Гнидничек, с шорохом развернувшись лицом к комнате, но щекой в паркет, и так, чтобы прикрыться локтями, если что, пропел безнадежно и невнятно:
– Мне форма нравится. Я служить мечтал, а меня не взяли. Просто купил дома носить. Я в ней никуда и никогда…
Он вдруг тихонько завыл, уткнувшись в запястья. Руслан вспомнил:
– А, кстати, наручники-то.
Он завозился в кармане, выдернул пучок пластиковых стяжек, которые на всякий случай таскал с собой на операции, отсоединил одну и предупредил:
– Выебываться попробуешь – наглухо пиздану. Руки сюда.
Гнидничек медленно сел, щуря раздутое фингалами и заплаканное лицо от света, и вытянул перед собой дрожащие руки. Руслан сказал:
– Руки за спину, сидеть смирно.
Гнидничек, всхлипнув, медленно повернулся на заднице, сомкнул кисти за спиной и безнадежно спросил:
– Меня в тюрьму сейчас? Лекарства можно взять?
– Диабетик, типа? – уточнил Руслан. – Неважно. Я возьму, покажешь, где. А.
Он сообразил, что выводить гнидничка на снег в носочках – идея так себе, как и держать в ожидании машины на морозе, тем более на виду у всех желающих. Совсем недавно были у ребят из горуправления неприятности по схожему поводу. Но обувать гнидничка, как детсадовца, у Руслана желания не было.
– Иди обуйся, можешь и шинельку покрасивей накинуть сразу, – сказал он. – Дернешься не по делу – руку сломаю.
Гнидничек медленно и дыша через раз поднялся и побрел к этажерке. Руслан, поглядывая на него, вызвал Матвиевского. Тот был вне зоны доступа – наверное, ехал от дорожников по глухой зоне, были на границе города такие. Руслан хотел позвонить диспетчеру, но сперва порядка ради набрал Андрея. Пока трубка гудела, Руслан поводил головой, подсвечивая комнату прижатым к уху фонариком. Комната была пустой настолько, что казалась крупной, мебели и иной обстановки кроме той, что сразу бросилась в глаза, не было. Разве что из противоположного угла ближе к изножью кровати торчал массивный крюк – похоже, коллекцию обмундирования предполагалось растить и вдоль другой стены. Хоть ветхие отставшие обои прикрыли бы, всё дело, подумал Руслан, с досадой убирая от уха замолкшую трубку, – Андрей так и игнорил вызовы, – и подсвечивая гнидничка. Тот наконец закончил возиться с шнуровкой массивных ботинок строительного вида и медленно распрямлялся, перебирая висевшие с краю куртки.
– Ты как вычислил, когда я за Такмазой приду? – не вытерпел все-таки Руслан. – Следил, или?..
Гнидничек вдруг качнулся к шторе, выпадая из пятна света. Руслан повел фонарем, гнидничек дернулся в обратную сторону и снова к шторе.
«Тебе дурно?», хотел спросить Руслан, но тут куртки, мундиры и шинели, блеснув металлическими и светоотражающими деталями, прыгнули вверх-вниз, а потом бросились на Руслана. Руслан, отступив, потерял равновесие, но успел заметить, что на него вместе с куртками мчится гнидничек. Руслан попытался встретить его ударом, но тот проскочил мимо, и на лицо Руслана упала плотная, воняющая лавандой ткань, деревянные плечики стукнули по шее, а скулу удивительно больно придавил твердый то ли брусок, то ли сверток. Руслан мотнул головой, чтобы освободиться, и петля многожильного кабеля, на котором висели плечики, съехала ему на плечи и тут же захлестнула шею. Он успел перехватить кабель, уронив телефон и отпустив рукоять пистолета, который так и не выдернул из кобуры, и напрягся, чтобы ослабить и сдернуть удавку. Она врезалась сильнее, вдавливая пальцы костяшками в шею и челюсть, нелепо и болезненно, а в лицо вжималась ткань, воняющая сладкой лавандовой отдушкой из бабушкиного шкафа. Вот почему давеча в памяти впервые лет за пятнадцать абика всплыла, которая пережила отца Руслана совсем ненадолго.
Будь кабель потоньше, он срезал бы пальцы, а потом голову, как в конце того фильма про советника. А так просто раздавит – если я, конечно, не буду тормозить, сбрасывая петлю, подумал Руслан, а я тормозить не буду, я сильнее гнидничка, на ручках уж всяко поборю, надо только мотнуться из стороны в сторону, чтобы он, если тянет кабель, налегая всем телом, потерял равновесие и ослабил натяг, позволив вздохнуть сквозь нарастающее бомканье в ушах, звон в висках, боль в горле и хруст в пальцах, ну или чтобы кабель лопнул, разок дернуться посильней, и всё получится, вот сейчас, только секундочку передохнуть, привстав на колено, боль стерплю, унижение тоже, это не бокс, тут можно, счет не открывают, три, два, хруст, надо вставать. Сейчас встану. Секундочку – и встану.
Кытыр-кытыр, вспомнил он наконец. Пережаренную картошку, которую полагалось отскребать от дна сковородки плоской лопаточкой и которая была вкуснее любых чипсов, абика называла кытыр-кытыр.
Примерно так картошка и хрустела. Кытыр-кытыр.
