– Красота. У тебя свой стиль, я смотрю. Не топчись здесь, проходи сразу на кухню.
Она поставила неожиданно тяжелый, керамический, а не разовый пластмассовый, горшок рядом с пакетом, скинула пальто и повесила его на плечики в гардеробе, не дожидаясь помощи кавалера – понятно уж, что манерам тот не обучен, – отнесла розу в комнату и пристроила горшок на давно бездельничавшую узкую тумбу в углу за дверью. Потом в интернете посмотрим, что там с ними делать положено – может, и не помрет сразу, как помирали до сих пор все известные Наташе цветы, купленные вместе с горшком. Жалко будет: куст был реденьким, но уже усаженным несколькими тугими бутончиками, прижмурившими багряное нутро.
Митя ждал на кухне, как велено. Пакет он занести догадался, а разобрать его – нет. Просто поставил на стол и нерешительно сиял рядом старшим братиком принесенного розового куста. Даже одет был сопоставимо: под курткой, которую он догадался, слава богу, снять, у него оказалось плотное худи интересного цвета, серо-коричневого. Надо будет марку уточнить, Андрейке такую подарю, подумала Наташа мельком, и тут же отвлеклась на беглые размышления о том, нормально ли это – приходить на первое свидание не в костюме, а в толстовке и джинсиках, не говоря уж о строительных перчатках, которые Митя снял, похоже, только сейчас, судя по тому, что они торчали из кармана джинсов, – или все-таки неуважение. Решила считать нормальным: хорошие же вещи, всё приличнее ботинок будто из магазина спецодежды.
Митя явно приоделся – по его меркам, по крайней мере, и уж точно побрился и помылся. По́том от него не пахло, от него вообще практически ничем не пахло, в отличие, боимся, от некоторых тут еще. До сорока пяти главное проклятие полноты – не мужское пренебрежение, не проблемы с гардеробом и даже не убитые к вечеру колени и лодыжки, а повышенная потливость. Не у всех, говорят, а после сорока пяти уже плевать, ну да не будем на этом зацикливаться.
– Разгрузить-то, – начала было Наташа, но оборвала себя: – Ладно, я сама. Иди пока стол расставляй, потом бутылками займешься.
Проще было сесть на кухне, но так получался совсем походно-полевой вариант: перекусили и завалились. Надо сохранить немножко уважения к традициям, процедуре и самой себе.
Митя кивнул и пошел в комнату, неловко разминувшись с Наташей: замер, как школьник, и скользнул мимо, нарочито приподняв руки, типа не трогаю – не трогаю.
«Это он так и дальше в “не трогаю” играть намерен?», с интересом подумала Наташа, глядя ему вслед и соображая, что́ такое неприятное мелькнуло сейчас в памяти. Не вспомнила – и решила, что следом за бутылками надо бы запрячь дорогого гостя диван разложить, и пировать прямо на краешке ложа – как-то на это среагирует? Тем более, что там правда мужская рука нужна: пружину справа клинило, так что раскрывался диван с трудом. Но не расправляла его Наташа последний год не из-за этого. Просто не хотелось. Простыни-то не всегда хотелось убирать – ладно хоть сегодня не поленилась, в видах возможного свидания. То есть я с самого начала намеревалась мужика привести? Отчаянная домохозяйка, что говорить.
Ладно, посмотрим дары отчаянного домогостя, пока мало чем подтверждающего свою, так сказать, домогаемость, не говоря уж о домогучести. Спасибо хоть за дамоугодливость, вон как с гостинцем расстарался. Ох, куда столько-то…
Гостинец был скомплектован богато, но бестолково: дорогие сыры лежали вперемешку с пальмовым джанком, мясные и рыбные нарезки тоже отбирались как будто вслепую, выхватываясь через раз из нормального и бомжарного отсеков. По-хорошему, половину следовало немедленно выкинуть, но Наташа постеснялась, просто убрала несъедобную часть в холодильник, а по блюдам разложила более-менее пристойную. Получилось вполне достаточно для двоих, даже собственных запасов добавлять не пришлось – кроме зелени и овощей, конечно. Про них Митя забыл или просто был не в курсе, что их тоже едят и закупают. Точно несемейный. Спасибо хоть майонезом продуктовый набор не украсил.
Вино оказалось совсем дрянным, полусладкая столовая дешевка отечественного разлива, белая и розовая. Жемчужиной винной коллекции выступала, видимо, бормотуха в пафосной пузатой бутыли, беззастенчиво названная коньяком. Пробка у нее была винтовой и явно открывавшейся минимум разок.
Ох же ты бедолага, подумала Наташа, лизнул для храбрости по пути, что ли. Но мы люди не такие храбрые и не настолько вежливые, травиться даже ради приличия не будем, решила она, отставила бутылки за плиту, к другим антитараканьим растворам, и извлекла из барного шкафчика одну из двух бутылок игристого «мартини асти», припасенных к Новому году. Остудить не успела, да и черт с ним. Поколебавшись, Наташа другой рукой выдернула из совсем дремучих недр древнюю сувенирную бутылку водки, из новогоднего же подарка от партнеров сколько-то-летней давности, чудом не вспоминавшуюся на дне самых глубоких запоев, – и пошла в комнату, будто красный матрос с гранатами наперевес.
Митя уже справился со столом-книжкой и рассеянно осматривался, задерживаясь почему-то взглядом на углах и плинтусах.
