Учебу Вадика мама, всецело занятая малышом, почти не контролировала, но мозги у парня были, ему хватало ума не скатываться на тройки. У Вадика появилось сначала свободное время (надо было только исправно отбывать ежедневную повинность по выгуливанию братика), а потом и карманные деньги.
Своеобразный статус Вадика в школе («сын физрука» – это кто-то вроде двойного агента) давал привилегии, которые умный Вадик сумел монетизировать. Многих подростков многоопытная суровая директриса на входе в школу охлопывала по карманам и заставляла открыть портфель, Вадик же обыскам никогда не подвергался и потому стал идеальным курьером. За небольшое вознаграждение он успешно проносил в школу разную подростковую запрещенку – от мутноватых карточек любительской порнушки до сигарет и водки, без которой школьная дискотека в актовом зале с бюстом Ленина воспринималась продолжением комсомольского собрания.
А потом Вадика посадили.
Он не принес, а вынес из школы нож-выкидушку, которым восьмиклассник Витька Колосов, пятый ребенок в многодетной семье потомственных уголовников и тунеядцев, пырнул на контрольной по алгебре идейного отличника Севу Пронина, наотрез отказавшегося дать наглому двоечнику списать. Пырнул неловко, неумело, явно в сердцах – приподнялся за партой, потянулся и ткнул Пронина в мясистую часть бедра, так что ничего жизненно важного Севе не повредил, но крови было много, раненый взвыл и с перепугу потерял сознание. А Витька выбежал из класса и – вот не повезло! – встретил в коридоре Вадика, который отпросился с географии в туалет. Сунул тому в руку сложенный уже ножик, крикнул: «Отнести к гаражам, срочно, с меня чирик!» – и убежал. А Вадик, дурачок, поперся на выход с ножом…
Замять такое ЧП у руководства школы не было никакой возможности. Хотя директриса пыталась, и Сервант тоже. Но пострадавший не зря был идейным, кто-то из его родственников работал в горкоме комсомола, и из Севы Пронина живо сделали нового пионера-героя. А Вадик пошел под суд как подручный Колосова.
В детской колонии ему жилось не сладко, но и не слишком тяжело. По-настоящему плохо оказалось то, что жизнь на воле, куда Вадик вышел достаточно скоро, значительно отличалась от той, к какой он привык и какую раньше по глупости считал несвободой.
Мать и отчим не спускали с него глаз. В школу Вадика не взяли, пришлось идти в ПТУ, а там и порядки, и контингент были почти такие же, как в детской колонии. Вадик сам не заметил, как оказался в компании ушлых парней, промышляющих мелкими кражами из автомобилей: использовать профессиональные навыки, полученные в процессе обучения по специальности «слесарь-автомеханик», было так просто…
Набравшись опыта, парнишки перешли от краж к угонам, на первом же их и взяли.
Вадик, как рецидивист, снова сел, а когда вышел – оказался никому не нужен.
Мать назвала его своим педагогическим браком и отказала ему от дома, отчим молча выставил его за порог и захлопнул дверь, младший братик весело строил рожи в окошко.
К счастью, начиналось лето – время, когда в курортной местности полно нелегальной работы, и Вадик сумел устроиться сначала на стройку, а потом в бригаду асфальтоукладчиков. Перезимовал он сторожем на базе отдыха – платили ему копейки, но можно было жить в одном из домиков, и до весны Вадик как-то перебился.
Потом он работал спасателем на пляже, снова сторожем, экскурсоводом на туристическом маршруте к водопадам, инструктором по конному спорту, грузчиком в порту. Потом зацепился за автобазу – там ему дали продавленную койку в общаге, сначала помогал механикам, потом научился водить, сдал на права, сам сел за руль.
Большая страна развалилась, но у Вадика жизнь кое-как наладилась – дальнобойщики не из робких и бывалых как раз оказались в цене.
Потом из своего Израиля приехала с инспекцией неугомонная бабка Римма Бронштейн. Покрыла русским матом в талантливой обработке настоящей культурной еврейки дочку Софу с ее мужем, разыскала Вадика – он в промежутках между рейсами жил в дешевом мотеле под Новороссийском, дала ему денег и строгий наказ собирать документы и валить к бабуле на святую землю.
Деньги Вадик взял, бабку обнял, советом не воспользовался.
У него как раз завелась сердечная подруга Катя – станичная баба пятью годами старше, с двумя малолетними детьми и незабываемыми воспоминаниями о недолгой семейной жизни со спившимся мужем. Утащить в Израиль Катю с ее спиногрызами Вадик никак не мог, а бросать их не хотел. Слишком хорошо помнил, каково это, когда тебя бросают те, кто любил и заботился.
Второй и последний раз бабка Бронштейн, уже совсем старенькая, навестила бывшую родину и внука в первую очередь, когда Катя родила Вадику второго ребенка – мальчика. Первой была девочка, ее назвали Риммой.
