилась, я увидел, что это сэр Джозеф Чим. Теперь уже, конечно, в штатском, но я сразу его узнал. Сэр Джозеф, видимо, прибыл на некое деловое совещание. За ним семенили два то ли клерка, то ли референта; шлейф они не несли, поскольку такой элемент отсутствовал в костюме босса, но исполняли именно эту обязанность. Я, разумеется, почтительно посторонился. Однако, что интересно, мистер Чим по прошествии нескольких лет тоже меня признал. Более того, к моему изумлению, он, остановившись, заговорил со мной:
– Приветствую! Знакомое лицо. Ваша фамилия? На языке вертится, но никак не вспомню.
– Боулинг, сэр. Служил при Военснабе.
– Ну конечно! Парень, ответивший, что он «не джентльмен». А здесь зачем?
Признайся я в торговле скрепками вразнос, беседа, вероятно, тут же увяла бы. Но на меня вдруг нашло вдохновение, которое порой случается, когда чувствуешь: может клюнуть, если ты аккуратно поднажмешь. И я сказал:
– Да так, сэр. Если честно говорить – ищу работу.
– Работу? Хм. Непросто в наши дни.
Чим скользнул по мне цепким глазом. Два его пажа трепетно застыли в некотором отдалении. Я смотрел на изучавшее меня благообразное лицо с густыми седыми бровями, с чутким массивным носом и понимал, что старикан решился мне помочь. Диво дивное это всесилие богатеев. Вельможа в блеске славы и величия проплывал мимо, но по внезапной королевской прихоти решил вдруг одарить нищего монеткой:
– Хотите, стало быть, работать? Что умеете?
И снова вдохновение. С боссами типа сэра Джозефа расписывать свои таланты бесполезно. Держись правды.
– Ничего не умею, сэр. Но очень бы хотелось штатным коммерческим агентом.