езопасность круга беру на себя и буду его охранять туземными частями. Немножко для круга унизительно, но приходится согласиться и выразить мне от лица Круга благодарность.
Конвойцы отправляются и привозят тела убитых, а также нескольких арестованных ополченцев Уфимской дружины, которых заключают в темницу. Я пишу грозный, хотя собственно довольно бесполезный, приказ о расформировании Уфимской дружины, а затем устраиваю Караулову очень торжественные похороны, выстроив на улицах шпалеры от частей русских, туземных и казачьих. Перед похоронами объезжаю войска. У самого вокзала выстроены конвойцы; не без некоторого чувства грустной иронии взираю на стоящего в их рядах урядника, когда-то приходившего во главе депутации Конвоя в Государственную Думу и ссылавшегося тогда на авторитет Караулова.
Похороны проходят действительно очень торжественно. На могиле речи льются без конца. Так погиб первый выборный Терский атаман. Оказывается, что когда он после революции приехал во Владикавказ, ему была устроена необычайная овация, и его на руках несли от вокзала до атаманского дворца, но он тогда же сказал: «А, быть может, пройдет немного времени, и вы, глядя на меня, будете кричать — распни его!» Знал покойник, сколь ненадежна любовь толпы.
Перед надвигающимся развалом различные северокавказские правительства начинают пытаться создать какое-то объединение. Терек переговаривается с Кубанью, постепенно примыкает Дон, возникает идея крупного Юго-Восточного Союза. Делегаты разных правительств катаются взад и вперед и ведут весьма сложные дипломатические переговоры о том, какие права и преимущества и какие министерские портфели будут предоставлены каждому в случае объединения.
После прибытия Алексеева в Екатеринодар там происходит очередной съезд всяких делегатов, и отправившийся туда Чермоев сообщает мне по телеграфу, что Кубань с Тереком решили объединить военное командование на обеих территориях в моем лице. Благодарю за честь, но не вижу, к чему это приведет при наличии отдельных военных министров, когда даже Горская республика таковым обзавелась, да еще имеется авторитет атаманов. Масса властей, но никто не слушается, а действительная власть всюду быстро переходит в руки большевистских комитетов.
У меня назревает новая трагедия — отсутствие денег. Приходится бороться с разбоями, когда туземные всадники, не получающие жалования, весьма естественно склонны либо отправиться домой, либо самим пограбить.
Около нового года (1918) еду в Кисловодск, постараться там из запасных сотен Черкесского полка организовать оплот против Пятигорской советской республики[219]; на обратном пути в Нальчике узнаю, что во Владикавказе в мое отсутствие все развалилось. Ингуши напали на город, казаки произвели контратаку, осетины вмешались в общую кашу, и пошла потеха. Мой штаб корпуса удрал в одном направлении, штаб 1-й дивизии в другом, запасные сотни тоже благополучно удалились в разные стороны, командир запасного полка на единственном имевшемся у меня броневом автомобиле уехал по Военно-Грузинской дороге в Тифлис, а мои корпусные склады разграблены дочиста. Словом, у меня ничего не остается в смысле материальных средств для дальнейшей деятельности, а в смысле моральных еще меньше, ибо казаков большевики очень ловко против меня подработали, доказывая, что я вооружаю туземцев, давая им возможность воевать против казачества, а туземцев распропагандировали не без участия некоторых из туземных националистов, доказывая, что я русский и потому мои симпатии, в конце концов, естественно, не на их стороне.
При таких условиях решаю уклониться от всякого дальнейшего участия в политической и военной жизни Северного Кавказа и посылаю для корректности телеграмму в Тифлис, в штаб фронта, с изложением обстоятельств и просьбой освободить меня от должности командира корпуса, а затем сосредотачиваюсь на довольно трудной, но занимательной задаче — спасении собственной шкуры, ибо на железной дороге меня большевики подкарауливают, особенно в Прохладной, а из Нальчика ни на восток, ни на запад мне верхом нет никаких шансов выбраться в целости.
Дальнейшая моя судьба прямого отношения к революции не имеет; генерал в черкеске перестал существовать, и его, слава Богу, никто не узнал ни в засаленном и небритом мещанине Петре Петухове, говорившем большевистские речи в вагоне третьего класса Владикавказской железной дороги, ни в благообразном, чисто выбритом американском миссионере с трубкой в зубах, не могшем ни в Баку, ни в Энбели ни одного слова ответить на вопросы красноармейцев из-за полного незнания русского языка. А в следующем своем воплощении, в виде кофейного плантатора, под далеким экватором, в Восточной Африке, он составил эти заметки о том, что старый чеченский мулла считал затмением, временно ниспосланным Аллахом на человечество.
