– Игорь, по-моему, сначала чуть не расплакался от огорчения, что Андрей не сын Гуреева, – продолжает Натка. – А потом все-таки расплакался от радости, что Андрей его сын. А журналисты явно ждали, что теперь Христофоровы уйдут, поджав хвосты, а они такие – фиг вам! И снова сели!
Натка показывает, как Христофоровы сели, сгибая колени и горделиво оглядываясь вокруг.
– И Андрей такой громко: «А давайте продолжим? Мы тоже хотим узнать, кому достанутся деньги не моего отца!»
– Серьезно, мам? Он так и сказал? – Сашка смеется и дергает меня за рукав. – Нет, а ты-то что? Почему у тебя в суде какой-то несостоявшийся наследник командовал, продолжать или не продолжать?
– А она растрогалась, – сдает меня с потрохами сестрица. – Нет, все-то видели – сидит Елена Владимировна такая суровая, бровки в ниточку, но я же знаю, когда она так морщит нос – когда пытается не разнюниться!
– Это действительно было очень трогательно, – оправдываюсь я.
– Ладно, а дальше что было? – торопит рассказчицу Сашка.
– А дальше выступила мадам из фонда…
– Француженка?
– Нет, наша, русская, но элегантная – жуть! – Натка задирает нос и проводит руками по бокам, вытягивая себя в струночку. – Такая тонкая, звонкая… И хи-итрая! Представь, она заранее подготовилась и до последнего ждала, чтобы представить выписку из медицинской карты Гуреева. А это была такая бомба!
– Какая? – Сашка устала от пантомимы, ей хочется уже все узнать и перейти к вареникам, поэтому вопрос она адресует мне.
– В возрасте девятнадцати Роберт Гуреев тяжело переболел скарлатиной. Для взрослых мужчин она весьма опасна, потому что нередко приводит к бесплодию, – осторожно объясняю я.
– То есть он вообще не мог иметь детей?! – изумляется Сашка.
– Ага, прикинь? – опять встревает Натка. – Мадам из фонда даже личного доктора Гуреева привела, прелестный такой дедулька, похож на профессора Преображенского. И он подтвердил, что – да, после девятнацати лет его пациент месье Гуреев уже не мог стать чьим-нибудь отцом!
– А какого ж тогда они это шоу устроили? – Сашка критикует действия французских адвокатов, объявивших поиск наследников.
– Во-первых, Гуреев мог успеть обзавестись ребенком и до девятнадцати, – отвечаю я.
– О, ты допускаешь такую возможность? – Дочь меня провоцирует. – А кто мне говорил – никакого секса, пока не получишь университетский диплом?
– Ты с ума сошла?! – шепчет мне Натка.
– Так, не путайте судью! – Атакованная с двух сторон, я повышаю голос. – Сейчас мы говорим о Гурееве и только о нем! Он был артистом, вел весьма… м-м-м… свободный образ жизни и теоретически мог стать отцом еще до своей скарлатины, это во-первых. А во-вторых, адвокаты просто обязаны были объявить поиск наследников, это такая норма, понимаете?
– Мы понимаем, что в итоге все досталось фонду. – Натка продолжает сокрушаться о чужих больших деньгах как о собственных.
– И это правильно, – киваю я.
– Ну да, потому что судья Кузнецова так решила!
– И потому, что так хотел сам Гуреев, – напоминаю я.
Месье Ришар ознакомил суд с еще одной записью из дневника Роберта Гуреева…
Так случилось, что у меня нет детей – перенесенная в юности болезнь лишила меня возможности стать отцом. Признаюсь честно, я никогда от этого не страдал и сейчас думаю, что судьба поступила мудро, не дав мне выбора. Я не стал бы хорошим отцом – или не состоялся бы как великий артист. Второе для меня неизмеримо важнее…
Однако жизнь коротка, и если искусство вечно, то те, кто служит ему, так же смертны, как другие люди. Все чаще я думаю о том, что оставлю потомкам. Не детям и внукам, не кровным родичам, а всей мировой культуре…
Звучит, конечно, пафосно.
Что ж, я скажу проще: что останется после меня?
Банковские счета, дома, квартиры и другое имущество, коллекции, которые я собирал, – все это имеет цену, и немалую, и все это не то, не то… По сути, это просто разные воплощения денег, которых у меня все же меньше, чем у какого-нибудь нувориша, торгующего нефтью. Если все измерять деньгами, то я оставлю миру меньше, чем любой богач из списка «Форбса».
Это обидно. Несправедливо, неправильно!
Но чем я лучше тех богачей? Мое творчество – мимолетность. Все то прекрасное, что я создаю, пока жив, исчезнет вместе со мной. Зафиксировать и удержать это невозможно, каковы бы ни были технические возможности записи видео и звука. Танцы на пленке – засушенные цветы в гербарии, мертвые бабочки на булавках: лишь тень былой прелести.
Так что же? Я, Роберт Гуреев, умру, моя слава потускнеет подобно старому серебру, и спустя какие-то десятки лет, когда уйдут и те, кто мне рукоплескал, сотрется сама память о том, кем я был и что делал?
Да. Так и будет.
И пусть. Мне досталось так много прижизненной славы, что на посмертную я уже не претендую. Однако надеюсь, что и после смерти смогу сделать вклад в искусство.
