Коллекцию фарфоровых танцовщиц и богатую подборку видеокассет с записями балетных спектаклей Андрюша собственными руками аккуратно сложил в большую картонную коробку, которую отнес в родительскую спальню.
Мама плакала, но папа Игорь неожиданно встал на сторону Андрея и не позволил предметам культа Великого Роберта вернуться в бывшую детскую.
– Мальчик вырос, Тата, – сказал он супруге. – Больше мы уже не сможем решать за него. Ты сделала все, что могла, утешься этим, но жизнь продолжается, и на взрослого Андрея никто из нас не имеет прав.
– А Он? По-твоему, Он тоже больше не имеет прав на сына?! – рыдая, спрашивала мама, и Андрей в бывшей детской, слыша ее через стену, болезненно морщился.
«Он» – то есть Гуреев, по мнению Андрея, не имел никаких прав на сына вообще никогда.
Но времена, люди и их убеждения меняются. Однажды, много лет спустя, мама очень его попросила, и Андрей согласился…
Все-таки он любил ее и папу Игоря, а чего не сделаешь ради любимых людей…
– Чем сильнее ваш страх, тем больше шансов, что он материализуется, – говорил Андрею Ростовцеву его психоаналитик.
– Да я и рад бы не бояться, – Ростовцев никак не мог понять принцип действия. – Но как мне его задавить?
– Так давить и не надо! – Психоаналитик – известный, дорогой, какой и положен по статусу директору крупного современного банка, – качал головой, сокрушаясь непонятливостью пациента. – Страх – неотъемлемая часть жизни здорового организма, мы с вами об этом уже говорили. Если вы прогоните этот свой страх – на его место прибежит другой. Поэтому ваша задача – не уничтожить его, а приручить. Ввести в рамки, цивилизовать, понимаете? Вот сейчас этот страх для вас – дикий волк, а вы сделайте из него верную собаку!
– Вот хоть убейте, доктор, решительно не понимаю – как, – признавался Ростовцев.
– М-да… Ну, будем работать, батенька, будем работать, – вздыхал дорогой психоаналитик, кротко смиряясь с необходимостью еще долго получать от Ростовцева внушительные гонорары.
Ростовцев не слишком тяготился этой перспективой – денег у него хватало. Вот время тратить на визиты к психоаналитику было жалко, уж лучше бы он лишний раз в фитнес-центр сходил, а то уже брюшко намечается…
Брюшко директора крупного современного банка компрометировало. Директору крупного современного банка следовало быть моложавым, подтянутым, ясноглазым и улыбчивым. А какая улыбка, если есть страх?
Этот конкретный страх Ростовцева как директора крупного современного банка тоже компрометировал.
В его положении нормально и даже правильно было бы бояться отзыва лицензии или дефолта, падения котировок на нефть, санкций, в конце концов. Как брутальный мужик, он мог бы бояться женской неверности, как человек разумный и при этом обладающий воображением – войны с пришельцами с Альфы Центавра или апокалипсиса. Достойных страхов было много!
Ростовцев же, как распоследняя кисейная барышня, пошло боялся вида крови.
В былые времена об этой его позорной слабости многие знали, но в последние годы Ростовцев свой страх скрывал ото всех, за исключением верной (хочется верить) супруги. Но не зря говорят, что шила в мешке не утаишь: на прошлой неделе Ростовцев позорно грохнулся в обморок на совещании, когда косорукая секретарша уронила с подноса стакан и, спешно собирая осколки, порезала руку. После этого пришлось посвятить в проблему и психоаналитика.
А информация-то уже просочилась… Ростовцев не сомневался, что недоброжелатели попытаются так или иначе сыграть на этой его слабости, только не знал, как это будет.
Оказалось – неожиданно. Это во-первых.
Во-вторых – довольно болезненно.
Подушечки пальцев – места чувствительные, со множеством нервных окончаний, и боль от внезапного пореза не соответствует серьезности травмы. Ничтожная царапина, а по субъективным ощущениям – чуть ли не смертельная рана!
Во всяком случае, у Ростовцева было именно так.
Он не ждал ничего плохого, просто взялся за дверную ручку, чтобы открыть свою машину, и тут же ойкнул и резко отдернул руку. Поднес ее к лицу, увидел на указательном пальце каплю крови – и сомлел.
В подземном гараже офисной башни, где два этажа занимал банк, конечно же, имелись камеры наблюдения, но ближайший охранник находился в сотне метров от ВИП-паркинга – в будочке на выезде. Пока дежурный в каморке с экранами заметил распластавшегося в проезде Ростовцева, пока сообщил об этом охраннику в гараже, пока тот прибежал…
Уже потом, после внимательного изучения записей с камер наблюдения и осмотра автомобиля шефа, служба безопасности банка установила, что под ручку двери машины был приклеен на жвачку одноразовый медицинский ланцет для забора крови. Сделал это какой-то подросток в бейсболке, козырек которой полностью затенял его лицо, и в жилетке с приметным логотипом службы доставки. В гараж он спустился на лифте с четвертого этажа, куда принес коробку с пиццей.
Что интересно, сотрудники офиса на четвертом этаже заявили, что пиццу никто из них не заказывал, что вовсе не помешало им ее принять и съесть.
