«Наташ, он всегда удавку на месте подбирал, – говорил Андрей сто лет назад. – Поясок, подтяжки, провод, как…»
Как для мамы.
Наташа подхватила горшок и метнула его в висок Мити.
Глава восьмая
Одного грохота должно было хватить, чтобы снести любого гада, но этот гад не рухнул, а только замер, вскинув руки к голове. Наташа решительно обошла его, не обратив внимания на попытку зацепить за локоть, подхватила со стола бутылку игристого и с размаху ударила по тому же виску, прямо в пятно сухой земли.
Бутылка не разлетелась на осколки, как в кино, а ударила тупо и громко, как бревно в стену. Митя присел с изумленным лицом. Из горлышка полилось.
Наташа мельком взглянула на мокрый рукав и ударила второй раз и третий.
Митя застонал и неторопливо опустился на пол, дергая рукой с пояском по рассыпавшейся земле, будто расчищая место посадки. Он силился поднять поникшую голову, но как будто не помнил, как это сделать.
Надо было на кухню вытаскивать – паркет изгадится, а на кухне плитка, подумала Наташа. К тому же на кухне хозяйка непобедима.
Она спросила с удивившим саму всхлипом:
– Подобрался, да, тварь? Изучил, в коньяк говна подсыпал? Херово что-то изучил.
И ударила еще раз, сплеча.
Митя стукнул в пол головой и замер, раздавив спиной розовый куст. Висок стал вспухшим и красным, но крови видно не было.
– Дай сюда, – сказала Наташа и с омерзением выдрала поясок из его вялых, но по-прежнему горячих пальцев.
Бутылку она в это время держала наизготовку. Хорошо, что «мартини», а не обычной «ламбруской» запаслась: у той бутылка невесомая, как лампочка. Остатки игристого залили всё вокруг, подтапливая пятна и комки земли из горшка. Подкормка для рассады, куст прямо здесь и прорастет теперь, рассеянно подумала Наташа. Надо подтереть, чтобы в щели паркета не затекло и не впиталось. Тут она спохватилась: сначала связать гада.
Поясок портить не хотелось, она отбросила его на стул, отошла, не отводя глаз от Мити, к сумке, извлекла телефонную зарядку и выдернула из нее провод.
Митя дышал неровно, но не шевелился.
Или лучше добить тварь? Сесть верхом и бить бутылкой, пока нос до затылка не дойдет, подумала Наташа, поежилась от брызнувшей по телу сладкой гадливости и отставила бутылку.
А вдруг это не он, испугалась она, затягивая и переплетая провод на заломленных за спину запястьях Мити. Вдруг я и вспомнила не так, и не те выводы сделала из невинного на самом деле намерения. Со спины половина мужиков похожа, у коньяка пробка бракованная, а поясок – ну, может, он решил, что оторвал нечаянно и шел каяться.
Да ну, бред, отрезала Наташа, связала, затянув еще разок, кончики провода, отпихнула подальше измочаленный розовый куст и снова отошла по грязюке к сумочке, отдуваясь и тряся ноющими от непривычной нагрузки кистями, включила телефон и принялась звонить Андрейке. Он не отвечал – просто не брал трубку, хотя названивал ей, судя по насыпавшимся уведомлениям, весь вечер. Как будто не знал, в каких случаях сестра вырубает связь и до каких пор – до подъема как минимум. А теперь Андрейка наказывает ее так, что ли?
Написать сообщение Наташа не могла, руки тряслись, а голосовые ненавидела, как и Андрейка, впрочем.
Ладно, перезвонит.
– Импотент сраный, – сказала Наташа и впрямь задрожавшим голосом. – На свидание он пришел, ебарь-террорист. Тебе ж на баб неинтересно вообще, весь «Порнхаб» перед тобой раком выстроится, у тебя не шевельнется нигде ничего. Певунья вонючая, кастрат Фаринелли. Ты по старушкам у нас. Да?
Она снова подошла к Мите с телефоном в одной руке и бутылкой в другой, ткнула его толстым донышком в безвольный подбородок и спросила:
– Успел меня тогда разглядеть? Недостоевский, гаденыш недоделанный. Не помнишь? И Тоболькову Аллу Михайловну не помнишь? Убил ты ее восьмого июня седьмого года, когда она по телефону разговаривала. Со мной разговаривала. А ты, говно тупое, даже не подумал, что собеседник насторожится, если разговор оборвать. Пришлось в окошко от меня прыгать. Ножку повредил, помнишь?
Митя не шевелился, но задышал вроде чуть иначе.
– Вспоминай, как больно было. Будет больней.
Она снова вызвала Андрея, он снова не ответил. Наташа ткнула Митю ногой в жесткий бок и спросила:
– Вот нафига? Нафига ты всё это делал? Придумывал ведь, пояски подбирал, провода, в доверие вкрадывался – умеешь, молодец, убедилась. Нафига? И говнище это нафига писал? Ты же не умеешь нихрена. Рукопись твоя – говно, не веришь мне – Аньку спроси, то же самое скажет. Ты бумагу превратил в говно. И жизнь свою превратил в говно. И других людей…
Наташа замерла, вслушиваясь. И выдохнула:
– Что?
И тут же, занеся бутылку, повторила:
– Что?!
Митя лежал убедительным безмолвным холмиком. Может, ей просто показалось, что он пробормотал что-то вроде «И мать твою». А может, не показалось.
