Дежурная бригада подъехала через пять минут. Старлей Садиков, присмотревшись к замку, сказал, что может попробовать вскрыть сам.
– Давай, – сказал Андрей и, покусывая губу, с минуту наблюдал, как тот орудует парой отверток, поднесенных водителем.
– Обычно еще внутренний… скорее всего… задвижка… – пробормотал Садиков, навалившись на дверь, выдохнул и потянул грубо приваренную ручку.
Дверь мягко подалась, открывая щель.
– Не заперли, – шепнул Садиков.
Андрей отстранил его и, выдернув пистолет, открыл дверь пошире, сощурился от хлынувшего навстречу химического запаха, приподнял шарф, шагнул в прихожую – и замер, покачнувшись.
– Андрей Викторович, входим? – спросил Садиков.
– Сейчас, – пробормотал Андрей. – Сейчас.
Он включил фонарик в телефоне, оттягивая момент, заглянул в кухню и туалет, задержав подсветку на заполненной барахлом ванне, из которой и шел острый хлорный смрад, подышал через шарф и, решившись, поднырнул под натянутый провод, перечеркивавший дверной проем в комнату на уровне груди, мазнул лучом по стенам, повернулся – и перестал дышать.
Руслан висел посреди комнаты, подогнув колени. Лицо у него было почти неузнаваемым, черным и раздутым. От шеи в противоположные углы комнаты шел толстый шнур или провод. Шнур был то ли привязан, то ли надет петлями или рукоятками на вбитые в стену толстые крюки.
– Андрей Викторович, ну что там? – спросил Садиков.
Над телом Руслана Андрей тоже не заплакал. Он завыл, как пес, длинно и безнадежно, и сел на пол – подальше от тела, от провода и от двери, чтобы не повредить хотя бы следам убийцы.
Часть девятая. Люди должны знать
Глава первая
«Сегодня на Новом кладбище Сарасовска похоронили Наталью Тоболькову, шеф-редактора возрожденного литературного журнала “Пламя”, первый номер которого должен был выйти в начале наступающего года. Завтра на аллее Героев Старого кладбища пройдут похороны капитана полиции Руслана Баюкова, сотрудника следственной части облУВД, занимавшегося розыском особо опасных преступников. Оба стали жертвами серийного убийцы, который за неполный месяц жестоко убил семерых жителей Сарасовска. Правоохранительные органы пытаются скрыть как эти страшные преступления, так и обстоятельства, указывающие на то, что к активным действиям вернулся маньяк, который наводил ужас на Сарасовск, а потом и другие города России, более пятнадцати лет назад, с 2004 по 2008 год. Тогда он открыл настоящую охоту на пожилых женщин, убив по меньшей мере двадцать человек. Сегодня он убивает без оглядки на пол и возраст. Так что его жертвой может стать любой.
Этот канал создан для того, чтобы жители Сарасовска не стали жертвами официального молчания и вранья, которые убийственны в прямом смысле слова. Мы будем держать вас в курсе.
Берегите себя».
Аня сглотнула, рассматривая фото улыбающейся Наташи и Баюкова, сурового и почти неузнаваемого в форме, которое Паша взял с сайта УВД. На сайте, конечно, никаких подробностей не было: «Погиб при исполнении служебного долга» – и всё.
В телеге тоже не было подробностей, да и подписчиков особо не было – одиннадцать человек, до которых Паша дотянулся перед запуском.
Подробности будут, Аня знала. Первые два текста она вычитала лично – один перед отъездом, другой вот только что, уже в дороге, на автомате: тело слепо бежит спасаться куда глаза глядят, но глаза глядят в пустоту, руки-ноги движутся размеренно и бесчувственно, как у привязанной к мотору марионетки, затылок как будто зуб перед сверлением, замерзший и толстый, чтобы задавить боль, а остальная голова работает как руки-ноги, размеренно и бесчувственно вычищая эпитеты, повторы, кривые падежи и прочий мусор из типичных для Паши конструкций: «О том, что кровавый убийца вернулся к злодейскому ремеслу, стало понятно 12 ноября, когда рано утром дворник у Кировского парка нашел страшную находку».
Аня причесала текст, сократившийся от этого на треть, бросила его Паше, сунулась в телегу, чтобы убедиться, что никому она не нужна, никому не нужна убитая Наташа и никому не нужен единственный канал, сообщающий правду о ее гибели. Те же одиннадцать человек, которые не заставят город беречься, которые не поднимут шума и даже, скорее всего, в футбол толком сгонять не смогут. Стадионы, поля и ворота закрыты на зиму. Сердце, душа и разум, видимо, тоже.
Аня погасила экран телефона – и сама погасла, уткнувшись виском в твердое холодное стекло, старательно отгораживающее слоистый сумрак, извивавшийся нечистыми сугробами снизу и густевший утренними тучами сверху. Она проснулась, вздрогнув, когда автобус, качнувшись, в последний раз страшно скрежетнул коробкой передач и остановился, а пухлая соседка, так и не сумевшая раскрутить Аню на беседу, вскочила и принялась наперегонки с остальными, сразу загалдевшими и загромыхавшими, выдергивать баулы с багажной полки.