Приложение № 1Кавказская Туземная конная дивизия в Великой войнеА. П. Гольдин
Кавказская Туземная конная дивизия, именуемая также неофициально Дикой дивизией, является одним из уникальных иррегулярных боевых соединений Императорской Российской Армии периода Первой мировой войны. Ее уникальность состоит и в способе ее формирования, и в этническом составе, и в своеобразной системе взаимоотношений между чинами, и в самой истории данного формирования. Благодаря этому дивизия приобрела достаточно широкую известность, ее имя на слуху у людей, мало-мальски знакомых с историей Великой войны, но, как правило, эта осведомленность ограничивается знанием факта существования Дикой дивизии и имени ее первого начальника — Великого Князя Михаила Александровича. Вокруг Дикой дивизии и ее воинов сформировался некий романтический ореол, чему в немалой степени способствовали литераторы, и в особенности известный эмигрантский писатель Н. Н. Брешко-Брешковский, автор одноименного романа. Несомненно, данное соединение заслуживает пристального внимания не только беллетристов, но и историков, в силу, во-первых, своей необычности, а также как удачный опыт использования в боевых действиях представителей горских народов Кавказа, отношения которых с Российским государством были (и остаются) далекими от идиллических.
Как известно, в Российской империи народы Северного Кавказа, исповедовавшие Ислам, были освобождены от воинской повинности. Некоторые представители горской знати получали военное образование и служили офицерами в Императорской армии. Во время войн из горцев формировались добровольческие части, но до Великой войны до создания горских добровольческих соединений дело не доходило. Во время Русско-японской войны отличились в боях некоторые офицеры-горцы, впоследствии занимавшие командные должности в Кавказской туземной дивизии: князь Ф. Н. Бекович-Черкасский, М. Анзоров и другие.
С началом Первой мировой войны многие кавказские горцы, отличавшиеся воинственностью и стремлением к славе, изъявили желание вступить в действующую армию. В конце августа 1914 года во Владикавказе началось формирование Кавказской туземной конной дивизии из шести полков четырехсотенного состава, комплектовавшихся по национальному признаку. Чинам конных полков были присвоены кавалерийские наименования. Генералы и штаб-офицеры назначались из состава частей и учреждений, не состоявших в действующей армии, в частности из постоянного состава Офицерской Кавалерийской Школы (и среди них — представители «смены богов», знаменитые наездники — князь Д. И. Багратион, принц Наполеон Мюрат, полковники Г. А. Мерчуле, Абелов, ротмистр Бертрен и др.). Многие стремились попасть в ряды дивизии, привлекаемые кавказской экзотикой. По количеству представителей знатнейших родов туземные полки могли состязаться с Гвардией. Обер-офицеры и унтер-офицеры подбирались из кавалерийских и казачьих полков, по возможности из лиц, связанных с Кавказом и знающих языки и обычаи горцев. Тем не менее большинству офицеров приходилось всегда иметь при себе переводчиков. В дальнейшем, уже на фронте, многие всадники были произведены в первый офицерский чин за боевые отличия, но в полках дивизии оставались, как правило, в случае принятия их голосованием общества офицеров. Таким же голосованием принимались и новые офицеры из училищ и других полков. Среди офицеров встречались и пожилые ветераны горской милиции. Одним из таковых был прапорщик милиции Тембет Анзоров, служивший при Александре II в Императорском конвое и чудом уцелевший в день гибели Государя. В 1914 году, будучи значительно старше 60 лет, Анзоров вступил в Кабардинский полк, где состоял в сверхштатной должности второго офицера в одном из взводов 1-й сотни и был своего рода «полковой реликвией». Несмотря на преклонный возраст, он принимал непосредственное участие в боевых действиях.
Начальником дивизии был назначен младший брат Государя Императора, Свиты Е.И.В. генерал-майор В. Кн. Михаил Александрович, что, несомненно, было признаком Высочайшего внимания к данному соединению и должно было льстить самолюбию горцев. Начальником штаба дивизии стал Генерального Штаба полковник Я. Д. Юзефович. Ему, как известно, было приказано оберегать особу Великого Князя и не допускать риска для его жизни (что было поручением сложным и деликатным, ибо Великий Князь был человеком скромным, но храбрым и тяготился бы явной настойчивой опекой). Старшим врачом дивизии был военный доктор Лодыженский 2-й.
Формирование дивизии во Владикавказе продолжалось три месяца. При выступлении на фронт ее состав был следующим:
1-я бригада. Начальник — генерал-майор кн. Д. И. Багратион.
Кабардинский конный полк. Командир — полковник граф И. И. Воронцов-Дашков (сын наместника Кавказа). Один взвод 4-й сотни состоял из балкарцев.
2-й Дагестанский конный полк. Командир — полковник кн. Г. И. Амилахвари (адъютант наместника Кавказа).
2-я бригада. Начальник — генерал-майор К. Н. Хагандоков.
Татарский конный полк (сформирован из закавказских татар — горцев-азербайджанцев). Командир — полковник П. Н. Половцов.