– Скатерть в «горке» возьми, вон там, внизу, – скомандовала Наташа. – Нет, белую, эту, да. Держи.
Она сунула Мите бутылки, приняв скатерть и коснувшись его рук, прохладных и таких твердых, что по спине прошла крупная дрожь предвосхищения, накрыла стол и скомандовала:
– Бутылки в центр, потом принимай остальное.
И пошла на кухню за тарелками.
Митя, что характерно, подменой бутылок не заинтересовался – возможно, даже не заметил. Впрямь непьющий, что ли. Везука. Оно, конечно, закон сохранения пар гласит, что в части алкоголя частицы должны быть одного заряда, но мы тут не ради сохранения покамест, а ради одного хорошего разряда – а для него как раз нужны противоположные полюса.
Подозрения насчет коньяка были, похоже, зряшными. От Мити по-прежнему почти не пахло – ни коньяком, ни перегаром, ни одеколоном, ни по́том или дезодорантом. Другой какой-то оттенок донесся, еле уловимый и давно позабытый, но тут же исчез – а может, и не было его, просто показалось, или подсознание заполнило обонятельную пустоту первым подвернувшимся вариантом.
Они в четыре руки быстро расставили блюда и так же поспешно обозначили готовность садиться, но замешкались, уступая друг другу диван. Со стороны это смотрелось, наверное, как готовый номер для древней мим-группы, да Наташе и самой было потешно. Наконец Митя, покорившись, плюхнулся на мягкое, Наташа заняла стул напротив и улыбнулась. Митя улыбнулся в ответ – и более ничего делать, кажется, не собирался. Будто это нормальный такой порядок вещей: явиться к незнакомой женщине и сидеть, сложив ладошки на коленках и благожелательно улыбаясь. Нет уж, братец, у нас на твои руки иные планы, богатые и разнообразные.
– Мить, – сказала Наташа многозначительно. – За знакомство?
Митя с готовностью кивнул, продолжая улыбаться. И тут надо пинками на каждый шаг выталкивать, подумала Наташа почти без раздражения. Знать, судьба такая.
– Так открывай и наливай, – распорядилась она, указав на мартини, а сама, подцепив тарелку Мити, принялась накладывать по ломтику с каждого блюда.
– А коньяк совсем не? – спросил Митя, ловко раскручивая мюзле.
Наташа, не вдаваясь в подробности, мотнула головой и подставила бокал. Митя показательно вздохнул, снова улыбнулся, хлопнул пробкой и плеснул в бокал золотисто-жемчужного клокотанья.
Бокалы тренькнули красиво, тонкое пение и дрожь коснулись Наташиной губы – и вместе с не теплым совсем игристым прокатились вниз и в стороны, как бы резвяся и играя.
Стало хорошо и весело.
Глава шестая
Паша, вдруг вспомнив, спросил:
– Слушай, а в мессенджере он так же общался, как в рукописи, «сверхисполинское превосходство стремительным домкратом», или попроще как-то?
– Вообще по-другому, – сказала Аня. – Знаешь, он… Как бы это сказать. Видимо, он обалденный имперсонатор.
– Как? – не понял Паша.
– Ну, здорово выдает себя за кого хочет. Точнее, за того, кого хочет видеть и слышать собеседник. Причем понимает запрос – и подлаживается под него мгновенно. Сразу начинает говорить про то и так, что собеседнику интересно. Например…
Аня смутилась, пробормотала: «Или только мне так повезло», но тут же решительно продолжила:
– Слушай, это точно метод. Он так всегда и действовал, возможно. Поэтому так ловко и получалось, что в доверие вкрадывался.
– Логично, – сказал Паша и записал эту мысль.
– Что там получается? – спросила Аня.
– Ну смотри, – медленно сказал Паша, изучая записи. – Значит, родился где-то в 82-м–83-м – ну, возьмем пошире, 80-м–85-м. То есть сейчас ему 40–45, плюс-минус.
– Ну, это и так понятно было, наверное.
– Кому? Мне – нет. Ты тоже про такое не говорила.
– Душнила, – мстительно пробормотала Аня.
– Не, я по сравнению с…
– Со мной?
– С этим вот, – сказал Паша, и Аня перестала улыбаться. – Значит, родился он, скорее всего, где-то здесь, вырос – точно в области.
– Почему?
– Потому что как бы он еще сюда попал? Из института по распределению больше не посылают, а по своей воле или еще какой-то причине кто в Сарасовск попадет?
– Я, например, – напомнила Аня.
– Ты из области, – отрезал Паша. – Дальше: убивать начал, значит, в 20–23.
– Это если мы про все убийства знаем. А может, и раньше.
– Логично, – сказал Паша, помечая в блокнотике. – Ну, количество убийств я уточню – и здесь, и что за ним по другим регионам числится.
– У дедушки того?
– Не, опять к Баюкову пойду, пусть рассказывает. И про новье тоже.
– Я Баженову позвоню, если надо, – решительно сказала Аня – и сама, кажется, испугалась так, что вцепилась в пальцы.
Паша подхватил с воодушевлением:
– Правильно. А то этот утырок полгорода передушит, а мусорня будет говорить: «Тихо, не раскачивайте лодку, пусть само рассосется».
Аня кивнула.
– Для начала неплохо, – сказал Паша, самодовольно разглядывая список. – Семь пунктов, есть за что зацепиться.