Вы, кто после моего ухода увидит эти строки, считайте их моей последней волей: пусть все, чем я располагаю, будет употреблено на пользу новых талантов. Ищите их! Растите, поддерживайте, помогайте встать на крыло и лететь, лететь… «Как пух от уст Эола»…
«Балетная школа имени Роберта Гуреева» – по-моему, это звучит достаточно просто и с достоинством.
Именно то, что нужно.
Говоров позвонил на следующий день.
– Привет! – весело сказал он. – Ну что, тебя можно поздравить?
– С чем? – не поняла я.
В Москве бушевала гроза – эпичная, прямо-таки булгаковская, и поздравить меня можно было разве что с отпавшей необходимостью мыть машину: можно было не сомневаться, что ливень вылижет ее дочиста.
К сожалению, эту скромную радость полностью гасила горечь потерь: во-первых, мои новые текстильные туфли не выдержали забега по лужам и безобразно раскисли, во-вторых, под дождь попало свежевыстиранное белье на балконе.
В тот момент, когда раздался телефонный звонок, я как раз раздумывала, бежать ли мне спускать эти обвисшие промокшие флаги или так и оставить их на веревках?
– Очередное громкое дело закончено, ты снова можешь жить спокойно, – сказал Никита.
Там, откуда он мне звонил, никакой грозы не было. Там гулко бухал волейбольный мяч, шуршал песок, размеренно шумели волны, и счастливые дети визжали, как триста тридцать три поросенка.
– Хорошо тебе говорить, – завистливо заметила я. – Ты там на теплом море… А у нас тут просто потоп, потому что гроза…
– Лен, так я потому и звоню! – заторопился Никита. – Ты же завершила этот звездный процесс и теперь можешь взять хоть недельку отпуска, Плевакин сейчас тебе не откажет…
– И что я буду делать в отпуске?
Внутренний голос тут же подсказал: белье перестирывать и пересушивать, новые туфли искать…
– Ко мне сюда прилетишь, разумеется! – неожиданно ответил Говоров.
Разумеется? Вот как?
Я приободрилась. Хм, если само собой разумеется, что я могу вот так запросто прилететь к Никите на море, то это же у нас что получается? Романтический отпуск тет-а-тет?!
Ой, нет, как-то не готова еще я для целого отпуска вдвоем…
И только я так подумала, как Говоров, будто услышав мои мысли, укоризненно добавил:
– В конце концов, что ты за мать, если откажешься от возможности обеспечить ребенку летний отдых на море!
– Говоров, ты серьезно? – на всякий случай уточнила я. – А то ведь я могу и согласиться!
– На то и расчет!
– Хм… Тогда давай попозже вечером созвонимся? Я переговорю со своими…
На том пока и порешили.
Но вечер у меня покатился кувырком. Сашка позвонила из торгового центра и сказала, что будет пережидать дождь в кафе, так что к ужину ее ждать не стоит. Зато без предупреждения явилась Натка.
Она ввалилась в дом, как самая несчастная из мокрых куриц: насквозь отсыревшая, поникшая, с красными глазами и жутким насморком. Громко чихнув, объявила мне с порога:
– Все пропало! Что теперь делать?
– Стой где стоишь! – велела я.
– И как это мне поможет? – не поняла сестрица.
– Тебе – не знаю, а мне хотя бы полы перемывать не придется! – Я сбегала в комнату, притащила мокрой курице сухие тапки и шерстяной плед. – Переобуйся, закутайся, и пошли горячий чай пить.
– С вареньем? – шмыгнув носом, как маленькая, спросила Натка.
– Удивительно, но – да, с вареньем, у меня осталась еще баночка клубничного…
Усадив сестру за стол и выдав ей кружку чая, банку варенья и большую ложку (метод Карлсона – всегда отлично помогает на начальной стадии простуды и воспаления хитрости), я спросила:
– Так что там у тебя пропало?
– Все. – Натка, успевшая запустить ложку в банку, сделала горестное лицо, но лопать варенье не передумала. – Ум-м-м…
– Ум, честь и совесть? – предположила я. – Так они у тебя давно уже пропали, чего теперь рыдать.
– Злая ты, Лена! – Сестрица подобрала распущенные нюни, съела еще ложку варенья, глотнула чаю и почти нормальным голосом объяснила: – У меня полное фиаско! Я получила результаты тестов ДНК. Представь: из пяти анализов – ни одного положительного! Как вообще такое возможно?!
– Это все потому, что кто-то вел беспорядочную половую жизнь, – наставительно сказала я вредным голосом Кролика из мультфильма про Винни Пуха.
– И что теперь делать? – кротко, как Винни, застрявший в норе, спросила Натка.
– Худеть, – сказала я. – В смысле губы закатать! Ну нет у твоего сына папы-миллионера, и что такого? Мало ли у кого его нет! Это же не конец света!
– Это конец бюджета, – вздохнула сестрица. – Блин, я на эти тесты последнюю заначку спустила…
– У тебя была заначка в четверть миллиона?! – не поверила я.
– Слава богу, четверть миллиона не понадобилась, – Натка перекрестилась ложкой. – Я договорилась о специальной цене и заплатила пятьдесят тысяч за все.