Забавно, кстати, если Клим и есть этот огромный сосед, мельком подумала Аня, велев себе быть поаккуратнее с выбором тем и выражений: мир, как известно, тесен, причем в самых неожиданных местах.
Но она и так была аккуратной и сдержанной в самой главной части: в том, что касалось работы. Мама в молодости трудилась в «ящике», выдержала там пару изощренных проверок, а потом всю жизнь изводила Аню пересказами этих проверок и назиданиями по их поводу: «А представляешь, я сказала бы, что отключение света будет как раз завтра? Они же этого и добивались, для того мне ту рассылку и подсунули! Жанка вот сболтнула что-то в похожей ситуации – мигом выперли, в школу идти пришлось, на пять тыщ». Назидания были утомительными и слабо совместимыми с жизнью, да и сама мама в доходах не то чтобы ушла от тети Жанны сильно далеко после того – наоборот, сама пришла в школу следом за подругой. К тому же Аня некоторое время мучительно подозревала, что мама выращивает в ней не столько бдительность, помноженную на трудовую дисциплину, сколько чувство вины за то, что рождение Ани обрушило столь блистательно и несбиваемо начатую мамину карьеру. Но нет, этого мама не имела в виду, и да, Аня накрепко зарубила на всех своих выступающих, пусть и незначительно, частях, что работа как Вегас: что там было, то там и останется.
Она ни буковкой не обмолвилась Климу про рабочие дела, переживания и неурядицы. Хотя Ане страшно хотелось поплакаться по поводу Баженова, который кинул, будто котейку в бочажок, Наташи, которая просто кинула – заманила и исчезла, Паши, который закусился всерьез и продолжал бегать со своей идеей фикс – и после того, как Аня прямым текстом сказала, что первый-то номер точно обойдется без чернушных тем, и даже после того, как ему уже на новом, податливом и радушном, уровне поморочила голову пара действующих следаков, – ничему его это не научило, к третьему побежал.
Но про не совсем рабочие, а смежные с ними темы Аня-то рассказывать могла. Особенно если они напрямую касались собеседника. Он ведь с того и начал: можно ли опубликоваться в «Пламени», какие тексты рассматриваются, кем, есть ли установленная процедура, что имеет смысл знать дополнительно.
Аня рассказывала про предложенную процедуру неоднократно, подолгу и с удовольствием. Больше намеками, понятными, возможно, только ей, – но спустить пар хотя бы так, в неслышимый остальными свист, было необходимо. А то разорвет.
Аня рассказала про собрание актива, про Дарченко, который включает мэтра, а сам ни в зуб, про то, как Баженов всё равно отдал предварительный отбор работ на откуп Дарченко, про то, что молодым-активным-невыдержанным типа Клима придется потесниться как минимум до второго номера, про подобострастность, в которой выдержаны послания Дарченко Ане – точнее, послания его жены, потому что сам Дарченко, похоже, не знает, с какой стороны подходить к компьютеру или смартфону, – про настырность, с которой он уговаривал Аню принять его лично с распечатками отобранных работ, про безумную графоманию первых присланных подборок и так далее.
В эту тему Клим особо не вдавался – то ли в силу здравости психики, то ли потому, что сам следил за событиями, откровенно клокотавшими в восставшей из двухлетней спячки соцсетевой группе Содружества писателей Сарасовской области.
Особенно Аню радовало и умиляло, что Клим не подсунул ей ни единой своей строчки. Она-то считала такое развитие событий неизбежным. Любой редактор знает, что самого выдержанного начинающего литератора хватает на десяток минут, по истечении которых он считает собеседника прирученным достаточно, чтобы небрежно начать: «А вот кстати, не хотите глянуть на мой последний пустячок?» Такой поворот разговора неминуем, как дикпик извращенца, и примерно так же бессмысленен и жалок.
Клим повода для жалости не дал. Он упорно не баловал Аню ни физиологическими, ни творческими потугами.
Стесняется или порядочный очень: не хочет пользоваться сложившимися отношениями, подумала Аня с умилением, – и тут же спохватилась: опа, а у нас что, уже сложились отношения?
Получается, так.
У меня есть друг, подумала Аня, счастливо вздохнула, поменяла подвернутую ногу на еще не отсиженную и, почти натурально всхлипнув, открыла третью пачку присланных Дарченко работ.
Глава вторая
– Так точно, – сказал Руслан, нажал отбой и выругался. – Сходил, нах, пожрать.
– Что такое? – осведомился Андрей, взглянув на часы.
Было без двадцати два. Звонок Халка поймал их на выходе из УВД, уже одетыми, – они собирались добежать до угловой кафешки «Пончо», где с двенадцати до двух был неплохой и недорогой комплексный обед.
– Да всё то же, но конкретней, – тоскливо сказал Руслан. – Содействие журналисту или там блогеру, ты сам рассказывал. Вот он через две минуты тут будет, и я должен оказать ему всяческое содействие.
– А что он мне-то опять не позвонил?
Руслан с надеждой глянул на него:
– А давай правда ты, а?
– Приказы начальства не делегируются, – окоротил его Андрей и почти искренне добавил: – Мои соболезнования. Про что хоть? Реально про седую древность?
– Ну ты ж слышал.