Ане не хотелось ни шуметь, ни вставать, ни шевелиться. Вот так бы сидеть и сидеть потихонечку, никого не трогая, и чтобы никто не трогал, не спрашивал, не смотрел неподвижно, строя на тебя какие-то планы, страшные, деловые, да хоть благотворительные – не хочу, подумала Аня, передернув плечами, – и сразу от лопаток просыпалась горсть крупных мурашек, а волосы под шапкой будто болезненно шевельнулись. Аня скорчилась, чтобы кожа натянулась, приминая мурашки, поспешно оживила телефон, чтобы отвлечься, и беззвучно охнула. У телеграм-канала «Жить и умереть в Сарасовске» было 423 подписчика.
Глюк, подумала Аня, вышла из канала и зашла снова. Подписчиков стало 429, а у новости набралось четыре тысячи просмотров – очевидно, из-за перепостов.
«Фигасе народ попер», – дрожащими руками написала она Паше. Он тут же ответил: «А я что говорил. Это только начало».
«*веселая шутка про конец*», – хотела написать Аня, но не смогла. Салон почти опустел, водитель, восстав рядом с дверьми, сурово озирал оставшихся. Аня вскочила, с трудом выдернула с полки сумку, чуть не огревшую ее по голове, и зашагала, покачиваясь под ее тяжестью, к дверям.
От дверей окликнули:
– Ну как, сдаешь?
– Юль, давай не сегодня, – сказал Паша, не оборачиваясь и не отвлекаясь от телефона. Число подписчиков уже перевалило за 470.
– А когда? – осведомилась Юля, подойдя. Она не села за свой стол, а нависла над Пашей, почти касаясь его плеча бедром. Еще вчера он оценил бы твердость и жаркость бедра на расстоянии, порадовался его близости даже в таком неромантическом смысле и если бы и не шевельнулся, чтобы проверить ощущение, то хотя бы предпринял еще одну попытку произвести впечатление или смешно пошутить.
– Потом, – сказал Паша, откладывая телефон. – Завтра. Какая разница?
– Блин, Паулино, – начала Юля, осеклась и обмякла.
Она тоже с утра была на похоронах.
– Ну вот, – подтвердил Паша. – Ты реально сможешь что-то написать или на договор раскрутить – что ты там делаешь обычно?
– Сволочь ты, Побрекито, – сказала Юля, очень медленно – не то спортивным, не то предельно утомленным манером – опускаясь на свой стул. – Помянем Наташку?
Паша подумал и решительно кивнул.
– Вдвоем или остальных позовем?
– Кого? – осведомилась Юля.
– Ну, эта сейчас подрулит, – сказал Паша, кивая на стул Леночки, – бухгалтерию предупредим, ну и кто там еще остался от прежнего состава?
– Савичевы умерли, – пробормотала Юля. – Умерли все.
Что за Савичевы, хотел поинтересоваться Паша, поскольку речь шла явно не о певице из «Фабрики звезд» времен его детства, но тут зазвонил телефон.
Номер был незнакомым, а голос – знакомым и очень усталым.
– Это Тобольков, – сказал Андрей и, чтобы уж наверняка, добавил: – Брат Натальи Викторовны.
Шевяков мог сказать «Виделись сегодня», но ограничился вздохом и коротким «Да, я понял».
– Павел Дмитриевич, у меня личная просьба к вам. Прикройте канал.
Шевяков должен был спросить «Какой канал», но он просто слушал. Пацан вправду умнее, что ли, чем кажется? Или его так похороны раздавили?
Андрей ощутил тень сочувствия и благодарности – бледную тень, почти незаметную. Чувств у него не осталось. Совсем, никаких и, возможно, навсегда. Разве что чувство долга – перед Наташкой и перед Русланом, но никак не перед Халком, по просьбе которого он вообще-то звонил.
– Мне это неприятно как брату и как другу, ясно? – спросил Андрей, сдерживаясь, чтобы не соскочить с рабочего тона. – И всем нашим очень неприятно.
– А тем, кого убьют, приятно будет? – помолчав, тем же тоном уточнил Шевяков. – И родственникам их. Этот ходит и душит всех подряд, как, не знаю, упоротый санитар в больнице, а все спят спокойно. Теперь проснутся хотя бы.
– Он всё, свалил, – удивляясь своем терпению, сказал Андрей. – Можно не просыпаться, он на дно теперь залег.
Он мельком взглянул на прожужжавшее в телефоне сообщение и принялся надевать куртку: Матвиевский был готов отвезти Андрея до дома, а оттуда он уже своим ходом, без свидетелей и вообще без лишних глаз. Ни к чему они, даже теперь, когда всё равно. А Шевяков спросил:
– Вы и пятнадцать лет назад так думали?
Андрей замер, ожидая продолжения. Ну скажи, скажи про мать мою, про то, как я ее убийцу не нашел, и теперь он убил сестру, скажи, сука, вслух то, что я твержу себе про себя, про суку. Узнаешь, что будет. Удивишься. Хотя бы это успеешь.
Шевяков молчал.
Андрей вышел из кабинета, не забыв запереть дверь, а на лестнице вспомнил даже, как дышать, и немного подышал – так, что смог говорить.
– Не прикроешь канал? – спросил он, миновав дежурного и какой-то молодняк, который замолк, глядя на Андрея.
– Люди должны знать, – сказал Шевяков.
Андрей отключился и прошел двери так, что едва не пришиб важно вступавшего на контролируемые территории Удраса, кивнул, не очень надеясь, что это сойдет за извинение, и поскрипел по натрушенному за этот час снегу к машине, на ходу выискивая номер Халка. Халк не слишком поощрял доклады по телефону, тем более мобильному, тем более об исполнении поручений, отданных им лично, недавно и в пределах управления. Но поощрения, наказания и прочие мелочи службы Андрея уже не трогали.