Вечеринка – это характерный акт жизни элиты, цель которого не просто удивить, а побудить к оказанию ответных услуг. Будь гости большими боссами из Манхэттена, вождями куаквала или «три-А-личностями» Леванта 10 тысяч лет назад, такая вечеринка все равно негласно обязывает отплатить за гостеприимство. Немного ответного альтруизма месяцев так через шесть – пара дней вашего ценного времени, важное знакомство, небольшое капиталовложение, Щедрые развлечения, как заметил однажды брат Ротшильда, «не хуже взяток». Если индеец куаквала не выполнял подразумеваемого социального обязательства, он лишался не только престижа, но и помощи влиятельных союзников, а также шансов на выгодный брак. Если же нарушение традиции приводило к войне, он мог лишиться и жизни. Современные богачи вместо каменного топора используют более утонченные сродства – например, демонстративное пренебрежение или поглощение компании соперника, – однако по сути их вечеринки остаются стратегическими операциями. Некоторые ученые утверждают, что, будучи инструментом завоевания и сохранения социального статуса, пиры являлись ритуалом, заменяющим войну. Это можно почувствовать даже сейчас в разгар сезона в Палм-Бич.
Идею о том, что воинственная соревновательность пиров могла быть средством, благодаря которому люди достигали настоящего богатства, высказал Брайен Хейден – археолог из Университета Саймона Фрейзера в Британской Колумбии. Не земледелие породило богатство, а, наоборот, богатые изобрели земледелие, потому что ими двигало стремление найти нечто такое, что сделало бы пир запоминающимся.
Хейден впервые высказал это забавное предположение в конце 1980-х годов в иконоборческой работе «Охотники, рыбаки, собиратели и земледельцы: переход к производству пищи». Скептически настроенные читатели могут услышать звон колоколов алчности, которым сопровождалось проникновение рейганомики в мир этноархеологии. Однако доводы Хейдена были занятны.
На протяжении своей эволюции люди всегда были охотниками-собирателями, причем неспециализированными (generalized) охотниками-собирателями: мы жили небольшими племенами и бродили по земле в поисках сезонной пищи, примерно как стая бабуинов путешествует от хурмы к фиговому дереву и обратно.
У старой гвардии неспециализированных охотников-собирателей, видимо, было эгалитарное общественное устройство, основанное на совместном использовании ресурсов. Это не означает, что они были невинными дикарями. Они, без сомнения, боролись за высокое положение и статус. Даже в самых мрачных из таких племен должны были быть те, кого Хейден называет «людьми с крайне эгоистичными особенностями характера», которые всегда стремились к чему-то лучшему, как Виктор Кожены, выросший в унылой Праге под сенью Варшавского договора. Однако у неспециализированных охотников-собирателей не было ни настоящих сокровищ, которые можно было бы накапливать, ни хороших способов накопления. Таскать с собой шкатулку с драгоценностями от места охоты к ягодной поляне было бы чрезвычайно непрактично. Тогда еще не ощущался даже слабый аромат Romanee-Conti, и мысль о том, чтобы запереть его на десять лет в подвале для выдержки, вызвала бы резкое неприятие.
Ситуация начала меняться с появлением специализированных охотников-собирателей примерно 25 тысяч лет назад. Люди этого нового сорта научились добывать в большем количестве растения и животных благодаря таким изобретениям, как плетеная корзина, сеть, гарпун, силок, лук, жернов и рыболовный крючок. Специализированные охотники-собиратели могли гораздо дольше жить на одном месте и поддерживать более высокую численность населения, что привело к созданию более сложной социальной иерархии. Они изменили взгляд на свое место в мире, стали запасать пищу и накапливать богатство, что явилось революционным моментом в истории приматов.
Накопление запасов – сравнительно распространенное поведение среди других групп животных. Медоносные пчелы и муравьи усердно трудятся, запасая излишки пищи, и мы приводим их в пример детям, чтобы убедить тех в нравственной ценности труда, накопления денег и карьерного роста. Однако муравьи – коммунисты. Их накопительство носит четко эгалитарный характер. Практика сельского хозяйства, также существующая в мире муравьев, сама по себе не отменяет этого. Так, муравьи-листорезы – прекрасные фермеры. Они собирают листья в тропической сельве, относят их в муравейник и используют для выращивания и последующей сборки съедобной плесени. Но, как и другие муравьи, они отрыгивают пищу во рты своих соседей, пока все не окажутся одинаково сыты. Так что пример муравьев, пожалуй, сильно отличается от модели накопления богатства, существующей среди людей. В Древнем Риме богатые завсегдатаи вечеринок действительно напивались и обжирались, а затем изрыгивали поглощенное, чтобы освободить место для следующих блюд, однако нет никаких свидетельств того, что они использовали других гостей в качестве плевательниц.
