Состояние и внешний вид местных пьяниц были разными: от претенциозной розы в петличке, сорванной на ближайшей клумбе, до бессознательного тела, завернутого в лохмотья.
Последних доставляли чаще.
Переехав в Москву и устроившись в коммерческую клинику, я в первое время не могла привыкнуть к отсутствию среди моих пациентов лиц с алкогольными повреждениями нервной системы. Тут я лечила других: клубных тусовщиков после затяжных рейвов; офисных клерков, расслабляющихся после работы всеми законными и не очень способами; медийных персонажей с их свитой; черных и белых магов и просто ресурсных женщин и мужчин.
В районной больнице дело обстояло иначе.
В тот раз меня позвали просто «посмотреть» пациента, которого привезли в приемное отделение. Как невролога, чтобы исключить острую патологию и принять решение о дальнейшей тактике.
Стоял жаркий июль. Асфальт плавился, горячий воздух, поднимаясь от него, искажал пространство, создавая ощущение иллюзорности окружающей картинки. В воздухе витал аромат скошенной травы и автомобильной гари. На деревьях щебетали птахи, на автомобильной парковке дети играли в мяч, из машины раздавался надтреснутый голос исполнителя шансона, который пел про зону, лебедей и одинокого паренька. Рой мух одолевал привязанную за забором корову, и она время от времени протяжно мычала. Все вокруг было сонное, ленивое и неспешное.
Вонь я почувствовала, не доходя двадцати метров до здания. И чем ближе я подходила, тем тяжелее становилось дышать. Двери отделения были открыты настежь, медсестры и фельдшер стояли в двух масках. Начало многообещающее.
В дальней смотровой комнате, в углу, находилась куча грязного тряпья. Она шевелилась и разговаривала. В основном непристойные выражения прерывались кашлем, после чего из-под кучи вылетел плевок в сторону двери.
«Речь его была сродни классической музыке, абстрактной живописи или пению щегла. Эмоции явно преобладали над смыслом», – писал в свое время Довлатов про единомышленников нашего посетителя.
На звуки моего голоса куча еще активнее зашевелилась, и из-под тряпок выглянул мужчина. На вид ему было между тридцатью и шестьюдесятью годами. Остальные приметы, такие как цвет волос, этническое происхождение и телосложение, скрывал слой разноцветной грязи.
Призвав на помощь медсестер, мы содрали с него лохмотья, положили на кушетку, и я начала осмотр. Не вдаваясь в подробности, ни острой неврологической, ни острой кардиологической патологии у него не было. Просто пьян и в целом доволен жизнью. Однако выпускать его на улицу в таком виде было нельзя. Вызвали самую старую и опытную санитарку.
Через час пациент стоял в центре кабинета блестящий, розовый и, оказывается, рыжий. Он него исходил запах антисептика, хлорки и почему-то ландыша. Даже ногти на руках были светло-розовые, как у ребенка, и аккуратно постриженные. Рядом – мокрая с ног до головы, но довольно улыбающаяся санитарка. Отмытый пациент оказался молодым мужчиной лет тридцати пяти, приятной наружности и со всеми целыми зубами во рту.
– О, так этот ж сосед наш! Коль, опять в запой ушел? – узнала бедолагу проходящая мимо фельдшер.
Николаю выдали полосатую пижаму и определили в терапевтическую палату на ночь. Там накормили, медсестра подключила его к монитору, контролирующему сердцебиение и основные показатели жизнедеятельности, и приготовилась вводить назначенные лекарства. Вдруг пациент затих, а на мониторе поползла прямая изолиния, истошно запищал аппарат. Остановка сердца.
Проходивший мимо палаты врач забежал на крик медсестры, оценил ситуацию и кинулся к пациенту к криком:
– Инна, качаем! Не спи!
Пациент по цвету был уже лазорево-синий.
В этот момент со стены, на которой последние десять лет благополучно висел монитор, выпал гвоздь, монитор сорвался и упал плашмя ему на грудную клетку.
После модернизации все оборудование заменили на легкое, функциональное и интуитивное. А этот пережиток царского режима каким-то чудом оставался в больнице. Весил как пудовая гиря, поэтому со стены никогда не снимался. Даже пыль с него стирали и обрабатывали, поставив стремянку.
Монитор упал, а через несколько секунд по экрану, еще подключенному к сети, пошла неровная волна сердечного ответа. Произошел кардиальный удар, и сердце завелось. Только чудом ребра остались целы, лишь синяк на груди был доказательством реальности произошедшего.
После этого случая Николай бросил пить, говорят, открыл продуктовый ларек и женился. А монитор пришлось списать. Полет для него оказался фатальным.
Череп
Чему не страшен тлен, то не мертво. Смерть ожидает смерть, верней всего.
На первых курсах восторженные студенты впервые прикасаются к человеческому телу или его частям.
