В этом вся Хильда: всегда, едва ты ступишь на порог, умеет встретить неприятным сообщением.
– Я тебя не ждала, поэтому придется обойтись хлебом и сыром. Хотя сыр у нас, кажется, тоже закончился.
Вслед за ней я вошел внутрь, в духоту прихожей, пропитанную едким запахом прорезиненного тряпья. Мы проследовали в гостиную. Я закрыл дверь и зажег свет, понимая, что нужно заговорить первым, и чем увереннее, строже я начну, тем лучше будет для меня.
– Ну, расскажи, – пошел я в наступление, – что это, к дьяволу, за шутки ты вздумала играть со мной?
Положив сумочку на ящик радиоприемника, она повернулась и выглядела в ту секунду искренне изумленной.
– Какие шутки? Ты о чем?
– Радио! «Сигнал бедствия» в шестичасовых новостях!
– Что? «Сигнал бедствия»? Джордж, ты здоров?
– Хочешь меня уверить, что не заставила их включить эту информацию? О твоей внезапной тяжкой болезни?
– Конечно, нет! И как бы я могла? Я не болела. И зачем мне, скажи на милость, устраивать нечто подобное?
Я начал объяснять, но практически сразу до меня дошло, какая же случилась несуразность. Я ведь услышал лишь обрывок сообщения, и, по всей видимости, речь шла о беде с какой-то другой Хильдой Боулинг. Наверно, если заглянуть в адресный справочник, там Хильды Боулинг длинным столбцом. Просто глупейшая, дурацкая ошибка из тех, которыми полна жизнь. Хильда никогда и не претендовала на такую изобретательность, какой я ее мысленно наградил. Единственный прибыток от всей этой нелепицы – те минут пять, когда я, представляя ее мертвой, обнаружил, что все-таки не совсем равнодушен к ней. Но это уже было кончено и забыто. Пока я объяснял, она лишь пристально глядела на меня, и по глазам ее я видел: назревает что-то гнусное. И вот началось выяснение пунктов моего повествования, которое я называю допросом третьей степени, поскольку вместо ожидаемой от палача настырной ярости вопросы тут звучат тихо и вкрадчиво.
– Так ты по радио услышал этот «сигнал» в бирмингемской гостинице?
– Да. Вчера вечером, по главному каналу.
– А когда ты уехал из Бирмингема?
– Сегодня утром, естественно.
(На случай, если вдруг понадобится отчитаться даже насчет обратного пути, я хорошо подготовился: отъезд в десять, ленч в Ковентри, чай в Бедфорде – все было тщательно расчислено по карте.)
– Значит, узнав вчера, что я тяжело заболела, ты сразу не уехал и ждал до самого утра?
– Но я ведь не поверил в твою болезнь, разве я все уже не объяснил? Подумалось – очередная твоя хитрость. В уловки твои, черт их дери, поверить гораздо легче.
– Тогда я чрезвычайно удивлена, что ты вообще вернулся! – сказала она с той порцией яда в голосе, которая обычно предвещает бурю. Однако следующая фраза прозвучала более спокойно: – И ты уехал из гостиницы сегодня утром, да?
– Да. Выехал около десяти, позавтракал в Ковентри…
– А это как ты объяснишь? – Выхватив из своей сумочки какую-то бумажку, она подскочила ко мне, держа листок словно фальшивый чек или иной преступный документ.
Ощущение, как будто мне с размаха вдарили под дых. Так я и знал! Все-таки подловила. Нашлось даже вещественное доказательство. Какое, я еще не знал, но, разумеется, обличавшее мои распутные шашни. Я моментально скис. Секундой раньше сам был готов гневно напасть на нее, ибо мне без всякой уважительной причины сорвали важный контракт в Бирмингеме, но позиции наши внезапно поменялись. Не надо говорить, на что я походил в тот момент. Представляю. Весь вид мой кричащей афишей признавал: «Грешен». И главное, греха-то не было! Но это уж привычка организма. Моя привычка чувствовать себя преступником. За сотню фунтов я не смог бы удержаться от виноватых ноток в голосе, когда пробормотал:
– И что это? Что там такое у тебя?
– А ты прочти, и сам увидишь.
Я взял листок. Письмо на бланке некоей бирмингемской юридической конторы, в адресе которой значилась та же улица, где находился «Роуботем-отель».
«Глубокоуважаемая мадам, – начал читать я, – в ответ на Ваше письмо от 18 июня сего года мы можем сообщить лишь то, что, вероятно, имеет место досадное недоразумение. «Роуботем-отель» два года назад был закрыт, здание ныне арендуется рядом офисов. Персона, чьи данные соответствовали бы перечисленным приметам вашего мужа, по этому адресу не появлялась. Возможно…»
Дальше читать я не стал. Ясно. Перемудрил со своим алиби и вляпался. Оставался единственный слабый луч надежды: молодой Сондерс мог забыть отправить то письмо, которое я написал Хильде якобы из «Роуботем-отеля», и тогда открывалась возможность нагло отрицать свою вину. Но Хильда вмиг прихлопнула и этот шанс:
– Вот так, Джордж. Ты внимательно прочел? В день твоего отъезда я написала в «Роуботем-отель» – о, всего несколько строчек с вопросом, прибыл ли ты туда. И ты видел полученный ответ! Не существует даже этого отеля! Но мало того! С почтой, доставившей мне любезный ответ, пришло также твое письмо – от тебя, снявшего номер в давно исчезнувшей гостинице. Я полагаю, ты кого-то попросил отправить письмо с нужным штемпелем. Понятно, что являлось твоей важной командировкой в Бирмингем!