Чтобы понять наше собственное накопительское поведение, нам лучше обратиться к белкам, бурундукам и прочим видам, особи которых запасают пищу для личного потребления. Как и богатые люди, эти особи часто запасают гораздо больше, чем им может потребоваться. Европейский крот, охарактеризованный одним автором как «буйный деревенский социопат», даже хранит в своей кладовой живых животных. Он прищипывает передний конец земляного червя, что приводит того в состояние комы, затем утаскивает червя в нору, завязывает его в узел и прячет в небольшое углубление в стене туннеля своего гнезда. В богатой норе одного крота биолог обнаружил 1280 живых червей, весивших вместе свыше четырех фунтов. Словно знаток, спускающийся в подвал за арманьяком 1900 года, запасливый крот может выбрать аппетитного червячка и славно закусить им, скрасив унылый зимний вечер. Однако в животном мире безоглядное накопительство может, в конце концов, быть вопросом жизни и смерти. Обитающие на Аляске белки ежегодно прячут про запас до 16 тысяч еловых шишек, и им может понадобиться несколько годовых запасов, чтобы пережить суровую зиму.
Недостаток всех этих примеров в том, что они не охватывают приматов, поскольку ни один другой примат на Земле не делает ничего хотя бы отдаленно напоминающего накопление запасов. На воле обезьяны, в том числе человекообразные, иногда пытаются спрятать лакомый кусочек или проглотить его, пока никто не заметил. Но это дурной тон, приятель. Семена и фрукты, составляющие их обычное меню, чаще всего имеются в изобилии и распространены довольно широко. Даже когда шимпанзе охотятся, что весьма опасно для них, успешные охотники, как правило, издают характерный крик, чтобы привлечь других шимпанзе. Охотники приносят добычу в место, где образуется группа кормящихся, а остальные шимпанзе собираются вокруг, выпрашивая объедки.
Охотники-собиратели (люди) делают примерно то же самое. Американский антрополог и приматолог Кэтрин Милтон, изучавшая индейцев в бразильских тропических лесах, пишет: «Отдельные люди не создают запасы… Ни один охотник, которому посчастливилось убить большого зверя, не претендует на то, что вся добытая им пища принадлежит только ему или его семье». Большая добыча – это событие для всего племени, которое собирается на пир этакой группой кормящихся. Для шимпанзе и охотников-собирателей дележ еды – это способ обрести и сохранить собственный статус. Так, в ходе одного исследования шимпанзе в горах Танзании альфа-самец по кличке Нтологи мастерски «подкупал» кормящуюся группу. Нтологи обычно угощал самок, влиятельных старших самцов, а также безобидных самцов среднего статуса; он редко тратил силы на подростков и никогда не приглашал бета-самца – своего главного соперника. Франс де Вааль пишет: «Нтологи пребывал на вершине обезьяньего сообщества исключительно долго – более десяти лет. Возможно, отчасти секрет заключался в том, как он распределял мясо». Иногда Нтологи просто вцеплялся в скелет, позволяя остальным откусывать мясо, и не пытался оставить что-либо себе, еще больше укрепляя собственный престиж таким явным альтруизмом. Интересно, что братья Ротшильды использовали примерно такую же стратегию, когда устраивали щедрые развлечения в первой половине XIX века: они предлагали гостям лучшие блюда французской кухни, пишет Нил Фергюсон в своей исторической работе «Дом Ротшильда», «но сами никогда не притрагивались к ним».
Как для людей, так и для шимпанзе благодарность за угощение может носить политический, экономический и (нередко) сексуальный характер. Например, в одной культуре охотников-собирателей Парагвая дележ добычи, кажется, помогал успешным охотникам получать непропорционально много внебрачного секса. Женщины-антропологи, изучавшие эту культуру, предположили, что женщины занимаются сексом с удачливыми охотниками, чтобы удержать их в группе. Однако идея секса ради блага группы звучит как-то фальшиво. Возможно, щедрость просто делала успешного охотника более привлекательным.
Дополнительно к уже перечисленным стимулам, побуждающим делиться пищей, есть еще один: не делиться ею может быть просто опасно. Общества охотников-собирателей всегда были склонны убивать, изгонять или как-то иначе подавлять своих оставшихся в безвестности Кожены.
Переход от интенсивной охоты и собирательства к одомашниванию растений и животных произошел не за один и не за два сезона. Как и в случае многих деловых решений, которые сквозь призму времени кажутся плодами гения, приходится признать, что это произошло случайно. Наиболее широко принятое объяснение появления сельского хозяйства сводится к тому, что интенсивные методы позволили некоторым охотникам-собирателям Леванта устроиться на одном месте и обзавестись более крупными семьями. Когда через пятьдесят или сто поколений в период, известный как поздний дриас, климат вдруг стал более суровым, nouveaux intensives уже не могли просто сняться с места и вернуться к охоте на белок и собиранию ягод, то есть к тем умениям, которыми славились их далекие прадедушки. Им нужно было искать новый путь вперед.