– И не думала совсем?
– Ну не дура же я. И думала, конечно, и девки подбивали, твоими словами – и тоже не про «Порнхаб», спасибо им. Но чот меня их опыт не убедил совсем. Ну, зарабатывают сильно больше, ну, Эрмитаж чуть ближе, ну, купаться могут круглый год. Но не купаются же, и в Эрмитаже реже меня бывают, а весь денежный гандикап на столичный коэффициент уходит: аренда квартиры, парикмахер, кафешки. В столицах продукты подешевле, а услуги подороже. Так на так получается. А мне и дергаться не надо. Мама опять же рядом.
– Это да, – сказал Паша задумчиво.
– Валить решил, что ли? – спросила Юля сочувственно.
Она уже стояла на пороге, застегнутая и готовая.
– Да куда мне.
– На «Порнхаб», – предположила Юля. – Имя себе сделаешь – и айда пошел трясти этими самыми пред заляпанными очами мировой общественности.
Паша протяжно выдохнул, но все-таки представил такую картину и сконфуженно ухмыльнулся.
– Вот, одно доброе дело на сегодня сделала, – сказала Юля. – Посеяла мечту в недозрелой головке и с чистой совестью бегу домой.
Она сделала ручкой и удалилась.
Паша улыбался, пока стук каблуков не стих, затем вздохнул и снова набрал номер Ани. Послушал заунывный сигнал, переходящий в сообщение о том, что абонент выключен или находится вне зоны доступа, и тоскливо сказал:
– Аньк, ну нафига ты потерялась, а?
Глава восьмая
Щелкнула дверь, щелкнул выключатель, упавший свет вырезал из сине-серого сумрака неровный многоугольник кухонного линолеума. В прихожей завозились, не очень мелодично мурлыкая: Софья разувалась и раздевалась, подпевая музыке в наушниках. Она прошуршала в комнату, швырнула, по звукам и по обыкновению, на диван рюкзак, ушла в туалет, совмещенный с ванной, там добавила мурлыканию громкости под плеск и журчание, очень долгие почему-то. Наконец они смолкли: видимо, Софья вынула наушники и опять зашуршала в комнате, переодеваясь в домашнее. Протопала, удивительно громкое создание все-таки, к кухне, щелкнула светом и вскрикнула.
Аня вздрогнула и съежилась, щурясь от света. За последний час она вздрогнула всего четыре раза – когда за окном разнесся визг тормозов, когда щелкнул замок двери, когда Софья бросила рюкзак на кровать и вот сейчас.
– Аньк, блин, фигли ты тут как зомбак в засаде?! – возмущенно поинтересовалась Софья, шагнула к табуретке и осела с громким «Уф-ф».
Аня сильнее обняла колени и попробовала еще глубже втиснуться в угол рядом со шторкой.
Софья рассмотрела ее и констатировала:
– Ладно бы не пожрала только, так и не приготовила ведь. За это будешь жрать что дадут.
Аня пошевелилась, но не нашла даже сил сказать, что ни есть не хочет, ни чаю. Просто опасливо наблюдала за тем, как Софья, не отвлекаясь более на соседку, в ураганной манере отваривает рожки и сосиски, производя при этом столько шума и суматохи, что хватило бы на немаленький коллектив популярного фастфуда. Это успокаивало.
Аня никогда не долетала до дома так быстро. Быстрее было бы разве что на такси, но, во-первых, не факт, во-вторых, денег особо не было, если не считать баженовскую карту, которую Аня пока считать не собиралась, а в-третьих и главных, сама идея добровольного замыкания в тесном салоне с незнакомцем заставляла задыхаться.
Поэтому Аня рванула пешком: почти вслепую, не оглядываясь, толком не видя ничего и никого даже перед собой, чудом не угодив, кажется, под маршрутку и пару машин на улицах. И даже самую малость не вспотела – так силен был холод, корявой глыбой распиравший ее ото лба до колен. Аня не удивилась бы, обнаружив, что бежит без куртки или, допустим, в носочках – но нет, вбитые мамой и бабушкой рефлексы сработали, даже капюшон поверх шапки накинула и телефон не забыла.
Аня посмотрела на него с гадливостью, выключила, хотела даже вытащить батарейку, как в кино, но руки затряслись, так что она поспешно забилась в самый тихий угол на кухне и сидела там долго, очень долго, до боли вслушиваясь в шумы на улице и в подъезде, и шевелясь лишь для того, чтобы сменить наклон затекших ног, хват затекших рук или в очередной раз перестать раздирать кожу вокруг ногтей.
Аня всю жизнь провела в опаске, по разным, может, даже любым поводам легко переходя от уныния к отчаянию. Но так страшно ей не было никогда.
Она просто не знала, как удастся жить дальше. Сейчас. Вечером. Ночью. Завтра. С пониманием того, что кто-то жуткий, связанный с убийствами, рядом – и знает про тебя практически всё. А ты не знаешь про него ничего. И знать не хочешь.
За что же мне такое, подумала Аня и всхлипнула.
Что делать, она просто не представляла.
Она бы сожгла рукопись, честно, прямо сейчас, если бы Наташа не потребовала ее вернуть.