Первое, что изучают молодые врачи на занятиях по анатомии, – кости. Каждая состоит из огромного количества бугорков, ложбинок, щелей, углублений, отверстий и отростков. Каждая деталь имеет свое трудновыговариваемое название на латыни. И это все нужно держать в голове.
Параллельно идут занятия по пропедевтике, где названия органов берут свое начало с греческого языка, и иностранные языки – английский, немецкий или французский, в зависимости от амбиций вуза и, видимо, планов ректората по отправке молодежи на стажировку в дальние части мира.
Поэтому смешение в неокрепших умах названий на всех языках зачастую приводило к казусам. Когда на занятиях по иностранному языку при попытке рассказать про гастрит студент может случайно вызвать демонов или сердечный приступ у преподавателя.
Изучение анатомии человека длится два курса, также действующие врачи регулярно обновляют знания.
Самый сложный отдел скелета – череп. Он состоит из двадцати трех костей, и на его изучение требуется особенно долгое время. Выучить все только по книгам невозможно, требуется работа с анатомическими препаратами, которые нельзя выносить из анатомички.
Сидеть же круглосуточно в университете не дает отдел охраны и режима, а если точнее – уборщицы. Студенты идут на невероятные ухищрения, чтобы утащить домой кости для самостоятельного изучения: несут в карманах, сумках, рюкзаках и пакетах и везут домой в маршрутках и автобусе. Сколько раз раздавались крики в переполненных маршрутках:
– Чем вы в меня тычете?
– Уберите палку!
– У вас из сумки что-то торчит. Оно мне за платье зацепилось!
Непосвященные не в курсе, и это сохраняло им рассудок и нервы. Однажды моя сокурсница в переполненной маршрутке рассыпала кости кисти. Собирали всем автобусом. В версию о конструкторе поверили.
Повезло тем, кто имел дома личный череп. Настоящий, человеческий. В эти счастливчики случайно попала и я. Мне он достался от друзей семьи, глава которой работала частным лор-врачом. Не сумев убедить детей пойти по своим стопам, она взяла с меня честное слово, что после окончания университета я стану оториноларингологом и ей удастся передать мне свою частную практику, а самой выйти на пенсию.
До пятого курса я искренне планировала это сделать, однако любовь к неврологии пересилила все договоренности. Но это совсем другая история.
Вообще, происхождение данного черепа банально и одновременно уникально.
В XIX веке в центре города N располагалось одно из самых крупных кладбищ – Чугуновское. Оно состояло из нескольких частей: лютеранское, католическое, военное, больничное и тюремное. Все в соответствии с расположенными неподалеку учреждениями.
Кладбище действовало и после революции. В 1930 году горсовет вынес решение о переоборудовании его «под сады общественного пользования». Позже решили построить там четыре теннисных корта. Отечественная война внесла свои коррективы – открыли стекольный завод, а в 1959 году приняли решение о возведении ледового дворца.
Стройка длилась более двадцати лет в вялотекущем режиме. Лишь в 1977–1978 годах на месте бывшего кладбища был вырыт основной котлован.
Первые об этом прознали студенты-медики. Идя на уговоры и подкуп ночных сторожей, они пробирались на стройку и, копаясь при свете луны в ямах, рискуя свернуть шею, доставали невостребованные кости. Обрабатывая их особым образом, о чем подробно в свое время рассказал Михаил Веллер, будущие врачи формировали учебную базу или выменивали на зачеты в университете.
Сам череп первые два года ездил со мной на пары под задним стеклом машины, потом переместился на рабочий стол в моей комнате, несмотря на завершение цикла анатомии.
Следующие несколько лет череп лежал в шкафу в коридоре, вызывая суеверный ужас у всех, кто открывал дверцы. Однажды к нам в гости приехала дальняя родственница. Она попросила что-то из одежды, и ее отправили к шкафу.
Любопытство – отличительная черта многих женщин. Даже скотч и веревки не смогли остановить лучшую представительницу своего пола. Она открыла коробку, увидела череп, заорала на весь дом и кинулась звонить своим детям рассказать о находке.
Не думала, что в настоящее время, с таким качеством и количеством визуальных картинок и кинематографа, кого-то может испугать череп. В ее-то сознательном возрасте.
После на всех семейных торжествах история рассказывалась с более и более красочными подробностями, обрастая деталями. А череп передали следующему будущему врачу, в настоящий момент успешному стоматологу-хирургу.
Мертвая хватка
Иной на то полжизни тратит,
Чтоб до источников дойти,
Глядишь – его на полпути
Удар от прилежанья хватит.
Студенты-медики в большинстве своем существа трепетные и нежные. В обморок падают часто, регулярно, по любому поводу.
Но не так картинно, как кисейная барышня-аристократка в XVIII веке: заранее выбрав место, время, покрытие пола и зрителей. Врачи падают молча, резко и сразу всем телом.