Если бы Максим Эдуардович понял, что́ происходит, сразу, – возможно, всё было бы иначе.
Если бы он умел заступаться за жену или хотя бы ревновать ее, решительно пресекая поведение, способное сойти за недопустимое, неприличное или несуразное, – возможно, всё было бы иначе.
Если бы он, не думая, накинулся на гостя, творящего что-то недопустимое в его, Максима Эдуардовича Дарченко, доме, – возможно, всё было бы иначе.
Если бы он просто попытался убежать, – возможно, всё было бы иначе.
Кто ж теперь узнает-то.
Глава четвертая
Наташи не было неделю, а в понедельник она явилась в районе обеда, невозмутимая, деловитая и требовательная, будто так и надо, будто ничего не произошло.
А может, у нее и для нее правда ничего не произошло, подумала Аня, робко вставая навстречу Наташе, которая ворвалась в ее кабинетик в брендово напористой манере, на ходу убирая шарф и шапку в пальто, что держала перед собой с холодной гадливостью, будто кошку, пойманную на новогоднем салате.
– Как обстановка? – спросила Наташа, резко остановившись на пороге, но волна накопленного под пальто и кардиганом жара всё равно докатилась до Ани вместе с горьковатым запахом духов и сладковатым – того, что духи должны были задавить.
Аня, моргнув, сказала:
– Работаем. Готовим вот.
Она повела рукой над расстеленной на столе простыней скрепленных листов, будто это могло что-то объяснить постороннему взгляду, а Наташа кивнула, будто и впрямь поняла, где тут макет первых разворотов, где расчет строк, где перечень иллюстраций, в котором две трети уже вычеркнуты из-за непоняток с авторами и источниками, а где – список готовых текстов, безнадежно куцый и ввергающий Аню в глухое белое отчаяние.
– Умница, – сказала она. – Не зря я в тебя верила. Там в план-графике пометки делаешь, что есть, чего надо?
– Нет, я здесь… – пробормотала Аня, вспыхнув, и судорожно принялась искать нужный листок.
– Перебрось данные в облако, там удобный файлик, быстро справишься; потом ко мне заходи, будем разбираться, насколько всё плохо, – скомандовала Наташа и повернулась, чтобы уйти.
Аня открыла было рот, захлопнула его и вцепилась в пластыри. Наташа, уже шагнувшая за порог, качнулась, отыграла чуть задним ходом и поинтересовалась:
– Что у тебя с пальцами-то, давно спросить хотела?
Аня поспешно села, сунула ладошки под коленки и неопределенно повела плечами, но, поняв, что отмолчаться не выйдет, туманно сообщила:
– Да так… Ничего страшного.
– Маникюр сделай, максимально дорогой, – посоветовала Наташа. – Начнешь драть, вспомнишь, сколько всё это стоило, и пожалеешь. А потом, может, научишься и организм жалеть. Опять не жрамши с утра?
– Так еще ведь… – воскликнула Аня, обрадовавшись смене темы, взглянула на часы в телефоне и смутилась.
Наташа сказала:
– А я вот никогда не забывала, добровольно, по крайней мере, и смотри, во что превратилась, – она осмотрела себя, махнула рукой на попытку Ани галантно оспорить тезис, и пробормотала: – Лучше бы ногти себе драла, всё безвредней, чем… В общем, жду на планерочку.
И уцокала в кабинет.
Аня посидела, чувствуя, как кровь то отливает, то приливает к разным поверхностям, и всякий раз неприятно, удивилась сложности ощущений и попыталась разобрать, что́ чувствует.
Должна-то была чувствовать облегчение: Наташа жива-здорова, и есть на кого свалить ответственность.
Или раздражение – Наташа могла если не похвалить, так извиниться за то, что бросила Аню в море с медузами, не научив уклоняться от стрекал или хотя бы плавать.
Или бешенство – такую карьеру Золушке из подтанцовки обрубает на старте возвращение примы.
Вместо этого Аня начала задыхаться от напряжения и испуга.
Старательно придуманный и тщательно рассчитанный план подготовки номера с этой минуты, очевидно, считался несуществующим. Но в рамках этого плана Аня, возможно, сделала что-то неправильное, и ее за это будут ругать.
Ну что же я за крыса Чучундра забитая такая, подумала Аня тоскливо, и с трудом прекратила увечить пальцы. Надо освежить пластыри и, не знаю, горчицей их смазать, что ли, как тетя Жанна, мамина подружка, мазала себе соски, чтобы отучить сыночка от груди (мама рассказывала об этом с возмущением, Ане сперва симпатичным, потом неприятным: мама-то, дай ей волю, до сих пор не отпустила бы кровиночку от титьки). И кого волнует, что все мудрости и гадости жизни Аня впитывала с искусственными смесями, а не с молоком матери – оно-то как раз пропало почти сразу.
Аня, всё более распаляясь, внесла затребованную Наташей отчетность в облачный файл, ринулась было жестко и, может, даже агрессивно пояснять пропащей начальнице, как много было сделано в ее отсутствие и как непросто было это делать, будто споткнулась о свою старательно вскипяченную ярость, опала в осадок уныния – и так еще пару раз. Разок всплакнула даже. Зря, конечно. И вообще, и потому, что Наташа первым делом сообщила:
– Во-первых, Аня, спасибо тебе огромное. И что прикрыла, и что гору такую сделала – впечатляет, правда. Я бы так не смогла даже в лучшие годы, а уж теперь…
Она вздохнула неожиданно пискляво и, кажется, искренне, усмехнулась то ли по своему поводу, то ли из-за испуганного вида Ани, и продолжила:
– Может, я и не нужна совсем, а? Давай ты добьешь, а я чисто на подстраховке, на крайний случай?