– Погоди, Хильда! Тебе все видится неправильно. Это совсем не то, что ты думаешь, ты не понимаешь…
– О-о! Понимаю, Джордж. Я превосходно понимаю!
– Хильда, послушай…
Бесполезно, разумеется. Меня же поймали с поличным. Я даже ей в глаза не мог смотреть и, повернувшись, двинулся к двери.
– Машину надо поставить в гараж, – пояснил я.
– Нет, Джордж! Не ищи повод улизнуть. Ты останешься здесь и выслушаешь все, что я намерена тебе сказать.
– Черт подери! Хоть фары-то я должен включить? Темень уже на улице. Ты что, хочешь, чтоб нас оштрафовали?
Это подействовало, она дала мне уйти. Я вышел, включил фары, но когда вернулся, она по-прежнему стояла каменной Фемидой, с лежавшими перед ней на столе двумя письмами-уликами. Взяв себя в руки, я сделал новую попытку:
– Слушай, Хильда, ты не с того конца смотришь на это дело. Давай, я объясню все с самого начала…
– Не сомневаюсь, Джордж: ты объяснишь что угодно. Вопрос – поверю ли я.
– Вечно у тебя выводы заранее! Вообще, с чего вдруг тебе пришла мысль написать владельцам отеля?
– Мысль подсказала миссис Уилер. Как выяснилось, замечательную мысль.
– Ах, миссис Уилер! И ты позволяешь этой стерве лезть в наши личные дела?
– Миссис Уилер не нуждается в чьих-либо позволениях. Она меня предупредила, что ты замышляешь что-то на этой неделе. Миссис Уилер разоблачила тебя, Джордж. У нее был точно такой же муж.
– Но, Хильда…
Я смотрел на нее. Лицо Хильды побелело гипсовой маской, как всегда, когда она полагает, что я был с женщиной. С женщиной! Если бы!
И теперь перспектива, меня ожидавшая, будь она проклята! Ну, сами знаете. Неделя мрачного гнетущего ворчания, ядовитые реплики после того, как ты уже решил, что мир подписан, и еда всегда с опозданием, и дети, которым очень хочется узнать, что происходит. Но окончательно меня пришибла какая-то густая пелена непроходимой тупости и скудоумия, в атмосфере которой объяснить причину моей тайной поездки в Нижний Бинфилд просто невозможно. Нокаут! Хоть месяц разъясняй Хильде, зачем я ездил в Нижний Бинфилд, она понять не сможет. А кто-нибудь на Элзмир-роуд сможет? Да я и сам разве способен это уразуметь? Голова совершенно опустела. Зачем действительно я ездил в Нижний Бинфилд? Ездил ли я туда? Сейчас вся затея с поездкой виделась абсолютной бессмыслицей. Реальный смысл для нас на Элзмир-роуд имеют лишь счета за газ, плата за школу, тушеная капуста и трудовые будни с понедельника.
Я все же попытался:
– Хильда, ну выслушай меня. Ясно, о чем ты думаешь, но ты тут в корне ошибаешься. Клянусь тебе, ты не права.
– Да-а? А если я не права, Джордж, то зачем же понадобилось столько лжи?
Полный тупик, конечно.
Я прошелся по комнате. Невыносимо несло вонью старых прорезиненных плащей. Так почему же я сбежал? Почему вдруг разволновался насчет прошлого и будущего, зная, что ни то ни другое значения не имеет? Каковы б ни были толкнувшие меня причины, сейчас они мне едва помнились. Давнишняя жизнь в Нижнем Бинфилде, война, после войны, Гитлер, Сталин, бомбежки, пулеметы, очереди за продовольствием, дубинки – все поблекло, все испарилось. Только пошлый скандал и едкий запах сопревшей резины макинтошей.
Последняя попытка:
– Хильда! Послушай хоть минуту. Ну вот смотри: ты ведь не знаешь, где я находился на этой неделе?
– И не желаю знать. Я знаю, чем ты был занят там. Этого для меня вполне достаточно.
– Тьфу! Повторяю тебе…
Без толку. Она сочла меня виновным и теперь собиралась высказать все, что обо мне думает.
Процедура часика на два. И на горизонте маячила еще одна гадость, поскольку рано или поздно она спросит, где я взял деньги на эту поездку, после чего дознается, что я утаил от нее семнадцать фунтов. В общем, были солидные основания надеться, что раньше трех утра мы не закончим. Поза оскорбленной невинности смысла уже не имела. Следовало лишь определиться с линией наименьшего сопротивления. Мысленно намечалось три возможности.
Вариант первый: честно рассказать ей обо всем и как-нибудь заставить мне поверить.
Вариант второй: разыграть старинный номер насчет потери памяти.
Вариант третий: оставить ее в убеждении, что была «женщина», и понести заслуженную кару…
Да к черту! Знал я неизбежный, единственно возможный вариант.