На самом деле Андрей ничего не слышал. Он и не вслушивался, а думал о своем: о заразе Наташке, о том, что́ лучше подарить своим бабам на Новый год, и почему-то о совсем чужой бабе Чуфаровой. Поиски в ее окружении, в прошлом, в обстоятельствах последнего вечера ничего не дали: тетки на работе рыдали и рассказывали, какая она была бесконфликтная, добрая и веселая, а родственники и соседи им вторили, как и бывшие – муж и пара кавалеров. И у всех, включая окрестных дворников, было алиби, и ни у кого не было причины и повода.
Мысли о несчастной молодой бабе, задушенной и брошенной в кусты, не давали покоя Андрею даже в неслужебные минуты – вместе с раздражением по поводу Бахрамова, который всё медлил с отчетом. Что там в это время мычал Руслан, было менее существенно и до сознания просто не доходило. Потому Андрей вздохнул с неопределенной интонацией и сочувственно спросил:
– Взять тебе чего?
Руслан махнул рукой, снова ругнулся и пошел обратно по лестнице, медленно стаскивая куртку.
Взять хавчик навынос не удалось, поесть тоже. Мессенджер звякнул, едва Андрей вышел на улицу. Андрей ругнулся и стащил едва надетую перчатку. Бахрамов сообщал, что отчет закончил, можно забирать.
«Спасибо, вечером заскочу», написал Андрей, подумал и добавил: «Электронку закиньте, плз.»
«Злоупотребляешь», указал Бахрамов.
«Буду должен».
Ответ «Это само собой» сопроводил приложенный файл. Андрей начал его листать на ходу, особо не вчитываясь, – времени оставалось только-только дойти до «Пончо» и в темпе сделать заказ. На третьей странице он остановился, постоял, перечитывая, развернулся и пошел к зданию горбольницы, крыло которой занимало областное бюро судмедэкспертизы.
Бахрамов, к счастью, был у себя, а не на очередном вскрытии.
– Альберт Джафарович, здрасте, что там с подкруткой шарфа? – спросил Андрей с порога.
– Привет-привет, Андрюш, – проворковал Бахрамов, не отрываясь от своей диковинной чаеварки, как раз начавшей довольно пыхтеть. – Чай будешь?
– Спасибо, там и вам-то еле-еле. Так что с…
– Обижаешь, Андрюш, и меня, и этот волшебный агрегат. Тут не только на нас с тобой…
– Да-да, – сказал Андрей терпеливо, но так, чтобы Бахрамов понял, что времени на смол-токи нет.
Бахрамов понял.
– Только шарф интересует? – спросил он, подходя к столу с десктопом. – Остальное понятно, да? Не изнасилована, вообще нет следов сексуального характера, даже расстегнуть не пытались ни куртку, ни джинсы. А под джинсы колготки поддеты.
– Да, я понял, – нетерпеливо подбодрил его Андрей, взмахнув официальной копией отчета, подхваченной в канцелярии бюро. – Про скручивающий элемент интересно.
– Вот, смотри, – сказал Бахрамов, открывая фотографию на весь экран. – Твердый предмет, скорее всего, металлический, типа плоского прочного прутка, использовался для закручивания импровизированной удавки на шее жертвы. Видишь, вот тут характерный отпечаток кромки, как от шпателя…
– Или ложки, – закончил Андрей.
Бахрамов, собрав и растянув губы, вынул ложечку из баночки с засахаренным лимоном, повертел ее в руках и охотно согласился:
– Вполне возможно. Состав мы вряд ли установим, но ложка типа чайной вполне подойдет. Мельхиоровая или толстая стальная, тонкая согнулась бы. Андрюш, а ты что так возбудился-то?
– Вы такого не встречали, да? – спросил Андрей, понял, что Бахрамов не понимает, и пояснил: – Вы тут сколько, лет семь?
– Девять, – признался Бахрамов со вздохом.
– Душители были, но подкручивания не было, так?
Бахрамов подумал, аккуратно убрал ложечку к лимонам и твердо сказал:
– Я такого не помню. А почему ты?..
Андрей, не дослушав, с яростным бормотанием выскочил за дверь.
Он страшно боялся, что Руслан по-быстрому свернет общение с навязанным начальством собеседником, так что Андрей не успеет взять мудака-блогера за шкирятник, посмотреть в его тупые глаза и объяснить, что он, мудак-блогер, натворил. Страхи оказались напрасными. Блогер, крупный рыхлый парень без бороды и прочих модных признаков вроде причесочки и дорогих нелепых шмоток, сидел напротив Руслана и с готовностью посмеивался, записывая что-то в древний потрепанный еженедельник. Руслан же явно наслаждался вниманием, сиял и выглядел небывало довольным – это Руслан-то, вечно кислый и скукоженный. Это подбросило уровень ярости Андрея выше крыши, аж веки закипели.
На стук распахнувшейся двери оба отреагировали легким поворотом головы и рассеянными улыбочками, будто сыгранный дуэт стендаперов на заранее согласованное явление третьего шутника. Я вам пошучу, суки.
– Знакомьтесь, – начал Руслан. – Это, собственно, мой шеф, бог следственно-разыскных…
– Сидеть, – скомандовал Андрей поднявшемуся было навстречу ему с протянутой рукой блогеру. – Вырабатывайте привычку.