Глава восьмая
Андрей не плакал с детства. Он не плакал над телом матери: когда набегался по дворам, а затем и всему району в поисках убийцы, судмедэксперты уже завершили осмотр и перенесли мать в машину – а в морге и на похоронах Андрей, помявшись, поцеловал холодный серый лоб и отошел в сторону, гадая: воющая пустота в груди – это начало инфаркта или, наоборот, признак бессердечия или там бездушия. Он не плакал над телом сестры: остановил экспертов, собравшихся уже извлечь ее из ванны, постоял, разглядывая избитое вздутое лицо, съехавший костюм, мясные пятна вместо ногтей и колготки, брызнувшие стрелками вверх и вниз от изодранных полных коленей, потом убрал налипшие на щеку волосы и вышел – и в морг не спускался, а дату похорон можно было назначить только после завершения всех экспертиз. Андрей на правах единственного родственника разрешил не торопиться.
В последний раз он плакал даже не на похоронах отца, которых толком и не запомнил, а в девяносто восьмом году, когда рухнул рубль, и выяснилось, что почти накопленных на домашний компьютер с интернетом денег теперь хватает только на монитор.
Вечер и полночи первого дня зимы он провел, пытаясь закошмарить бывших и настоящих бандосов и потихоньку свирепея от того, что они не закошмаривались, а наоборот, смотрели с явным сочувствием и жалостью. Еще сильнее он свирепел от необходимости постоянно сбрасывать звонки Светки, Руслана и сукера Федутова, но отключить телефон не мог, потому что очень ждал важного звонка или сообщения, какого-то, любого, от кого угодно, кроме Светки, Руслана и сукера Федутова, которые уж точно не могли дать наводку, прояснить картину и подсказать, где искать.
Он приехал домой в районе трех ночи, почти убитый усталостью, голодом и раздражением, сунул оставленный Светкой ужин в микроволновку, включил чайник и вырубился на диванчике кухонного уголка.
В половине седьмого сработал будильник в телефоне, Андрей подскочил, едва не рассадив макушку о висящий над ним шкафчик и путаясь в одеяле – очевидно, Светка поднялась средь ночи, нашла мужа на кухне и укрыла, повинуясь супружеской программе, которая сильнее эмоций.
Андрей ткнул кнопку микроволновки, но ждать, пока та звякнет, терпежу не было, поэтому он извлек рагу с гречкой, едва вернулся из туалета, и быстро поел, изучая список звонков и сообщений. Новых не было.
Андрей, поморщившись, открыл мессенджер, пометил как прочитанные Светкины вопросы и возмущенные эмодзи, удалил, не глядя, переписку с Федутовым, ругнулся, изучив упавшую, оказывается, после полуночи реплику Матвиевского «Пока по нулям, возвращаемся, с утра продолжим», открыл, заранее досадуя, переписку с Русланом – и застыл, уставившись на последнюю строку: «Вроде нашел. Срочно давай всех на Урицкого 27 кв 44, я там».
Сообщение было отправлено в 22:52. Последний звонок от Руслана был в 23:01, седьмой или восьмой за вечер, на все Андрей не ответил. Теперь мессенджер уведомлял, что Руслан не в сети, но Андрей всё равно вызвал его раз и другой, надеясь, что равнодушный робот все-таки пропустит звонок. Уже поспешно обуваясь, он наговорил Руслану короткое послание в голосовую почту и выскочил из квартиры, обрубив всполошенное Светкино: «Андрей, ну куда ты опять, дай хоть!..»
Пробки только начинали образовываться, до Урицкого он добрался за пятнадцать минут, успев по пути вызвать дежурную бригаду, поставить на уши техотдел, разбудить Матвиевского, велев ему немедленно мчаться домой к Руслану – они жили в соседних кварталах и держали при себе запасные комплекты ключей: Матвиевский, отправляясь всем семейством отдыхать, оставлял кошку Руслану.
Халку и Федутову он, поколебавшись, пока звонить не стал, хотя и понимал, что этим подставляется под огромные неприятности. Насрать на неприятности – лишь бы Руслан нашелся живым, здоровым, пусть даже слегка сконфуженным. Запросто ведь такое могло быть: придумал себе версию, возбудился, помчался проверять, обнаружил, что лажа, попробовал доложить об этом, махнул рукой и удалился горевать. Сейчас Матвиевский позвонит злой и виноватый и скажет, что дружок его бесценный дрыхнет, укушавшись на ночь водяры или нефильтрованного.
Руслан почти не пил. Руслан всегда отчитывался вовремя. Руслан никогда не отключал телефон.
Андрей гнал эти знания от себя – как и мысль о том, что Руслан вчера нашел того, кого искал, но сообщить об этом не смог. Удивительно, как легко оказалось проклясть желание, которое вроде бы стало для тебя главным.
Матвиевский позвонил, когда Андрей третий раз жал древнюю кнопку на косяке 44-й квартиры, быстро, но аккуратно поднявшись по лестнице третьего подъезда, скудно подсвеченного сквозь грязные о́кна: он старался ступать ближе к стене, чтобы не затоптать центральную, прохожую часть ступеней. Нет Руслана дома и, похоже, не ночевал, сказал Матвиевский.
– Звони МЧС дверь вскрывать, и сам мухой сюда, – сказал Андрей, пробуя дверь рукой в перчатке. – Урицкого, 27, дверь здоровенная, на трех петлях, сталь как бы не тройка, замок вроде древний, реечный.
– Так его морковкой открыть можно, – сообщил Матвиевский, задыхаясь, похоже, на бегу. – Рыбаков справится.
– Всех вызывай, – отрезал Андрей и нажал отбой.
Он позвонил в соседние двери, прислушался и поежился. В подъезде стояла стылая тишина, только где-то вдали – может, во дворе или на дальнем конце крыши, – орал кот.