– Ссышь, сучонок? – уточнила Наташа и несильно стукнула Митю бутылкой по голове.
Он вздрогнул. Значит, в сознании.
– Ссышь, – сказала Наташа. – Это тебе не со старушками воевать. Это их легко душить и в воду пихать. Нравилось это тебе, да? А им, думаешь, нравилось? Думаешь, да? А ты проверь, как это нравится.
Она за ворот потащила Митю к ванной. Паркет был ухоженный, гладкий, мужское тело скользило по нему, как по льду, без заминок и сопротивления. Через борт ванной переваливать было сложней, но уж перевалке грузов, в том числе живых, любая женщина средних лет обучена на отличненько.
Наташа свалила груз головой под кран, тяжело дыша, воткнула пробку, едва не зацепив ухо Мити, запоздало испугалась, что он мог сейчас зубами цапнуть, и открутила оба крана. Толстая струя ударила Мите в грудь, расплескиваясь веером по лицу, левая сторона которого раздулась, как после укуса гигантской пчелы, так, что на месте глаза был будто здоровенный лопнувший от спелости абрикос. Белесая пока кожица на абрикосе натянулась и блестела, как лакированная, и была совершенно неподвижной. Правая, костистая сторона лица тоже не морщилась.
Опять сознание потерял, что ли, равнодушно подумала Наташа, наблюдая, как вода закрывает незакрытые участки дна и поднимается, всё увереннее подтапливая лежащее в ванне тело и делая всю его одежду почти черной. Почти такой, как восьмого июня седьмого года.
Странноватый запах, исходящий от Мити, усилился, и Наташа наконец распознала его – отдушка для белья, лавандовая или похожая, с кисло-горьким оттенком комода, в который убирают одежду, не постирав.
Лишь когда поверхность воды поднялась так, чтобы одновременно сомкнуться над носом и джинсовыми коленями, Наташа выключила воду и некоторое время ждала. Над носом забурлило, Митя, помедлив, чуть подергался, по стенке выдавил голову так, чтобы лицо поднялось над водой, и сипло вдохнул, не открывая правого глаза.
– Не нравится, – констатировала Наташа. – Это вода – а по-хорошему, тебе бы кислоту сюда, как в «Breaking Bad» как раз. Или негашеную известь.
Митя смирно сохранял неудобную позу. Только слабое перемещение водной черты по стенке показывало, что он дышит.
Наташа понаблюдала еще некоторое время и вышла.
Она принесла из комнаты стул, подперла им дверь в ванную, села и набрала Андрейку. Он не ответил. Придется голосовым, поняла Наташа и замерла. За дверью плеснуло.
Она подхватила бутылку, встала, отставила стул и распахнула дверь.
Митя смирно лежал со связанными руками, отвернув лицо со вспученной скулой.
Наташа постояла, прикрыла дверь, опять подперла ее стулом и собой и взялась за телефон, но задумалась над тем, что было не так в позе Мити.
И сообразила.
Она увидела связанные руки Мити. Значит, они были перед его животом. А должны быть – за спиной.
Наташа вскочила и ударилась лицом о стену, потому что в этот миг дверь распахнулась от мощного удара ногой.
Телефон отлетел в сторону, бутылка – в другую, громко бомкнув пару раз, прежде чем расколоться на третий. Наташа этого почти не услышала: она рванула прочь, так, что Митя ударил мокрыми локтями и кулаками в стену рядом, и побежала через прихожую и комнату на кухню, где ножи и чугунные сковороды, где она хозяйка, где она непобедима.
Наташа поскользнулась на мокром паркете и грянула головой в пол, в грязь, в землистый корешок розового куста.
Надо было все-таки сразу подтереть, впитается ведь, с досадой успела подумать она.
Розу жалко. Теперь точно не выживет.
Часть восьмая. Вроде нашел
Глава первая
Андрей подъехал через двадцать минут после звонка, миновал основную группу быстрым шагом и без ритуальных приветствий, лишь с Русланом поручкался, как положено, сунул кулаки в карманы куртки и некоторое время стоял молча и не двигаясь. Только мигал медленно, как ящерица, размыкая веки с явным усилием. Руслан тактично закурил, давая начальству время на пробуждение.
До восхода солнца оставался примерно час.
Андрей передернулся и тоскливо спросил:
– Кофе тут не найти, конечно?
– В магазине, может, автомат есть, но они ж только через полчаса откроются. Суббота.
Андрей кивнул, с силой растер лицо, потянулся, вгляделся в невнятную суету за желтыми лентами и хмуро осведомился:
– Опять молодая?
Руслан понял не сразу, а потом сообразил, что толком про труп ничего сказать не успел: Андрей откликнулся на его звонок раздраженным «Еду уже, еду» – очевидно, дежурный разбудил его несколькими минутами раньше, но подробности, получается, не доложил.
– Мужик там, – сказал Руслан. – Здоровый. Как Скала Джонсон примерно.
Андрей глянул на него с недоверием.
– О как. И как такого задушили? Или там огнестрел?
– Горло вскрыли. Может, и колотые есть, пока не знаю, Бахрамов еще возится.
– Да их тут целая банда, – протянул Андрей почти весело. – Вот не было печали. Швед, русский, колет, рубит, режет. Пошли смотреть.
Руслан, демонстрируя дымящуюся сигарету, сказал: