Все упомянутые в документах адреса Руслан на всякий случай велел включить в отдельный список и пробить их на странности с энергопотреблением и квартплатой (например, долги копились, а потом враз были погашены), на странную чем бы то ни было доставку от магазинов и продуктовых сервисов, и на подозрительный трафик, как мобильный, так и завязанный на роутер. Техотдельский Тихон забурчал было на тему «В смысле подозрительный?», но Руслан отрезал: «В любом», и молодой гений ушел исполнять – и нашинковал пять экранов подозрительностей.
Надо было пробежать эти простыни сопоставлений хоть одним глазом, просто для очистки совести, которая ныла на тему «Всем мозг выносишь, а сам даже не глянул». Руслан не хуже остальных знал, что толку от экскурсов в историю не бывает: тут же не кино, а жизнь, настоящая, в России, в Сарасовске, где каждое десятилетие отменяет предыдущее так, что любые достижения, тонкости и детали даже на замазку не годятся. Но знал он и свою дебильную совесть, не умеющую затыкаться. Проще дать, чем нытье терпеть, как говорила Любочка с первого курса технаря – которая так и не дала, кстати, зараза.
То ли кофе вышел чересчур крепким, то ли переутомление обострило впечатлительность, но Руслан, поначалу уныло ползавший по строкам и колонкам, вдруг увлекся настолько, что распечатал кусок Яндекс-карт и принялся отмечать на этом листке адреса и подробности, время от времени залезая в базы паспортного стола и кадастровой палаты.
– Нашел чего? – спросил Андрей от двери.
Руслан вздрогнул и чуть отодвинулся от экрана.
– Ага. Смотри. Формально три этих пачки вообще не должны пересекаться ни по фигурантам, ни по обстоятельствам и вообще. Но на самом деле…
– Ты что смотришь-то? – спросил Андрей.
Он как будто с трудом оторвался от косяка и, чуть качнувшись, быстро вошел в кабинет. Руслана обдало холодом: похоже, куртка Андрея промерзла насквозь, будто несколько часов висела на ледяном ветру. Хотя какие тут «будто». Явно так и было: болталась вместе с Андреем. Тот застыл весь, и лицо – черно-синее.
– Слушай, там кофе горячий и шаурма лежит, тебе купил, сожри-ка, – сказал Руслан озабоченно.
Андрей через его плечо вернул текст к началу, посмотрел на дату составления и произнес неживым голосом:
– Блядь, Руслан, ты все-таки в архив полез.
– И правильно сделал – говорю ж тебе…
– А я тебе говорю: нахуй архивы. Блядь, нельзя нормально, что ли: убили сегодня, поймали завтра, при чем тут вчера-то? Нахера вечно «Молчание ягнят» устраивать?
– Так если не получается?
– А так получится, да?
– Так я ж тебе говорю, а ты не слушаешь! И вообще, у тебя есть другие варианты?
– У меня, Руслан, вариант такой, – помолчав, тяжело сказал Андрей. – У меня, Руслан, сестру убили. Родную. И я ее даже похоронить не могу. У меня, Руслан, ближе никого не было, только мать. А мать тоже убили. А ты, Руслан, архив…
Он махнул рукой, развернулся, снова качнувшись, и ушел к двери, которой опять не хлопнул. Руслан встал, сказал, глядя на щель, «блядь», снова сел и невидяще уставился на экран, гоняя текст вверх-вниз. Потом вдруг замер, поморгал, придвинул распечатанную карту, некоторое время изучал пометки, будто не веря, и принялся быстро открывать остальные вкладки текстовых документов, просматривая в каждом только начало первой страницы и сверяясь с базой регистрации граждан по месту проживания. От неловкого движения кружка опрокинулась и замерла на боку, выпуская на столешницу жидкого кофейного червяка. Руслан не обратил на это внимания, лишь рассеянно придвинул поближе листок, чтобы его не зацепила лужица.
Он скопипастил несколько строк из разных объябонов и справок в один файл, который отправил на печать, откинулся на спинку кресла под жужжание принтера и, прикрыв глаза, пробормотал несколько строк, будто повторяя таблицу умножения на восемь. Затем встал, снял с принтера листок, изучил его, отставив от глаз, будто картинку, хмыкнул, подхватил куртку и выскочил из кабинета, на ходу вызывая в телефоне один из последних номеров.
Глава шестая
«Рукопись представляет собой любительское сочинение, малограмотное почти с любой точки зрения: слог очень цветист и неточен, семантика плавает, композиция отсутствует, сюжета в основном нет, а когда он проглядывает, оказывается запутанным до полной невнятности. Текст состоит из тринадцати неочевидно связанных глав, общий объем чуть больше 200 стандартных страниц А4, в стандартной дешевой папке-скоросшивателе голубого цвета. Протагонистом выступает молодой человек без прошлого и без имени, называемый “Он”. Ближе к середине протагонист несколько раз называет себя Змеем, но в следующей главе “Змей” уже забывается и до конца текста не всплывает ни разу.