Она бы уехала домой, если бы не обязательство вернуть рукопись и не страх перепугать маму насмерть. Рукопись-то и Софья могла отнести, или Аня просто позвонила бы Наташе и попросила заехать сюда. Но пугать маму насмерть Аня не собиралась. И сама оставаться в перепуганном состоянии не хотела. Это была не привычная опаска – а стылый безнадежный ужас, в котором долго существовать и невозможно, и бессмысленно. Бороться с ним Аня не умела, попытка бежать не сработала бы: ведь значимые составляющие страха никуда не денутся. Рукопись – останется. План ближайших номеров «Пламени» – останется. И тот, кто назывался Климом и очень хотел в этот план попасть, тоже останется.
Она бы взяла в руки нож или молоток, если бы была хоть кроха веры в то, что сумеет ими воспользоваться, – и если бы не вбитое фильмами и книжками понимание, что с этого-то у героя и начинаются настоящие неприятности. Поэтому Аня сжимала в скользких руках телефон – чтобы включить и сразу набрать полицию, если потребуется.
Телефон включался и приходил в состояние полной готовности за сорок секунд, Аня проверяла – включала его и тут же выключала, не обращая внимания на растущий букет уведомлений о том, что кто-то где-то ей пишет. Значит, надо минимум сорок секунд где-то таиться, пока ворвавшийся убийца рыщет по комнате. Но однокомнатная квартира – не то место, где можно затаиться. В ванной или шкафу – глупо, под диваном места нет. Буду сидеть тихо, как зайчик перед удавом: иногда зверь просто не видит неподвижную жертву, Аня читала.
И в сети она шевелиться не будет, что бы там ей сейчас ни писали. Пусть пишут. Аня не смотрит – значит, не в сети, значит, не существует. Может, правда не заметят. Или устанут ждать и дальше пробегут. В моменте, как говорила Софья, Ане больше ничего и не надо. А переживет этот момент – подумает, что да как.
Ну вот, пережила. Даже в туалет сходила наконец-то, все эти бесконечные часы терпела – вдруг увидят, услышат, почуют.
Софья, конечно, не супергерой и вообще не то чтобы надежная защита, но с нею непривычная стылая жуть улеглась в родной уютный режим «пьем чай с соседкой-подружкой». А что в чай часто капают слёзы – так не в первый раз же.
Софья выждала, пока слёзы иссякнут, поднакопятся и пойдут на второй заход, и велела:
– Рассказывай.
И Аня рассказала: вздрагивая, екая горлом до заикания, пугаясь заново – и постепенно выпуская из себя ужас, который будто отходил па́ром от неудобно распирающей ее ледяной глыбы, и та таяла, становилась терпимой, сносной, малозаметной. А Софья должна была извести ее остатки насухо, как умеет.
– Ну, нашла чего бояться, – протянула она, как и ожидалось. – Дебил какой-то шутит, а ты ведешься, как маленькая.
Аня посопела в кружку и сказала:
– Он цитировал.
– Ну мало ли… Совпало просто. Я вон нифига не читала, кроме букваря и «Котов-воителей», и то цитирую что-то постоянно, ты сама говорила.
Аня несмело улыбнулась – Софья правда то и дело умудрялась нечаянно пересказать близко к смыслу и даже букве афоризм то Шекспира, то Пелевина, которые ей и насвистеть-то было некому. Софья, кивнув, принялась развивать наступление:
– Потом: ты наизусть эту рукопись помнишь, что ли? Там, может, совсем не так всё, а у тебя просто память глюкнула. Иди проверь.
– Нет.
– Ну давай я сама проверю.
– Нет! – крикнула Аня и снова затряслась, кажется, всем телом.
Чай выплеснулся на стол, хотя было его уже полкружки.
– М-дя, – сказала Софья и встала.
Аня сгорбилась над чашкой, пытаясь унять дрожь.
Софья погладила ее по голове, осторожно сдвинула кружку вместе с вцепившимися в нее пальцами, вытерла со стола, потом тюкнула длинными яркими ногтями по пластмассовому боку чайника.
Аня, убрав левую руку, двинула правой кружку. Софья подлила еще кипятку, капнула заварки, толкнула к Ане упаковку зефира и скомандовала:
– Давай-давай, с зефиринкой. От сердца отрываю. Надо тебе хоть таких эндорфинчиков нагнать. Хочешь, ликера плесну?
Аня помотала головой и уткнулась в кружку. Ей было стыдно и немножко приятно.
Больше Софья ее не успокаивала, не кормила и про рукопись не заговаривала. Аня сама поела, сама накатила еще чаю и сама сказала, с омерзением пакуя в рюкзак рукопись, замотанную в два пакета, будто холерный образец:
– Я завтра посмотрю, с Наташей вместе.
– А смысл? – спросила Софья, зевнув, – она уже переоделась в пижаму и вставляла наушники, чтобы отойти баиньки под адский попс, который использовала в качестве колыбельной. – Пусть Наташа смотрит, а лучше сразу менты, если им надо. Ты – всё, вахту сдал.
Точно, подумала Аня, по третьему разу намыливая руки после рукописи. Я сделала всё, что могла, и всё, что требовали. Дальше пусть делают те, кто требовал и от кого это требуется. А от меня больше ничего не надо.
Аня почти успокоилась – и так и уснула, почти спокойной.
А проснулась от внезапного и жуткого осознания того, что рядом с ее креслом-кроватью стоит посторонний.
Часть шестая. В жизни так не бывает
Глава первая
Фурсов взял тетрадь, лежавшую почему-то на полу, с неожиданной для него проворностью сел за стол и прогнал страницы к концу и снова к началу, чуть поигрывая губами в такт неровному шелесту. Это почему-то пугало страшно. Особенно вместе с причудливым незнакомым запахом. Почти незнакомым.