И вряд ли владельцам клиники нужен был водоем, куда безумные пациенты бегали бы топиться. Сторожка, где жил старый Ходжес, сохранилась, но стена желтых кирпичей и массивные железные ворота сияли новизной. Кинув взгляд сквозь металлические прутья, я ничего не узнал. Лужайки, клумбы, посыпанные гравием дорожки и несколько бесцельно блуждающих личностей – видимо, психов. Я направился в обход. Озеро (большое озеро, на котором мне доводилось удить) располагалось в паре сотен ярдов от усадебного дома, а до угла нынешней ограждающей стены я дошагал уже ярдов через сто. Стало быть, следовало идти дальше. Я пошел. Буковые стволы, мне показалось, теперь стояли как-то значительно реже. Слышались детские голоса. Черт возьми, озеро!
На миг я обомлел от изумления. Потом сообразил, что случилось, – все деревья вокруг воды были дочиста вырублены. Озеро выглядело голым, совершенно другим и очень напоминало Круглый пруд в Кенсингтонском парке. Всюду на берегу играли дети, белели паруса, шлепали по воде весла, несколько старших ребят гоняли на остроносых спортивных лодках, которыми управляют, крутя рычаг. Налево, где раньше в тростниках гнил ветхий лодочный сарай, теперь красовались нарядный павильон и кондитерский киоск, яркий щит над которыми гордо гласил:
ОБРАЗЦОВЫЙ ЯХТ-КЛУБ
ВЕРХНЕГО БИНФИЛДА
Я посмотрел направо – дома и дома. Словно ты в городском предместье. Лес, окружавший озеро густыми джунглями, наголо сбрит. Лишь кое-где оставлено по паре-тройке буков между постройками. Имелись здания в современном вкусе, имелись стильные имитации тюдоровской архитектуры – колония вроде той, что сразила меня в первый день у вершины Чэмфордского холма, только еще обширнее. Какой дурак мог возмечтать, что лес остался прежним! Я понял, из-за чего обманулся. Малюсенький кусочек леса, может, полдюжины акров, пока не тронули, и по чистой случайности именно через этот остаток леса я шел к бывшей «Усадьбе». Верхний Бинфилд, существовавший в моем детстве лишь как название места, действительно стал поселком. Вернее, просто отдаленным районом Нижнего Бинфилда.
Я подошел к берегу. Дети плескались, шумя и визжа как дьяволы. Озеро буквально кишело ими. А вода выглядела мертвой: не было в ней больше рыбы. Невдалеке стоял субъект, присматривавший за детьми, – пожилой бодрячок с пучками белых волос вокруг лысины, в пенсне на дочерна загорелом лице. Выглядел он несколько странноватым: в шортах, сандалиях и синтетической рубашке с открытым воротом, но больше всего поражали его мерцавшие сквозь линзы глаза – безмятежной, чистейшей голубизны. Типаж ясный: из не взрослеющих до старости. Это обычно фанатики здорового питания или же кто-то при бойскаутах; в любом случае страстные поборники природы и свежего воздуха. Судя по брошенному им взгляду, он был не прочь поговорить со мной.
– Разросся же, однако, Верхний Бинфилд, – молвил я.
– Разросся?! – блеснули в мою сторону стеклышки пенсне. – О, что вы, уважаемый сэр, мы не позволяем Верхнему Бинфилду расти! Мы, знаете ли, тут особенные люди и тем гордимся. Всего лишь маленькое поселение, все исключительно свои, без посторонних, хе-хе-хе…
– Я имею в виду, сравнительно с довоенными временами. Я тогда, в детстве, жил в здешних местах.
– О, неужели? Да-да, в давние годы, еще до нас, ну разумеется. Но «Колония Верхний Бинфилд» – это совершенно уникальный жилой комплекс. Наш, знаете ли, собственный особый мир, хе-хе. Все по архитектурному проекту молодого Эдварда Уоткина. Вы, конечно, наслышаны о нем? Мы здесь живем в гармонии с природой. Никакой связи с городом внизу – он дернул подбородком в сторону Нижнего Бинфилда, – с фабричной копотью и тьмой невежества, хе-хе.
Хихикая, старикан морщил лицо добродушной кроличьей мордочкой. Немедленно, будто я спрашивал его, он начал излагать подробности о «Колонии Верхний Бинфилд», о молодом Эдварде Уоткине, архитекторе с замечательным чутьем тюдоровского стиля, сумевшим необычайно тонко распознать елизаветинские балки в постройках одной старой фермы и купить их за смехотворную сумму. И какой это интересный человек – центр и душа здешнего общества нудистов. Неоднократно мне было повторено, сколь исключительный, принципиально отличный от жителей Нижнего Бинфилда, народ собрался здесь. Люди, призванные не загрязнять землю, а расширять и улучшать (именно так!) сельский ландшафт, и, разумеется, не допускающие у себя никакой торговли спиртным.