– А парень таки должен быть Робертом, – категорически распорядилась бабуля Бронштейн. – Так надо, и даже не спорьте со мной, шо вы знаете о жизни, не люди, а перекати-поле какое-то…
Вадик и вправду до тошноты накатался туда-сюда. Долго гонял чужие фуры, потом, спасибо бабке с ее деньгами, купил свою – сначала одну, потом вторую, третью… Водителей подбирал из уволенных в запас армейских и бывших силовиков, эти могли обеспечить доставку грузов по назначению, что бы ни случилось в пути. Открыл автомастерскую, сначала только для своего транспорта, потом расширился. Теперь на хлеб с маслом семье хватало всегда, вот и решились они с Катериной на еще одного ребенка – второго общего, у них еще Катькиных двое было, Вадик растил их как своих.
– С чего вдруг Роберт-то? – не споря (с бабкой Риммой поспоришь!), просто так, для понимания, уточнил Вадик. – Вроде не было у нас ни одного Роберта?
Он обернулся на Катерину, и та решительно помотала головой. У нее в кубанской станице Ильской, в самом сердце казачьего края, никаких там Робертов отродясь не водилось.
– Ай, шо ты знаешь, бедный мальчик! – Бабка Римма махнула сухонькой лапкой, затушила зажатую в ней сигарету и полезла в свой чемодан за фотографией, которую Вадик никогда не видел в семейном альбоме.
На ней красавец брюнет с орлиным взором и выправкой бравого джигита обнимал румяную растрепанную дивчину в одной простыне вместо приличной одежки. В счастливой улыбающейся девушке Вадик с удивлением, но вполне уверенно признал свою юную маму Софу.
– А это сам Роберт Гуреев, – торжественно сказала бабка Римма о незнакомом Вадику кавалере юной маман.
Вадик и Катька переглянулись. Им обоим это имя ничего не говорило. Балет они даже по телевизору никогда не смотрели. Разве что краем глаза «Лебединое озеро» – исключительно как сигнал о смерти очередного советского вождя.
– Я таки убью эту Софу за то, шо она сделала! – рассердилась бабка. – Мой бедный мальчик, ты – сын великого артиста, про него все говорят, шо он просто гений и немыслимо богат. – Я обещала Софе никогда не рассказывать тебе о том, шо она по своей вечной дурости считает стыдом-позором, но настоящий позор – вот так отдать кому-то свои большие деньги. Ладно, ты уже так давно Петренко, шо даже не можешь снова стать Бронштейном, но твой сын – внук Гуреева, так пусть хотя бы ему будет известно, кто он такой!
Вадик и с этим спорить не стал, только усмехнулся. Он хорошо знал жизнь, он уже крепко стоял на ногах и понимал, что нет никакой разницы, кто там сопит у него в коляске – внук артиста Гуреева или правнук президента Кеннеди.
Малыша все же назвали Робертом, хотя Катька втайне от строгой бабки несогласно ворчала – мол, как мы его дома-то звать будем, Робиком, что ли, или Бобиком?!
Старая бабка Римма Бронштейн улетела в свой Израиль и через пару месяцев там благополучно скончалась. А еще через неделю или две от нее, уже зарытой в святую землю, пришло письмо с газетной вырезкой.
Газета, из которой бабка аккуратно вырезала одну статью, была русскоязычной – в Израиле язык доброй части репатриантов вполне в ходу, так что Вадик с Катькой не затруднились узнать: великий Роберт Гуреев умер, а его французские адвокаты ищут наследников и просят претендентов объявиться.
– И шо? – спросила Катька.
Вадику нравилось это ее кубанское «шоканье» – напоминало аналогичную манеру покойной бабки.
– Ну шо, шо…
Вадик неопределенно пожал плечами.
Он еще ничего не решил.
Но уже вспомнил, как в детстве мечтал, что вырастет – и станет царевичем…
– Прошу приобщить к делу!
Юристы Анны Горловой – пара каких-то очень похожих молодых людей, действующих удивительно сложенно. Эти «двое из ларца, одинаковы с лица» определенно не зря едят свой хлеб.
Я уже приобщила к делу бесценный билет с автографом Роберта Гуреева – правда, не оригинал, а нотариально заверенную копию – и экспертное заключение графолога.
Оригинал слишком ценен, считает владелица исторического документа, и она безусловно права: в прессе пишут, что билет с автографом будет выставлен на аукционе в Лондоне. Не сейчас – после решения суда, потому что в том случае, если Анна Горлова будет признана дочерью и наследницей Роберта Гуреева, ценность этого лота обещает возрасти. Хотя в любом случае это уже бумага с историей, способная украсить хоть частную коллекцию, хоть музей. Останавливая экскурсантов у застекленной витрины с пожелтевшей картонкой, украшенной размашистой подписью Гуреева, экскурсовод будет прочувствованно рассказывать о короткой и яркой истории любви великого танцовщика и простой советской девушки, в результате которой на свет появилась наследница…
Или не появилась наследница.
Рассказ о короткой и яркой любви будет в любом случае, ведь это уже доказанный факт – Роберт Гуреев и Наталья Горлова провели вместе одну ночь в ленинградском отеле «Интурист».
К делу благополучно приобщен счет за одноместный номер люкс, в котором жил Гуреев. С импресарио и самому артисту, и юристам Горловой определенно повезло: этот прекрасный специалист с выразительным ФИО Абрам Лазаревич Исаковский оказался невероятно дотошен и скрупулезен, так что в архивах нашлась масса документальных свидетельств того приезда Гуреева в СССР.