А мелкий гаденыш в бейсболке, увидев, что он натворил, благополучно сбежал. Правда, сначала вроде как попытался помочь Ростовцеву, возюкал по его окровавленному пальцу бумажной салфеткой, но при появлении охранника дал деру.
Вот что творится в головах у нынешних молодых? К чему такие злые шутки?
Ростовцев решил, что при случае спросит об этом известного психоаналитика.
– Ты представляешь? Он еще и выпендривается! – вскричала Натка, едва я ей открыла.
Выпендривалась, по моему скромному мнению, при этом она сама: сегодня сестрица оделась как мальчик – продавец газет: кроссовки, джинсы, какая-то нелепая бесформенная майка, бейсболка с длинным козырьком… В руках действительно газета.
Натка потрясла ею в воздухе перед моим лицом и шагнула через порог, явно цитируя что-то из напечатанного:
– «Я согласился участвовать в этом лишь для того, чтобы не расстраивать мать и отца!»
– Мать расстраивать нехорошо, – согласилась я, аккуратно загоняя сестрицу, вперившую взгляд в газетную полосу, на кухню. – Вареники будешь?
– Буду, и побольше, – согласилась Натка и устроилась за столом. – Ты же знаешь, на меня от нервов всегда такой жор нападает!
– Знаю. – Я поставила на огонь кастрюлю с водой и повернулась к сестрице. – Жор у тебя от нервов, а нервы нынче от чего? Признавайся, что ты опять натворила?
– Ой, да ничего особенного, – Натка отмахнулась от меня газетой. – Ты лучше послушай, что говорит этот парень! «Лично мне не важно, кто получит наследство!» Не важно ему, а, каково?!
– Что за парень-то?
– Да этот твой… Христофоров!
– Младший или старший?
– Младший, младший! Старший-то как раз очень хочет, чтобы младшего признали сыном Гуреева, у него это какой-то бзик…
– Дай сюда…
Я отняла у Натки газету, бегло просмотрела статью и уточнила формулировку:
– Не бзик, а миссия, вот что это у него такое. Похоже, Христофоров-старший почитает своим святым долгом вернуть младшему имя настоящего отца.
– Сдается мне, там всем их мамочка дирижирует, – предположила Натка.
– Шерше ля фам, – согласилась я.
Мы сварили и съели вареники, а потом Натка хлопнула себя по лбу:
– Совсем забыла! – Она сбегала в прихожую за своей сумкой и торжественно извлекла из нее бутылку шампанского. – Та-дам! Доставай бабулины фужеры!
Пузатые, на резных ножках фужеры из темно-красного с белым рисунком хрусталя я хранила как память о нашей бабушке – она их очень любила и выставляла на стол лишь по праздникам. Поэтому резонно было поинтересоваться:
– А что за повод?
– Я собрала все пять образцов ДНК! – Натка ловко открыла шампанское и огляделась. – Ну, где фужеры-то? Тащи, я сказала!
Я не стала спорить, принесла затребованное. Послушно подняла увесистую хрустальную емкость, звякнула своим фужером о Наткин.
– За мой успех! – с воодушевлением провозгласила сестра.
– Это пока только промежуточный финиш, – напомнила я. – Успех будет, если один из пяти тестов на отцовство окажется положительным.
– Жаль, что положительными не могут оказаться все пять тестов сразу, – вздохнула Натка. – Но я буду рада и одному, только пусть это окажется Романовский, он самый богатый…
За разговорами мы мило распили шампанское, а потом Натка напросилась у меня заночевать.
В той же газете написали, что повторный анализ ДНК, сделанный по требованию суда в достойном доверия медицинском центре, уверенно доказал: Роберт Гуреев на 99,9 % является отцом Андрея Христофорова.
– У меня такой информации пока нет, – припомнила я.
– Наверняка тебе ее дадут завтра, и это значит, что завтра же дело будет закончено, – сказала Натка. – Я не хочу пропустить грандиозный финал, поэтому обязательно должна быть с утра пораньше в суде! Так что – решено, остаюсь у тебя ночевать.
Я легко поняла ее логику: от меня и на моей машине ехать до Таганского суда и ближе, и комфортнее, чем от Наткиного дома на маршрутке и метро.
Пришлось проявить повышенное гостеприимство и уступить сестрице половину своей кровати.
Поутру гостеприимство пришлось еще расширить, позволив сестрице порыться в моем гардеробе. Вчерашние свои джинсы и майку с бейсболкой сегодня Натка надевать не хотела.
– Фу, что ты носишь?! – скривилась она, переворошив содержимое моего шкафа, и унеслась к Сашке.
Та уступила любимой тете модный сарафан и подходящие к нему босоножки, а я тихо порадовалась тому, что у меня размер ноги меньше, чем у сестры и дочери. Еще год назад мы с Сашкой по этому параметру совпадали, что было очень неудобно. Какое-то время мы даже жили по суровому принципу «кто раньше встал – тот лучше обут», и почему-то в проигрыше постоянно оказывалась именно я.
На сей раз на мою экипировку никто не покушался, и даже битва за трюмо, традиционно случающаяся всякий раз, когда Натка ночует у нас, не состоялась: сестрица самоотверженно уступила большое зеркало мне и красилась уже в машине, пока мы ехали в суд.