– Нам восхваляют «города-сады», но мы наш Верхний Бинфилд именуем «город-лес», хе-хе. Природа! – Старикан гордо повел рукой на остатки деревьев. – Вокруг нас первозданные леса, и наше юношество формируется в прекрасной естественной среде. Мы здесь, конечно, люди просвещенные. Три четверти из нас вегетарианцы, представьте себе. Окрестным мясникам наш народ очень, очень не по вкусу, хе-хе-хе. И сколько здесь у нас выдающихся личностей! Мисс Хелена Тюрло, писательница, ну вы, конечно, знаете. Профессор Воуд, изучающий глубины человеческой психики. Необычайно поэтичная натура! Уходит бродить по лесам, так что семейство иногда не может отыскать его в часы трапез. Он говорит, что водит хороводы с эльфами. Вы верите в эльфов? Я допускаю подобный феномен, хотя, хе-хе, с капелькой скепсиса. Однако фотографии профессора весьма и весьма убедительны…
Мелькнуло подозрение, не сбежал ли этот говорун из соседней клиники. Но в общем-то он был достаточно нормален, на свой манер. Я таких видел, встречал нескольких, когда жил в Илинге: вегетарианство, поклонение природе, поэзия, простая жизнь, босиком по росе перед завтраком. Он повел меня показать колонию. От леса ни следа, только дома, дома, и что за жуть! Знакомы вам эти строения «под старину»: кудряво загнутые крыши, беленые стены с темной сеткой фальшивых накладных балок, в садах камушки «альпинариев», цемент декоративных прудиков и гипсовые румяные гномы, что продаются в лавках у цветочников? Так и виделась набежавшая сюда кошмарная банда любителей бифштексов из щавеля и хороводов с эльфами – обожателей простой жизни, с годовым доходом не меньше тысячи. Все вплоть до тротуарных плит там было сплошным бредом. Я не дался долго водить меня вдоль обиталищ, многие из которых вызывали острое сожаление, что в кармане нет ручной гранаты. Мои попытки охладить пыл гида вопросами насчет того, не волнует ли колонистов столь близкое соседство с психиатрической лечебницей, желаемого результата не достигли. Вскоре, решительно остановившись, я спросил:
– Кроме вот этого, большого, тут ведь есть и второе, совсем маленькое, озеро. Где-то недалеко отсюда.
– Что? Еще одно озеро? О нет! Нет-нет, не думаю, что здесь когда-либо имелось нечто подобное.
– Возможно, то озерко осушили, – настаивал я. – Оно было очень глубокое, осталась бы большая яма.
Впервые по лицу его скользнуло легкое смущение. Он потер переносицу:
– Хм-м. Надо, конечно, представлять некоторую элементарность в устройстве нашего хозяйства. Простая, знаете ли, жизнь. Нам предпочтительнее так. Хотя, конечно, вдали от городских удобств имеются и бытовые сложности. Определенные санитарные мероприятия налажены пока не совсем должным образом. Мусоровоз к нам приезжает, по-моему, только раз в месяц, м-да…
– Вы хотите сказать, что озерко, откачав воду, превратили в помойку?
– Естественный ход вещей потребовал наличия некоей… м-м… – Он безуспешно попытался найти красивую замену слову «помойка». – Необходимо как-то разрешать проблему пустых банок и прочего, да-да, конечно… Это вон там, за той купой деревьев.
Мы проследовали туда, куда он указал. Оставив несколько деревьев, они скрыли его. Но оно в самом деле было там. Мое озерко. Нашлось наконец.
Без воды на его месте образовалась отличная круглая яма, вместительная – футов сорок глубиной, наполовину уже полная консервных банок.
Я постоял, глядя на ржавые жестянки.
– Жалко, что осушили, – сказал я. – В этом озерке водилась крупная рыба.
– Рыба? О, относительно рыбы я никогда не слышал. Но разумеется, мы не могли оставить водоем среди поселка. Сырость и комары, вы понимаете. Впрочем, я лично не видел, как это делалось, все было реорганизовано еще до моего приезда.
– А дома здесь построили давно? – спросил я.
– О, думаю, лет пятнадцать назад.
– Я хорошо знал это место до войны, – сказал я. – Тут стоял сплошной лес, не было никаких домов, кроме усадебного. Клочок леса еще сохранился, я там прошел, идя наверх.
– Ах, наша роща! О, это священно! Мы приняли решение никогда не строить в ней. Святыня для нашего юного поколения, истинный, знаете ли, храм Природы. – И, блеснув сквозь пенсне лукавым взглядом, он доверительно добавил: – Мы называем эту рощу «Дух Горной Лощины»…
«Дух Горной Лощины», ага. Избавившись от болтуна, я сел в машину и поехал в Нижний Бинфилд. «Дух Горной Лощины»! Набили мое озерко ржавой помойной мерзостью. Чтоб их сгноило и в пыль истолкло! Вы усмехнетесь: глупое ребячество, зачем браниться, но разве вас самих порой не рвет от того, как они уродуют Англию, с их гипсовыми гномами, «обителями эльфов» и кучами мятых жестянок на месте сведенных лесов?
Сентиментальный, говорите? Антиобщественный? Нельзя предпочитать деревья людям? А я скажу: смотря какие деревья, какие люди. Насчет некоторых ничего больше не остается, чем пожелать им холеру в кишках.
Одно я понял, съезжая с холма, – пора кончать с мыслью вернуться в прошлое. Ну что хорошего в попытках вновь увидеть места своего детства? Не существует больше этих мест. Глотнуть воздуха! Воздуха тоже больше нет. Мусорный бак, в который все мы свалены, крышкой до самой стратосферы. Ну и плевать, ладно, чего с ума сходить? В конце концов, думал я, у меня еще три свободных денька. Вот перестану волноваться из-за того, что стало с Нижним Бинфилдом, и тихо, спокойно отдохну. Что же касается идеи о рыбалке, это, конечно, ерунда. С удочкой! В моем возрасте! Действительно, Хильда была права.
Поставив машину в гараж «Георга», я пошел в бар салона отдыха. Было шесть часов. Кто-то включил радио послушать новости, и, когда я входил, звучал остаток сообщения «Сигналов бедствия». Признаюсь, сердце дрогнуло, поскольку я услышал: