Конечно, вероятно, что судьи, узнавшие об исследованиях гена МАО-А, оказались более снисходительны к подсудимым лишь потому, что им предоставили больше информации. Возможно, сам факт любого объяснения агрессии приводит к сниженному восприятию причинно-следственных связей. Мы с моим студентом Бенджамином Ченгом исследовали реакции взрослых американцев на разные причины агрессии[408]. Испытуемым предлагали прочесть вымышленную историю о студенте по имени Патрик. Он зарезал ножом человека, с которым поссорился. Описание преступления было идентичным для всех участников. Но двум третям из них предоставлялись дополнительные сведения о научно обоснованных причинах агрессии. Одна треть участников узнала, что обвиняемый обладал аллелью, которая связана с агрессией. Их проинформировали, что люди с таким геном в четыре раза чаще прибегают к насилию, чем те, у кого ее нет. Вторая треть прочитала, что обвиняемый подвергался жестокому обращению в раннем возрасте. Еще им сообщили, что люди, которые пережили насилие в детстве, в четыре раза более склонны к агрессивному поведению. Последней группе не предоставили никакой дополнительной информации о потенциальных причинах действий обвиняемого. Затем участников спросили, считали ли они обоснованным заявление адвокатов Патрика о том, что молодой человек не несет полной ответственности за свои действия ввиду душевного расстройства. Те участники, которые прочитали про мутировавший ген Патрика, в два раза чаще соглашались с такими доводами защиты, чем те, кто узнал об истории насилия в детстве. Кроме того, ознакомившиеся с информацией о проблемной аллели в большем числе случаев, чем представители второй группы, развернуто отвечали, что студент не контролировал своих действий[409]. Казалось бы, люди охотно прощали Патрика за его гены, но не за жизненный опыт. А все потому, что нам кажется, будто гены составляют нашу сущность.
Действительно ли человек несет меньше ответственности за свои действия, если его гены с этим связаны? Проблема этого аргумента заключается в том, что сложно найти такое действие, в котором не участвовали бы гены, – все наше поведение неслучайно и подвержено генетическому влиянию. Или можно подумать над этим в другом ключе: действительно есть вариант гена, который в 40 раз повышает вероятность того, что вы совершите убийство человека своего пола[410]. Эта вариация – Y-хромосома. Люди, которые ею обладают, – мужчины. На основе этих данных должны ли мы заключить, что Y-хромосома является причиной убийств? И что обладатели этой хромосомы заслуживают снисхождения, поскольку не несут полной ответственности за свои действия? Философ Стивен Морзе называет тенденцию прощать преступление по биологическим причинам «фундаментальной психоюридической ошибкой»[411]. Проблема этого подхода в том, что он подразумевает отделение генов от человека. Фраза «мои гены заставили меня это сделать» не имеет смысла, так как нет никакого «я», независимого от генетических характеристик. Забавно, что, когда речь идет о генах, людям начинает казаться, будто обвиняемый не вполне контролирует свои действия.
Гены, предположительно, оправдывают плохое поведение, но не забывайте, что эссенциализм – палка о двух концах. Мысли о генетике криминальности приводят людей не только к оправданию преступлений, но и к большему страху перед обвиняемыми. В конечном счете, если чьи-то гены являются основной причиной его преступлений и они никуда не денутся, то что этот человек может сделать в будущем? Такие выводы заставляют ожидать, что однажды осужденный оступится вновь.
Возьмем, к примеру, случай Гари Косси – капитана команды спасателей Нью-Йорка. В 2005 году его арестовали за владение детской порнографией. Обычно такое преступление карается четырьмя с половиной годами лишения свободы. Но Косси судья Гари Шарп приговорил к шести с половиной годам лишения свободы. По мнению судьи, в течение полутора десятилетий ученые должны были доказать, что тяга к детской порнографии является следствием «гена, с которым ты родился» и от влияния которого «невозможно избавиться». Шарп также заявил, что «мы являемся тем, с чем мы рождаемся. Это единственное объяснение, которое я могу найти… Это то, что не поддается контролю»[412]. Как и в случае с делом Байюта, судья видел основную причину в проблемных генах обвиняемого. Только в этом случае вместо того, чтобы быть снисходительным ввиду сниженного контроля подсудимого, Шарп увеличил наказание. Ведь проблемные гены Косси будут заставлять его продолжать нарушать закон в течение всей жизни. Позднее адвокаты подали апелляцию, ссылаясь на вынесение приговора на основе несуществующих научных данных, и Косси смягчили наказание.
Мы обнаружили, что многие согласны с утверждениями судьи Шарпа. Вышеупомянутое исследование на основе истории Патрика подтвердило силу обеих позиций, представлявших собой две стороны медали. Участники, которые прочитали о генетической причине нападения Патрика, считали, что он не только не контролировал свои действия. Вдобавок, вероятнее всего, молодой человек вновь совершит преступление в будущем. Когда люди думают о генетических причинах криминальных наклонностей, они испытывают одновременно сострадание к преступнику как к не отдающему себе отчета в своих действиях и желание запереть его и выбросить ключ, прежде чем он вновь что-нибудь совершит.
Когда сущности сталкиваются с евгеникой
Мы уже убедились в силе эссенциалистских предубеждений: идея «генов криминальности» способна подорвать нашу веру в личную ответственность и исправление преступников. Мысли о «генах интеллекта» заставляют вас сдаваться перед лицом трудностей и более пессимистично относиться к инвестициям в образование. Но самой большой расплатой за такое мышление стали события первой половины ХХ в., когда зародилось евгеническое движение. В его основе лежит очень простая логика: если некая первооснова делает человека преступником или интеллектуально недоразвитым, то, возможно, общество должно само культивировать более желаемые сущности. Иначе говоря, решать, кому размножаться, а кому нет. Подобно скотоводу, который стремится скрестить лучшего быка с самой плодовитой коровой, евгеническое движение пыталось применить селективные методы размножения к людям.
Евгеника, которую журналистка Кристин Кеннеолли назвала «худшей идеей в истории»[413], кажется настолько очевидно зловещей, что сегодня трудно найти человека в здравом уме, который бы открыто поддержал ее. В конце концов, сотни тысяч людей подвергли стерилизации, а миллионы были убиты в фашистской Германии. И все это под лозунгом заботы о том, чтобы их «неправильная» сущность не передалась бы следующим поколениям. Эта первооснова могла быть еврейской, гомосексуальной, цыганской или даже банальным «слабоумием». Из-за того что нацисты пропагандировали евгенику, причем в ненавистном, вызывавшем наибольшее презрение варианте, все движение ассоциируется с опасными и сумасшедшими идеологами. Тем не менее нацисты не были единственными, кто придерживался таких взглядов.
Расцветающее евгеническое движение было широко представлено в 1924 году на ярмарке в Канзасе. Наряду с огромными тыквами, упитанными свиньями и призовыми коровами местных фермеров можно было увидеть и не менее щедрый урожай другого рода, возросший на этих благодатных землях: Дженкинсов, Куперов и Шмидтов. Ярмарка проводила конкурс на «лучшую семью». Его участники проходили замеры, медицинское обследование, физические испытания и тесты на интеллект. Результаты объявлялись по окончании проверок. Победители получали медали наряду с вожделенной грамотой от губернатора, согласно которой они являлись «гражданами высшего сорта». Чем больше были семьи, тем более престижные они получали медали. Ведь основная цель таких конкурсов – воодушевить людей с «правильными генами» передавать свой первоклассный геном следующим поколениям на благо государства[414].
Но эти попытки вскоре вытеснили обширные программы «негативной евгеники», нацеленные на искоренение обладателей нежелательных сущностей. «Негативная генетика» развернулась в полную силу в США к 1927 году. Интернат для эпилептиков и слабоумных Виргинии требовал стерилизовать одну из больных Кэрри Бак, после того как она родила внебрачного ребенка. Кэрри была 18-летней бездельницей с предположительным уровнем развития, равным девяти годам. Она отказывалась от стерилизации, поэтому дело передали в Верховный суд. Свое требование начальство интерната аргументировало якобы наследственной природой очевидного слабоумия девушки. Мать Кэрри – Эмма – имела за плечами долгую историю проституции и других аморальных поступков, а ее уровень развития оценили как равный восьми годам. Кроме того, по результатам беглого осмотра семимесячного ребенка Кэрри, Вивиан, сделали вывод, что у малышки тоже «не совсем нормальный вид»[415]. Верховный судья Оливер Уэнделл Холмс-мл. отозвался о деле, используя язык, который шокирует по сей день: «Будет лучше для всего мира, если вместо того, чтобы ждать момента, когда нам придется казнить дегенеративное потомство за преступления или позволить ему умереть с голоду из-за слабоумия, общество сможет предотвратить продолжение рода среди непригодных для этого… Трех поколений имбецилов достаточно»[416]. Вследствие такого решения суда количество принудительных стерилизаций в США взлетело, и в последующие несколько лет более 60 тысяч американцев – в основном представителей меньшинств и женщин – лишили возможности иметь потомство[417]