– Нет, – сразу сказала Аня, нахмурившись и сунув ладошки под коленки.
– Чего нет-то. Справляешься же, всё идет по плану, а план толковый. Фига ли мне лезть.
Аня, мотнув головой, брякнула неожиданно для себя:
– А вам тогда чем заниматься?
Наташа с одобрением сказала:
– Ну, во-первых, это, само собой, не твое совершенно дело. Нормуль-нормуль, не извиняйся. А во-вторых, найду уж, чем заняться, не беспокойся. Личной жизнью, например. Раз в жизни-то можно. Пока паровозик совсем в Ромашково не укатил.
Какой паровозик, какое Ромашково, подумала Аня, в панике наблюдая за тем, как Наташа отвлекается на сообщение в телефоне, поводит головой и быстро отвечает, улыбаясь так, как вроде бы и не умела, – стеснительно и счастливо.
Телефон самой Ани шевельнулся в кармане – Клим опять что-то написал. Подождет, решила Аня и сообразила, что улыбается примерно так же счастливо, как и Наташа. Смутившись, она сказала:
– Нет, Наташ, без тебя никак вообще. Я же только легкую часть сделала, а тяжелое просто отложила, потому что вообще не представляю. Как вот основной блок формировать, отбирать и так далее.
Наташа, безуспешно пряча улыбку, проверила в ноутбуке и удивилась:
– О, так и написано: «Тоболькова – в процессе». Какая я молодец, оказывается, и процесс запустила, и отчиталась. А что, Дарченко так ничего человеческого и не прислал?
Откуда бы, хотела спросить Аня, из которой третий транш дарченковских трансферов выбил остатки надежды на этот источник. Но это прозвучало бы грубовато, так что она просто неопределенно пошевелилась и снова замерла.
– Хотя да, человеческое он и не прислал бы, а притащил сам, – продолжила Наташа. – И свое, естественно, тоже. Не было его? Хм. Странно это и совсем на дедушку не похоже. Он же клещ, такие живых не отпускают. Видать, до выходных не успел, в выходные загулял, понедельник – день тяжелый, а кто в понедельник бездельник, тот и во вторник не работник. Сегодня-завтра принесет, мой пример подсказывает. Начинаем бояться. Других ведь поводов нет, так?
И она требовательно уставилась на Аню, будто предупреждая: вот только попробуй опять завести речь о том, чего не велела.
Да Ане не больно-то и хотелось. Но неопределенности хотелось еще меньше. Ладно, попробуем зайти с максимально безопасной стороны.
– Наташ, а с ретро-блоком?..
– Ты ж его, считай, оформила, – старательно удивилась Наташа, развернула ноутбук к Ане и ткнула в экран. – Вот, Чернавин, блок, предисловие, портрет, биосправка, подборка стихов. Почти пятнадцать полос, а если по-современному, с воздухом и выпендрежем, заверстать, и под двадцать выйдет. Более чем. Четверть с гаком для 72-полосника-то.
Хорошо, тогда попытаемся с третьей стороны:
– А Пашин лонгрид? Он там подорвался всерьез, землю роет.
– Ну и пусть роет, – сказала Наташа беззаботно. – Я его давно знаю, он даже если сегодня дороет, потом будет суходрочкой, прости-прости, три месяца маяться. Потому и зовется Чере-Пашка. И сегодня, мы же с тобой понимаем, он никак не сдастся.
Аня вздохнула и решила более возможности не испытывать. Наташа, будто не понимая, подытожила:
– Выкинь из головы, и пусть всё идет по пла-ану.
Последние слова она пропела летовским баритоном и улыбнулась. Аня кивнула, встала и пошла к двери – и там ее настиг старательно небрежный вопрос:
– Дяденьке милиционеру-то всё передала и рассказала?
Аня повернулась к Наташе и показала, что ждет пояснений.
– Из полиции не приходили, что ли? И не звонили?
Аня оба раза мотнула головой, пугаясь всё сильнее. Наташа это заметила и воззвала:
– Тихо-тихо-тихо, в обморок не падаем, всё нормально. Просто этой… Недодостоевским этим следователь один заинтересовался, хочет посмотреть, сверить там, ну и так далее. Я думала, они сразу до тебя и доехали.
– Они спрашивали вроде, – вспомнила Аня, – Юля говорила, точно, но никто не приходил.
– Вот и воришек они так же ловят, а потом удивляемся, почему фигня такая с ростом криминала, – посетовала Наташа. – Ладно, тащи эту хрень сюда, сама передам.
– В смысле… рукопись? Ее нет.
– В смысле – нет?
– Ну ты же сказала – нах… хрен, – напомнила Аня, чувствуя, что вся наливается горячим стыдом, а глаза – слезами.
– И ты – что? Сожгла ее, сожрала, Павильону выставочному на хрен намотала? – нетерпеливо уточнила Наташа.
– Домой унесла, – прошептала Аня.
– Ага. Ты на будущее имей в виду, что нахрен, не нахрен, но казенное имущество есть казенное имущество, и самовольно обращаться… Так. Убери ногти от… ногтей. И… Блин, ты что, ревешь, что ли? Не хватало еще…