Каждая глава начинается и завершается высокопарными трюизмами, как будто не очень начитанный пятиклассник пытается умничать и философствовать, используя красивые, но непонятные ему самому слова. Но сердцевину каждой главы образует эпизод подлинного, как теперь можно понять, преступления, описанного почти примитивным стилем, переходящим в безмозглые красивости, лишь когда автор пытается объяснить и оправдать свои действия сверхидеей. Она сводится к тому, что старые люди несчастны сами и делают несчастливыми других, смерть делает несчастных счастливыми, но только “Он” взял на себя право определять, кто достоин счастья смерти.
Понятно, что у такого текста не было надежды быть опубликованным: его невозможно рассматривать ни как литературу, ни как бульварное чтиво, которое должно быть простым и понятным. Извлечь годные фрагменты»
Аня перестала набирать текст, отложила смартфон и заплакала. Она плакала долго, десятый или сотый раз за вечер, который убивала в пустой квартире: Софья убежала на очень важный для итогов семестра вечерний семинар, взяв с Ани слово, что та позвонит и ей, и в полицию, едва не услышит или заметит даже, а просто заподозрит что-нибудь неладное.
Только всё вокруг было неладно, и отвлекаться на это было поздно. Следовало выполнить свой долг. Наташе его выполнение уже не поможет, «Пламени» – тоже, да и самой Ане – вряд ли… Но долги надо отдавать, даже если о них все забыли. Так бабушка учила.
Аня кинула очередную мокрую салфетку в горку рядом с телефоном, прерывисто вздохнула, перечитала написанное, стерла последнюю строку и вместо нее набрала:
«Примерная структура текста. Глава первая, около пяти страниц 12-м кеглем, гарнитура “Times New Roman”. Осень, “Он” ждет темноты на предпоследнем этаже многоквартирного дома, переходя чуть выше или ниже при звуках лифта и пафосно размышляя о случайности и закономерности. Потом спускается на второй этаж, отключает свет на щитке нужной квартиры, дожидается, пока пожилая хозяйка со свечкой выйдет наружу, вталкивает ее в квартиру и душит поясом висевшего в прихожей плаща. Убийство описано подробно, но без натурализма. Затем “Он” проводит “необходимый ритуал”, суть которого не объясняется, и принимается снова цветисто рассуждать о неслучайности плаща и пояса в прихожей. Глава вторая, около десяти страниц 12-м кеглем рубленым шрифтом, похожим на “Ариал”»
Аня прервалась и несколько минут подбирала похожий шрифт, пока не сообразила, что смысла в этом никакого, что она просто тянет время, и что всё равно надо приступать ко второй главе, описывающей, как она поняла, убийство мамы Наташи – и, получается, и следователя Андрея. Она опять прерывисто вздохнула и принялась набивать: «Лето, “Он”, порассуждав о звонках судьбы, делает контрольный звонок из телефонной будки намеченной жертве».
Выдрессированная клавиатура набрасывала слова быстро и почти безошибочно, строки множились без запинок. Аня, оказывается, неплохо запомнила содержание и последовательность глав, а теперь с растущим удивлением обнаруживала внутреннюю логику и связь между способом проникновения в очередную квартиру, орудием убийства и пафосным выводом, – кроме разве что совсем сумбурной невнятицы центральных глав. Ее она просто пропустила, отбив ряд звездочек, довела текст до финала, сохранила и перечитала, кивая и исправляя по мере необходимости. Получился плотный доходчивый отзыв-синопсис почти на пятнадцать тысяч знаков, больше трех страниц в «ворде».
Подумав, она вписала ближе к началу: «Довольно много ошибок и опечаток, выдающих как малую начитанность и невысокую грамотность автора, так и его слабое знакомство с правилами оформления печатных текстов (пробелы перед знаками препинания, пробелы вместо табуляции, злоупотребление капслоком, неотформатированность текста по длине строк и даже размеру шрифта и т. д.)», и почувствовала легкое удовольствие, будто отомстила гаду – и будто эти слова могли хоть немножко повлиять на него.
Но ведь что-то должно повлиять – не на него, фиг бы с ним, – а на того, кто его ловит и получит дополнительный винтик к машине, способной поймать гада.
Аня поняла, что закусила губу и готова разреветься. Она торопливо расцепила пальцы, приладив пластыри на место, и вернулась к звездочкам. Зажмурилась, припоминая, как и зачем там было – и вдруг с ошарашившей ясностью поняла, что автор, которому Аня из суеверной, похоже, боязливости отказывала в праве носить какое бы то ни было имя, неважно, придуманное им самим или назначенное ею, – чего не назовешь, то не откликнется, да и не существует, быть может, – так вот, неумелый автор просто пытался показать, как «Он» рефлексирует, зажатый желанием убивать несчастных, страхом быть пойманным и каким-то еще обстоятельством, которое, Аня теперь была почти уверена, несколько раз называлось одним и тем же корявым, тупым, но одинаковым термином, вроде отталкивающимся от вполне устоявшего «обстоятельства непреодолимой силы». Точно, вспомнила она, «временно непреодоленное веление». По ходу чтения Аня принимала это за дебильную фигуру речи, означающую как раз то страсть убивать, то препятствия, мешавшие этой страсти.
«Пока не перескажешь, не поймешь», твердила мама, когда Аня жаловалась, что не понимает заданные на лето тексты. Пересказывать Аня не соглашалось, кринж это, но мама,